Тысячеликий герой

эроса
) и враждебности (
танатоса
) — ибо это лишь помещает иллюзию в
новый контекст — а посредством радикального 
погашения
побуждений,
следуя прославленным Восьмеричным Путем буддистов.
Правильная Вера, Правильные Намерения,
Правильная Речь, Правильные Действия,
Правильная Жизнь, Правильные Старания,
Правильная Забота, Правильная Концентрация.
С окончательным «уничтожением иллюзии, желания и враждебности»
(нирвана) разум постигает, что все не так, как он думал: мысль уходит. Дух
покоится в своем истинном состоянии. И может пребывать в нем до тех
пор, пока не сбросит с себя тело.
Звезды, тьма, лампа, призрак, роса, пена,
Сон, вспышка молнии и облако
Так мы будем смотреть на все сотворенное
[255]
.
Однако Бодхисатва не отвергает жизнь. Обратив свое внимание от
внутренней сферы истины, выходящей за пределы мысли (которая может
быть описана как «пустота», так как она превосходит речь), вновь наружу, к
миру явлений, он постигает вовне тот же океан бытия, который нашел
внутри. «Форма есть пустота, а пустота воистину есть форма. Пустота не
отличается от формы, а форма не отличается от пустоты. Что есть форма,
то и есть пустота; а что есть пустота, то есть форма. И то же самое
относится к восприятию, имени, концепции и знанию»
[256]
. Превзойдя
иллюзии своего прежнего самоутверждающегося, самообороняющегося,
озабоченного самим собой эго, он познает, как внутри, так и снаружи, один
и тот же покой. То, что он видит снаружи, является видимым аспектом
великой, 
превосходящей 
мысль 
пустоты, 
обусловливающей 
его
собственные восприятия эго, форму, ощущения, речь, концепции и знания.
Он полон сострадания к запугавшим самих себя существам, живущим в
страхе перед своим собственным кошмаром. Он поднимается, возвращается
к ним и пребывает с ними как центр, не имеющий эго, демонстрирующий
принцип пустоты во всей его простоте. И в этом состоит его великий «акт

---

сострадания»; ибо посредством этого акта открывается истина — в
понимании того, кто погасил в себе Тройственный Огонь Желания,
Враждебности и Иллюзии, этот мир 
есть
Нирвана. От такого человека идут
«волны благодати», несущие всем нам освобождение. «Эта наша жизнь в
мире есть активность самой Нирваны, ни малейшего различия не
существует между ними»
[257]
.
Таким образом, можно сказать, что современная терапевтическая цель,
заключающаяся в возвращении к жизни, в конечном итоге достижима
благодаря древнему религиозному учению, только круг, пройденный
Бодхисатвой, является большим кругом; и его отход от мира
рассматривается не как упущение, а как первый шаг на этом благородном
пути, в отдаленнейшей поворотной точке которого достигается понимание
глубокой пустоты вселенского круга. Такой идеал хорошо известен также и
в индуизме: человек, свободный в жизни (
jīvan mukta
), не имеющий
желаний, сострадательный и мудрый; «Истинный йог видит Меня во всех
существах, и также видит все существа во Мне. Такой йог поклоняется Мне
и всегда остается во Мне, при всех обстоятельствах»
[258]
.
Существует сказание о последователе Конфуция, который обратился к
двадцать восьмому буддийскому патриарху, Бодхидхарме, с просьбой
«успокоить его душу». Бодхидхарма ответил: «Покажи мне ее, и я успокою
ее». На что конфуцианец сказал: «В этом моя беда, я не могу найти ее».
Тогда Бодхидхарма сказал: «Твое желание исполнено». Конфуцианец понял
и ушел с миром
[259]
.
Те, кто знают не только то, что Вечный живет в них, но и то, что и они
и все вещи в действительности 
есть
Вечный, обитают в рощах
исполняющих желания деревьев, пьют напиток бессмертия и повсюду
слышат неслышимую музыку вечного согласия. Они бессмертны. Даосские
пейзажи Китая и Японии в высшей степени выразительно передают
божественность этого земного состояния. Четыре благоволящих животных
— феникс, единорог, черепаха и дракон — обитают в ивовых садах,
бамбуковых рощах, средь слив, в дымке священных гор, невдалеке от
высокочтимых сфер. Мудрецы с изможденными телами, но вечно
молодыми душами медитируют среди этих скал, скачут верхом на
странных 
символических 
животных 
через 
вечные 
потоки 
или
восхитительно беседуют за чашкой чая под звуки флейты Лан Цзай-хо.
Хозяйкой земного рая китайских бессмертных является сказочная
богиня Хси Ванг My, «Золотая Мать Черепахи». Она живет во дворце на
горе Кун-лун, окруженном благоухающими цветами и золотой стеной

---

вокруг сада, с зубчатыми башнями из драгоценных камней
[260]
. Она есть
чистая квинтэссенция западного ветра. Ее гостей на «Празднике Персиков»
(празднуется, когда созревают персики, один раз каждые шесть тысяч лет)
обслуживают грациозные дочери Золотой Матери в беседках и павильонах
у Озера Драгоценных Камней. В нем играют воды удивительного
источника. Подаются костный мозг феникса, печень дракона и другие
мясные кушанья; персики и вино даруют бессмертие. Слышна музыка
невидимых инструментов; песни, что слетают с бессмертных уст; танцы
девиц, которых можно здесь видеть, являются проявлениями радости
вечности во времени
[261]
.
Церемонии чаепития в Японии устраиваются в духе даосского земного
рая. Помещение для чайной церемонии, которое называется «обителью
фантазии», является эфемерным строением, сооружаемым, чтобы
огородить момент поэтической интуиции. Называемое также «обителью
пустоты», оно лишено украшений. Временно там вешается одиночная
картина или ставится композиция из цветов. Домик для чаепития
называется «обителью несимметричного»: несимметричное предполагает
движение; намеренно незаконченное оставляет вакуум, в который может
погружаться воображение наблюдателя.
Гость идет по садовой дорожке и должен пригнуться, чтобы пройти
под низким сводом. Он почтительно кланяется картине или композиции из
цветов, кипящему чайнику и занимает свое место на полу. Простейший
предмет, обрамленный господствующей в чайной церемонии простотой,
выделяется своей загадочной красотой, его безмолвие хранит тайну
существования во времени. Каждому гостю предоставляется возможность
почувствовать это в самом себе. Таким образом, каждый гость созерцает
вселенную в миниатюре и начинает осознавать свое скрытое родство с
бессмертными.
Великие мастера чайных церемоний стремились создать момент,
подводящий к переживанию божественного чуда; затем это ощущение из
чайного домика переносилось в дом; а из каждого дома переходило на всю
нацию
[262]
. На протяжении длительного и мирного периода Токугава (1603–
1868), до прихода коммодора Перри в 1854 г., весь уклад японской жизни
настолько был пропитан значимой формализацией, что бытие до
мельчайших деталей превращалось в сознательное выражение вечности, а
сам ландшафт — в святилище. Подобным же образом по всему Востоку, по
всему античному миру и в доколумбовой Америке общество и природа
являли разуму невыразимое. «Растения, камни, огонь, вода — все они

---

живые. Они смотрят на нас и видят наши нужды. Они видят, когда у нас
нет ничего, чтобы защитить себя, — говорил старый рассказчик из племени
апачей, — и именно тогда они открываются и заговаривают с нами»
[263]
.
Это то, что буддисты называют «проповедью неодушевленного».
Однажды один аскет-индуист прилег отдохнуть у священного Ганга,
положив ноги на символ Шивы («лингам», сочетание фаллоса и вульвы,
символизирующее союз Бога и его Супруги). Проходивший мимо жрец
увидел отдыхающего в таком положении мужчину и отчитал его. «Как
осмелился ты осквернить этот символ Бога, положив на него ноги?» —
гневно обратился он к нему. Аскет ответил: «Добрый господин, я сожалею
об этом, но не могли бы вы взять мои ноги и положить туда, где нет такого
священного лингама?» Жрец схватил аскета за лодыжки и повернул ноги
вправо, но когда он опустил их, из земли вырос фаллос, и ноги по-
прежнему попирали его. Жрец снова подвинул их, и другой фаллос принял
их. «Я понял!» — сказал посрамленный жрец, поклонился отдыхающему
святому и отправился своей дорогой.
Третий удивительный момент мифа о Бодхисатве заключается в том,
что первое чудо (а именно двуполая форма) символизирует второе
(тождественность вечности и времени). Ибо на языке божественных
образов мир времени является великим материнским лоном. Жизнь в нем,
зачатая отцом, состоит из ее тьмы и его света. Мы были зачаты в матери и
жили в ней отделенные от отца, но когда мы покидаем лоно времени в
момент нашей смерти (которая является нашим рождением в вечность), мы
попадаем в его руки. Мудрые понимают, даже пребывая в этом лоне, что
они пришли от отца и вернутся к нему; в то время как очень мудрые знают,
что он и она по существу есть одно.
В этом заключается смысл тех тибетских образов соединения Будды и
Бодхисатвы со своими собственными женскими проявлениями, что
казались такими непристойными многим христианским критикам.
Согласно одному из традиционных взглядов на эти вспомогательные
средства 
медитации, 
женскую 
форму 
(тибетское: