Книжный вор

Я отступил — столько работы ждало меня впереди, что мне было в радость встретить
отпор в этой темной тесной комнате.
Я даже позволил себе на миг закрыть глаза и замереть в безмятежности, прежде чем
вышел вон.

---

На пятый день в доме случилось большое оживление — Макс открыл глаза, пусть лишь на
несколько секунд. Он мало что увидел, кроме Розы (и в каком, должно быть, жутком
увеличении), которая, схватив суповую миску, едва не выплеснула ему в рот, как из катапульты.
— Глотай, — посоветовала она. — Не думай. Просто глотай. — Когда Мама отдала миску
Лизель, та попробовала еще раз заглянуть Максу в лицо, но все загородила спина
кормительницы.
— Он очнулся?
Роза обернулась — отвечать было нечего.
Прошла почти неделя, и Макс снова очнулся, на сей раз — в присутствии Папы и Лизель.
Оба сидели и смотрели на тело в постели, и тут раздался слабый стон. Если такое бывает, Папа
упал вверх со стула.
— Смотри! — ахнула Лизель. — Не отключайся. Макс, не отключайся.
Какой-то миг Макс глядел на нее, но так и не узнал. Глаза изучали ее, будто ребус. Потом он
опять пропал.
— Папа, что это с ним?
Ганс плюхнулся — обратно на стул.
Позже он предложил Лизель почитать Максу.
— Давай, Лизель, ты теперь так хорошо читаешь — наплевать, что никому невдомек, откуда
у тебя взялась эта книга.
— Я же говорила тебе, Папа. Одна монахиня в школе дала.
Папа поднял руки в дурашливом протесте.
— Знаю, знаю. — Он вздохнул с высоты. — Только… — Он подбирал слова постепенно. —
Не попадись. — Это говорил человек, который украл еврея.
Начиная с того дня Лизель вслух читала «Свистуна» Максу, который занимал ее кровать.
Огорчало ее одно — приходилось пропускать целые главы из-за того, что многие страницы
слиплись. Книга не просохла как следует. И все же Лизель продвигалась — и дошла до места,
откуда до конца оставалось чуть больше четверти книги. Всего в книге было 396 страниц.
А во внешнем мире Лизель каждый день мчалась из школы домой, надеясь, что Максу стало
лучше.
— Он очнулся? Он поел?
— Иди на улицу, — умоляла ее Мама. — Ты мне дырку в животе проешь своими
разговорами. Иди. Ступай на улицу, поиграй в футбол, ради бога.
— Хорошо, Мама. — Лизель потянулась к дверной ручке. — Но ты же придешь за мной,
если он очнется, да? Выдумай что-нибудь. Заори, как будто я что-то натворила. Заругайся на
меня. Все поверят, не бойся.
Тут даже Розе пришлось улыбнуться. Он уперла костяшки в бока и заметила, что Лизель еще
не настолько взрослая, чтобы говорить такое и не получить «варчен».
— И забей гол! — пригрозила Мама. — Иначе домой можешь не возвращаться.
— Ладно, Мама.
— Два гола, свинюха!
— Да, Мама.
— И прекрати мне перечить!

---

Лизель поразмыслила и выскочила на улицу — схватиться с Руди на скользкой от грязи
дороге.
— Самое время, жопоческа, — по обыкновению приветствовал ее Руди, пока они боролись
за мяч. — Где была?
Через полчаса, когда мяч расплющился под колесом редкой на Химмель-штрассе машины,
Лизель нашла свой первый подарок для Макса Ванденбурга. Когда мяч признали безнадежно
испорченным, дети недовольно разбрелись по домам, оставив его издыхать на холодных
волдырях дороги. Лизель с Руди остались над шкурой. На боку, словно рот, зияла дыра.
— Хочешь взять? — спросила Лизель.
Руди пожал плечами.
— На что мне в говно раздавленный мячик? Воздух в него теперь нипочем не накачаешь,
так ведь?
— Берешь или нет?
— Нет, спасибо. — Руди небрежно потыкал мяч ногой, будто это было мертвое животное.
Или животное, которое могло быть мертвым.
Руди пошел домой, а Лизель подобрала мяч и сунула его под мышку. И тут услышала, как
Руди ее окликнул.
— Эй, свинюха. — Лизель выжидала. — Свинюха!
Она сдалась.
— Ну чего?
— У меня еще есть велик без колес, если хочешь.
— Засунь его себе…
Последнее, что она услышала, не сходя с места на улице, был смех этого свинуха Руди
Штайнера.
Дома Лизель сразу направилась к себе в спальню. Положила мяч в изножье Максовой
кровати.
— Извини, — сказала она, — это не бог весть что. Но когда ты очнешься, я тебе все про
него расскажу. Расскажу, что это был самый серый день, какой только можно представить, и
машина с выключенными фарами проехала прямо по мячу. Потом из нее вышел мужик и наорал
на нас. А потом спросил у нас дорогу. Вот наглость, а?
Ей хотелось завопить: «Очнись!»
Или встряхнуть его.
Ничего она не сделала.
Оставалось одно — глядеть на мяч, на его потоптанную шелушащуюся шкуру. Это был
первый подарок из многих.