Книжный вор

«СВИСТУН»
И БОТИНКИ
Таким же порядком все шло до конца лета с заходом глубоко в осень. Руди изо всех сил
старался выжить в Гитлерюгенде. Макс отжимался и рисовал. Лизель отыскивала газеты и
писала слова на стене подвала.
Но стоит добавить, что у любого порядка есть, по крайней мере, один слабый перекос, и
однажды все переворачивается или соскальзывает с одной страницы на другую. В нашем случае

---

основным фактором стал Руди. Или, по крайней мере, Руди и свежеудобренный плац.
В конце октября все вроде бы шло как обычно. Перемазанный грязью мальчишка шагал по
Химмель-штрассе. Через несколько минут его ждали дома, и он соврет, что в Гитлерюгенде
всему отряду устроили добавочную муштру на плацу. Родители ожидали, что он даже рассмеется.
Но не дождались.
У Руди уже не осталось ни смеха, ни вранья.
В ту среду Лизель, присмотревшись, заметила, что Руди без рубашки. И страшно зол.
— Что случилось? — спросила она, когда ее друг протащился мимо.
Руди вернулся к ней и протянул рубаху, зажатую в руке.
— Понюхай.
— Что?
— Ты что, глухая? Понюхай, говорю.
Лизель несмело наклонилась и уловила исходящий от коричневой рубашки мерзостный дух.
— Езус, Мария и Йозеф! Это?..
Мальчик кивнул:
— Оно и на подбородке у меня. На подбородке! Еще повезло, что не наглотался!
— Езус, Мария и Йозеф.
— На Гитлерюгенде недавно удобрили плац. — Он еще раз неуверенно и с отвращением
оглядел скомканную ткань. — Кажется, коровье.
— А этот, как его — Дойчер, — знал, что оно там?
— Сказал, что нет. Но улыбался.
— Езус, Мария и…
— Смени пластинку, а?
Какая-нибудь победа — вот что требовалось Руди в тот момент. Он проиграл Виктору
Хеммелю. В Гитлерюгенде — неприятность за неприятностью. Хоть обмылок успеха — вот чего
он хотел, и он был твердо настроен этого добиться.
Руди зашагал было дальше к дому, но, уже дойдя до бетонного крыльца, передумал и
двинулся обратно к Лизель, медленно и целеустремленно.
Спокойно и сдержанно он заговорил:
— Знаешь, что поднимет мне настроение?
Лизель передернуло.
— Думаешь, я соглашусь — когда ты в таком…
Руди она, казалось, разочаровала:
— Да нет, не то. — Он вздохнул и подошел ближе. — Кое-что другое. — Секунду подумав,
он приподнял голову, чуть-чуть. — Глянь на меня. Весь измазанный. Воняю коровьим навозом
или собачьим дерьмом, с какой стороны ни погляди, и, как всегда, подыхаю с голоду. — Он
помолчал. — Мне надо отыграться, Лизель. Честно.
Лизель понимала.
Она подошла бы к нему ближе, если б не вонь.
Кража.
Им надо что-нибудь украсть.
Нет.
Им надо украсть что-нибудь, украденное у них. И неважно что. Лишь бы поскорее.
— В этот раз — только мы с тобой, — предложил Руди. — Без всяких хеммелей, без всяких
шмайклей. Только ты и я.

---

Лизель не могла с собой совладать.
У нее зачесались руки, рванулся пульс, а губы растянулись в улыбке — и все одновременно.
— Заманчиво.
— Ну и договорились. — И, как ни старался, Руди не смог спрятать навозной усмешки, что
расцвела на его лице. — Завтра?
Лизель кивнула.
— Завтра.
План был идеальный за исключением одного:
Они не представляли, за что взяться.
Фрукты отошли. На лук и картошку Руди сморщил нос, а второй заход на Отто Штурма и его
груженный деревенской снедью велик они отвергли сразу. Один раз вышло гнусно. Второй был
бы полным скотством.
— Ну и куда мы, к черту, премся? — спросил Руди.
— Почем я знаю? Ты придумал, разве нет?
— Это не значит, что и тебе не надо чуточку подумать. Я не могу думать обо всем.
— Да ты вообще ни о чем не…
Они спорили на ходу, шагая по городу. Выйдя на окраину, завидели первые сады: деревья в
них стояли изнуренными статуями. Ветки серые, и, поднимая головы, дети видели только
шершавые сучья и пустое небо.
Руди сплюнул.
Они повернули обратно в Молькинг, перебирая возможности.
— А как насчет фрау Диллер?
— А что насчет нее?
— Может, если мы скажем «хайль Гитлер», у нас получится что-нибудь спереть?
Час или около того они бродили по Мюнхен-штрассе — и вот дневной свет дополз до конца,
а они уже почти сдались.
— Беспользуха, — сказал Руди, — а я хочу жрать даже сильнее, чем всегда. Господи, да я с
голоду подыхаю. — Он прошел еще десяток шагов, потом остановился и оглянулся. — Что с
тобой? — спросил он, потому что Лизель замерла, а к ее лицу пристал момент озарения.
И как это она не подумала о них раньше?
— Ну что? — Руди уже терял терпение. — Что там, свинюха?
В тот момент Лизель принимала решение. Сможет ли она и впрямь выполнить то, о чем
думает? Да и можно ли так мстить человеку? Можно ли кого-нибудь настолько презирать?
Лизель повернулась и зашагала в другую сторону. Когда Руди догнал ее, Лизель чуть
притормозила в тщетной надежде на какое-нибудь прояснение. В конце концов, она уже
виновата. Ее вина еще не подсохла. Семя уже разворачивалось в цветок с темными лепестками.
Лизель взвешивала, сможет ли довести дело до конца. На перекрестке она остановилась.
— Я знаю место.
Они пересекли реку и поднялись по склону.
На Гранде-штрассе двери сияли лоском, а черепица крыш лежала фальшивыми локонами,
приглаженными идеально. Стены и окна вылизаны, а трубы, казалось, вот-вот начнут выпускать
колечки дыма.
Руди стал как вкопанный.
— Дом бургомистра?
Лизель серьезно кивнула. Помолчала.

---

— Они отказали моей маме.
Когда подобрались к дому, Руди спросил, как же, помилуй бог, они пролезут внутрь, но
Лизель знала как.
— Знание места, — ответила она. — Знание… — Увидев окно библиотеки, Лизель
остолбенела. Оно было закрыто.
— Ну? — спросил Руди.
Лизель медленно развернулась на пятках и быстро пошла прочь.
— Не сегодня, — сказала она.
Руди рассмеялся:
— Так и знал. — Он догнал Лизель. — Грязная свинюха, я так и знал. Тебе туда не попасть,
даже если у тебя будет ключ.
— Думаешь? — Она зашагала еще быстрее, отмахнувшись от его замечания. — Нужно
просто дождаться момента. — Мысленно Лизель сбрасывала с себя невольную радость оттого,
что окно оказалось закрыто. Она бранила себя. «Ну и зачем, Лизель?»— спрашивала она. Зачем
надо было беситься, когда эти отказали Маме? Неужели так трудно было удержать длинный язык
за зубами? Теперь, как видно, жена бургомистра стала совсем другой — после того, как ты орала
и визжала на нее. Наверное, взяла себя в руки, взялась за ум. Наверное, больше не станет
мерзнуть в своем доме и окно будет всегда заперто… Глупая ты свинюха!
Однако через неделю, в пятый раз придя в верхнюю часть Молькинга, они увидели, чего
ждали.
Открытое окно всасывало узкую полоску воздуха.
Только это им и нужно.
Руди остановился первым. Потыкал Лизель в ребра тыльной стороной ладони.
— А не открыто ли то окно? — шепотом спросил он. Рвение высунулось из его голоса и
рукой легло на плечо девочки.
— Jawohl, — ответила она. — Так точно.
И в сердце у нее вдруг стало жарко.
Всякий раз, когда они обнаруживали, что окно плотно захлопнуто, Лизель под внешним
разочарованием прятала яростное облегчение. Хватит ли у нее наглости забраться в дом? И
вообще, для кого и для чего она туда полезет? Для Руди? Найти немного еды?
Нет, невыносимая правда была такой:
Ей нет дела до еды. И Руди, как ни жаль было это сознавать, имеет к ее плану лишь
косвенное отношение. Ей нужна книга. «Свистун». Лизель претило получить его от одинокой
жалкой старухи. А вот украсть — это чуть более приемлемо. Украсть его — в каком-то
извращенном смысле — было почти все равно что заслужить.
Свет менялся целыми блоками оттенков.
Массивный ухоженный дом притягивал детей. Их мысли зашуршали шепотом.
— Хочешь жрать? — спросил Руди. Лизель ответила:
— Помираю, как хочу! — Книгу.
— Смотри — наверху свет зажегся.
— Вижу.
— Не расхотела жрать, свинюха?
Секунду-другую они нервно посмеялись и стали для порядка рядиться, кто полезет в окно, а

---

кто встанет на вассаре. Руди, видимо, полагал, что, как единственный мужчина, лезть должен
он, но Лизель явно знала дом. Так что лезть ей. Она представляла, что находится по ту сторону
окна.
Так и сказала.
— Лезть надо мне.
Лизель зажмурилась. Крепко.
Она заставляла себя вспомнить, представить бургомистра и его жену. Воссоздавала в
красках, как мало-помалу подружилась с Ильзой Герман, — и тут же напоминала себе, как их
дружба, получив сапогом по лодыжкам, осталась лежать у обочины. Подействовало. Лизель их
возненавидела.
Они оглядели улицу и молча пересекли двор.
И скорчились под щелью в окне первого этажа. Дыхание стало громким.
— Теперь, — предложил Руди, — дай мне свои ботинки. Чтобы не шуметь.
Не прекословя, Лизель развязала потрепанные черные шнурки и оставила ботинки на земле.
Поднялась, и Руди мягко приоткрыл окно ровно так, чтобы Лизель могла пролезть. Скрип окна
раздался над их головами как рев низколетящего самолета.
Лизель подтянулась на карниз и протиснулась в комнату. Разуться, поняла девочка, — это
блестящий ход: она стукнулась пятками о деревянный пол крепче, чем ожидала. Ее подошвы
болезненно раздались от удара, так что в кожу врезались швы носков.
В самой комнате все было как всегда.
В пыльном сумраке Лизель стряхнула подступившую ностальгию. Прокралась вглубь и дала
глазам привыкнуть к темноте.
— Ну что там? — громко зашептал Руди снаружи, но Лизель только отмахнулась, что
означало «Halt's Maul». Не шуми.
— Еду, — напомнил он. — Еду найди. И сигареты, если сможешь.
И то и другое, однако, интересовало Лизель в последнюю очередь. Она была дома — среди
бургомистровых книг всех расцветок и видов, с золотыми и серебряными буквами. Она чуяла
запах страниц. Почти ощущала вкус слов, громоздившихся вокруг. Ноги принесли ее к правой
стене. Лизель знала, где то, что ей нужно, точное место, но когда подошла к полке со
«Свистуном», на месте его не оказалось. Только узкая щель.
Тут она услышала шаги наверху.
— Свет! — зашептал Руди. Он совал слова в приоткрытое окно. — Свет погас!
— Scheisse.
— Они спускаются!
Повисла секунда нечеловеческой длины, вечность моментального решения. Глаза Лизель
побежали по комнате — и тут она заметила «Свистуна»: он терпеливо лежал на
бургомистерском столе.
— Быстрей, — поторопил Руди, но Лизель спокойно и уверенно прошла к столу, подхватила
книгу и осторожно полезла в окно. Головой вперед, но все же сумела приземлиться на ноги, и
снова болезненно — на этот раз больно было лодыжкам.
— Давай, — увещевал ее Руди. — Бежим, бежим. Schnell!
Свернув за угол и очутившись на дороге обратно к реке и Мюнхен-штрассе, Лизель
остановилась и наклонилась отдышаться. Она стояла, переломившись пополам, воздух замерзал
у нее во рту, сердце колоколом било в ушах.
То же самое и Руди.

---

Подняв голову, он увидел книгу у Лизель под мышкой. И попытался заговорить.
— Что, — с трудом выдавил он, — за книга?
Темнота уже поистине сгущалась. Лизель тяжело дышала, воздух в горле понемногу таял.
— Больше ничего не нашла.
Увы, у Руди было чутье. На ложь. Он искоса посмотрел на нее и объявил то, в чем уже не
сомневался:
— Ты не за едой туда полезла, да? Ты взяла, что хотела…
Лизель распрямилась, и тут на нее накатила слабость от следующего открытия.
Ботинки.
Она посмотрела на ноги Руди, потом на его руки, потом на землю вокруг него.
— Что? — спросил он. — Что такое?
— Свинух, — набросилась на него Лизель. — Где мои ботинки? — Руди побелел, и тут у
Лизель уже не осталось сомнений.
— Там, около дома, — предположил Руди, — или нет?
Он в отчаянии огляделся, моля, чтобы вопреки всему он все-таки ботинки принес. Он
представил, как подбирает их с земли, ах, если бы и в самом деле, — но ботинок не было. Они
лежали бесполезные, или много хуже — обличительные — у стены дома № 8 по Гранде-
штрассе.
— Dummkopf! — выбранил он себя и шлепнул по уху. И, пристыженный, уставился на носки
Лизель — зрелище не обещало ничего хорошего. — Идиот! — Но верное решение нашел
быстро. — Жди тут, — серьезно сказал он и мигом скрылся за углом.
— Смотри не попадись, — крикнула ему вслед Лизель, но он не услышал.
Пока его не было, минуты давили.
Стемнело окончательно, и Лизель уже не сомневалась, что, когда вернется, «варчен» ей
обеспечен.
— Ну давай же, — бормотала Лизель, но Руди не появлялся. Она представила, как вдали
рвется вперед и раскатывается, приближаясь, полицейская сирена. Сгущаясь.
И по-прежнему — ничего.
Лишь когда Лизель вышла в грязных мокрых носках обратно на перекресток, она увидела
Руди. Деловито рыся к ней, он высоко и бодро нес свое торжествующее лицо. Зубы скрипели в
усмешке, а в руке у него болтались ботинки.
— Меня чуть не убили, — сказал он, — но все получилось. — Когда перешли реку, он подал
Лизель ботинки, и та бросила их наземь.
Сев на дорогу, подняла глаза на своего лучшего друга.
— Danke, — сказала она. — Спасибо.
Руди поклонился.
— К вашим услугам. — И отважился на большее. — Наверное, бесполезно спрашивать, не
положен ли мне за это поцелуй?
— За то, что ты принес мои ботинки, которые сам же забыл?
— Справедливо.
Он поднял руки и продолжал говорить на ходу, так что Лизель пришлось специально
прилагать усилия, чтобы не слушать. Она уловила только последние слова:
— …все равно, может, и не захочу тебя целовать — если у тебя изо рта пахнет так же, как из
ботинок.
— Меня от тебя тошнит, — сообщила она Руди, надеясь, что он не заметил незаконченной
мимолетной улыбки, сорвавшейся с ее губ.

---

На Химмель-штрассе Руди выхватил у нее книгу. Под фонарем прочитал заглавие и спросил,
о чем это.
Лизель мечтательно ответила:
— Про одного убийцу.
— И все?
— Ну и там все время полицейский его ловит.
Руди вернул ей книжку.
— Кстати, я думаю, нам обоим что-то подобное грозит, когда вернемся домой. Особенно
тебе.
— Почему это?
— Ты же знаешь — твоя Мама…
— А что Мама? — Лизель воспользовалась вопиющим правом любого человека, у которого
когда-нибудь была семья. Для него вполне нормально скулить, ныть и распекать других членов
семьи, но никому другому он этого не позволит. Тут уж он лезет в бутылку и выказывает
верность семье. — Разве с ней что-то не так?
Руди осекся:
— Ладно, свинюха, извини. Я ничего плохого не имел в виду.
Даже в ночи Лизель видела, как вырос Руди. У него удлинялось лицо. Копна светлых волос
едва заметно потемнела — и, казалось, черты лица меняли форму. Только одно никогда не
изменится. На него невозможно долго сердиться.
— У вас сегодня есть что-нибудь приличное пожрать? — спросил Руди.
— Вряд ли.
— И у нас. Жалко, что нельзя есть книги. Артур Берг раз сказал что-то такое. Помнишь?
До конца пути они вспоминали славные былые денечки, а Лизель часто поглядывала на
«Свистуна» — его серую обложку и оттиснутое черным название.
Перед тем как разойтись по домам, Руди остановился на секунду и сказал:
— Пока, свинюха. — И рассмеялся. — Спокойной ночи, книжная воришка.
Так в первый раз Лизель нарекли ее титулом, и она не смогла скрыть, что он ей весьма по
душе. Как нам обоим известно, она и раньше крала книги, но в конце октября 1941 года это было
признано официально. В тот вечер Лизель Мемингер стала книжной воришкой по-настоящему.