Три товарища

* * *
– Мы можем переговорить о нашем деле у меня, – сказал булочник, когда мы вышли на
улицу.
Я кивнул. Меня это вполне устраивало. Булочнику, правда, казалось, что в своих четырех
стенах он намного сильнее, я же рассчитывал на поддержку его любовницы.
Она поджидала нас у двери.
– Примите сердечные поздравления, – сказал я, не дав булочнику раскрыть рта.
– С чем? – спросила она быстро, окинув меня озорным взглядом.
– С вашим кадилляком, – невозмутимо ответил я.
– Сокровище ты мое! – Она подпрыгнула и повисла на шее у булочника.
– Но ведь мы еще… – Он пытался высвободиться из ее объятий и объяснить ей положение
дел. Но она не отпускала его. Дрыгая ногами, она кружилась с ним, не давая ему говорить.
Передо мной мелькала то ее хитрая, подмигивающая рожица, то его голова мучного червя. Он
тщетно пытался протестовать.
Наконец ему удалось высвободиться.
– Ведь мы еще не договорились, – сказал он, отдуваясь.
– Договорились, – сказал я с большой сердечностью. – Договорились! Беру на себя
выторговать у него последние пятьсот марок. Вы заплатите за кадилляк семь тысяч марок и ни
пфеннига больше! Согласны?
– Конечно! – поспешно сказала брюнетка. – Ведь это действительно дешево, пупсик…
– Помолчи! – Булочник поднял руку.
– Ну, что еще случилось? – набросилась она на него. – Сначала ты говорил, что возьмешь
машину, а теперь вдруг не хочешь!
– Он хочет, – вмешался я, – мы обо всем переговорили…
– Вот видишь, пупсик? Зачем отрицать?.. – Она обняла его. Он опять попытался
высвободиться, но она решительно прижалась пышной грудью к его плечу. Он сделал
недовольное лицо, но его сопротивление явно слабело. – Форд… – начал он.
– Будет, разумеется, принят в счет оплаты…
– Четыре тысячи марок…
– Стоил он когда-то, не так ли? – спросил я дружелюбно.
– Он должен быть принят в оплату с оценкой в четыре тысячи марок, – твердо заявил
булочник. Овладев собой, он теперь нашел позицию для контратаки. – Ведь машина почти

---

новая…
– Новая… – сказал я. – После такого колоссального ремонта?
– Сегодня утром вы это сами признали.
– Сегодня утром я имел в виду нечто иное. Новое новому рознь, и слово «новая» звучит по-
разному, в зависимости от того, покупаете ли вы или продаете. При цене в четыре тысячи марок
ваш форд должен был бы иметь бамперы из чистого золота.
– Четыре тысячи марок – или ничего не выйдет, – упрямо сказал он. Теперь это был
прежний 
непоколебимый 
булочник; 
казалось, 
он 
хотел 
взять 
реванш 
за 
порыв
сентиментальности, охвативший его у Фердинанда.
– Тогда до свидания! – ответил я и обратился к его подруге: – Весьма сожалею, сударыня,
но совершать убыточные сделки я не могу. Мы ничего не зарабатываем на кадилляке и не можем
поэтому принять в счет оплаты старый форд с такой высокой ценой. Прощайте…
Она удержала меня. Ее глаза сверкали, и теперь она так яростно обрушилась на булочника,
что у него потемнело в глазах.
– Сам ведь говорил сотни раз, что форд больше ничего не стоит, – прошипела она в
заключение со слезами на глазах.
– Две тысячи марок, – сказал я. – Две тысячи марок, хотя и это для нас самоубийство.
Булочник молчал.
– Да скажи что-нибудь наконец! Что же ты молчишь, словно воды в рот
набрал? – кипятилась брюнетка.
– Господа, – сказал я, – пойду и пригоню вам кадилляк. А вы между тем обсудите этот
вопрос между собой.
Я почувствовал, что мне лучше всего исчезнуть. Брюнетке предстояло продолжить мое
дело.
* * *
Через час я вернулся на кадилляке. Я сразу заметил, что спор разрешился простейшим
образом. У булочника был весьма растерзанный вид, к его костюму пристал пух от перины.
Брюнетка, напротив, сияла, ее грудь колыхалась, а на лице играла сытая предательская улыбка.
Она переоделась в тонкое шелковое платье, плотно облегавшее ее фигуру. Улучив момент, она
выразительно подмигнула мне и кивнула головой. Я понял, что все улажено. Мы совершили
пробную поездку. Удобно развалясь на широком заднем сиденье, брюнетка непрерывно болтала.
Я бы с удовольствием вышвырнул ее в окно, но она мне еще была нужна. Булочник с
меланхоличным видом сидел рядом со мной. Он заранее скорбел о своих деньгах, – а эта скорбь
самая подлинная из всех.
Мы приехали обратно и снова поднялись в квартиру. Булочник вышел из комнаты, чтобы
принести деньги. Теперь он казался старым, и я заметил, что у него крашеные волосы. Брюнетка
кокетливо оправила платье:
– Это мы здорово обделали, правда?
– Да, – нехотя ответил я.
– Сто марок в мою пользу…
– Ах, вот как… – сказал я.
– Старый скряга, – доверительно прошептала она и подошла ближе. – Денег у него уйма! Но
попробуйте заставить его раскошелиться! Даже завещания написать не хочет! Потом все
получат, конечно, дети, а я останусь на бобах! Думаете, много мне радости с этим старым

---

брюзгой?..
Она подошла ближе. Ее грудь колыхалась.
– Так, значит, завтра я зайду насчет ста марок. Когда вас можно застать? Или, может быть,
вы бы сами заглянули сюда? – Она захихикала. – Завтра после обеда я буду здесь одна…
– Я вам пришлю их сюда, – сказал я.
Она продолжала хихикать.
– Лучше занесите сами. Или вы боитесь?
Видимо, я казался ей робким, и она сделала поощряющий жест.
– Не боюсь, – сказал я. – Просто времени нет. Как раз завтра надо идти к врачу. Застарелый
сифилис, знаете ли! Это страшно отравляет жизнь!..
Она так поспешно отступила назад, что чуть не упала в плюшевое кресло, в эту минуту
вошел булочник. Он недоверчиво покосился на свою подругу. Затем отсчитал деньги и положил
их на стол. Считал он медленно и неуверенно. Его тень маячила на розовых обоях и как бы
считала вместе с ним. Вручая ему расписку, я подумал:
«Сегодня это уже вторая, первую ему вручил Фердинанд Грау». И хотя в этом совпадении
ничего особенного не было, оно почему-то показалось мне странным.
Оказавшись на улице, я вздохнул свободно. Воздух был по-летнему мягок. У тротуара
поблескивал кадилляк.
– Ну, старик, спасибо, – сказал я и похлопал его по капоту. – Вернись поскорее – для новых
подвигов!

---

XV 
Над лугами стояло яркое сверкающее утро. Пат и я сидели на лесной прогалине и
завтракали. Я взял двухнедельный отпуск и отправился с Пат к морю. Мы были в пути.
Перед нами на шоссе стоял маленький старый ситроэн. Мы получили эту машину в счет
оплаты за старый форд булочника, и Кестер дал мне ее на время отпуска. Нагруженный
чемоданами, наш ситроэн походил на терпеливого навьюченного ослика.
– Надеюсь, он не развалится по дороге, – сказал я.
– Не развалится, – ответила Пат.
– Откуда ты знаешь?
– Разве непонятно? Потому что сейчас наш отпуск, Робби.
– Может быть, – сказал я. – Но, между прочим, я знаю его заднюю ось. У нее довольно
грустный вид. А тут еще такая нагрузка.
– Он брат «Карла» и должен вынести все.
– Очень рахитичный братец.
– Не богохульствуй, Робби. В данный момент это самый прекрасный автомобиль из всех,
какие я знаю.
Мы лежали рядом на полянке. Из леса дул мягкий, теплый ветерок. Пахло смолой и
травами.
– Скажи, Робби, – спросила Пат немного погодя, – что это за цветы, там, у ручья?
– Анемоны, – ответил я, не посмотрев.
– Ну, что ты говоришь, дорогой! Совсем это не анемоны. Анемоны гораздо меньше; кроме
того, они цветут только весной.
– Правильно, – сказал я. – Это кардамины.
Она покачала головой.
– Я знаю кардамины. У них совсем другой вид.
– Тогда это цикута.
– Что ты, Робби! Цикута белая, а не красная.
– Тогда не знаю. До сих пор я обходился этими тремя названиями, когда меня спрашивали.
Одному из них всегда верили.
Она рассмеялась.
– Жаль. Если бы я это знала, я удовлетворилась бы анемонами.
– Цикута! – сказал я. – С цикутой я добился большинства побед.
Она привстала:
– Вот это весело! И часто тебя расспрашивали?
– Не слишком часто. И при совершенно других обстоятельствах.
Она уперлась ладонями в землю:
– А ведь, собственно говоря, очень стыдно ходить по земле и почти ничего не знать о ней.
Даже нескольких названий цветов и тех не знаешь.
– Не расстраивайся, – сказал я, – гораздо более позорно, что мы вообще не знаем, зачем
околачиваемся на земле. И тут несколько лишних названий ничего не изменят.
– Это только слова! Мне кажется, ты просто ленив.
Я повернулся:
– Конечно. Но насчет лени еще далеко не все ясно. Она – начало всякого счастья и конец
всяческой философии. Полежим еще немного рядом Человек слишком мало лежит. Он вечно
стоит или сидит. Это вредно для нормального биологического самочувствия. Только когда

---

лежишь, полностью примиряешься с самим собой.
Послышался звук мотора, и вскоре мимо нас промчалась машина.
– Маленький мерседес, – заметил я, не оборачиваясь. – Четырехцилиндровый.
– Вот еще один, – сказала Пат.
– Да, слышу. Рено. У него радиатор как свиное рыло?
– Да.
– Значит, рено. А теперь слушай: вот идет настоящая машина! Лянчия! Она наверняка
догонит и мерседес и рено, как волк пару ягнят. Ты только послушай, как работает мотор! Как
орган!
Машина пронеслась мимо.
– Тут ты, видно, знаешь больше трех названий! – сказала Пат.
– Конечно. Здесь уж я не ошибусь.
Она рассмеялась:
– Так это как же – грустно или нет?
– Совсем не грустно. Вполне естественно. Хорошая машина иной раз приятней, чем
двадцать цветущих лугов.
– Черствое дитя двадцатого века! Ты, вероятно, совсем не сентиментален…
– Отчего же? Как видишь, насчет машин я сентиментален.
Она посмотрела на меня.
– И я тоже, – сказала она.