слегка поеживалась.
– Вам холодно? – спросил я.
Подняв плечи, она спрятала руки в рукава мехового жакета:
– Сейчас пройдет. Там было довольно жарко.
– Вы слишком легко одеты, – сказал я. – По вечерам еще холодно.
Она покачала головой:
– Не люблю тяжелую одежду. Хочется, чтобы стало, наконец, тепло. Не выношу холода.
Особенно в городе.
– В кадилляке тепло, – сказал я. – У меня на всякий случай припасен плед.
Я помог ей сесть в машину и укрыл ее колени пледом. Она подтянула его выше:
– Вот замечательно! Вот и чудесно. А холод нагоняет тоску.
– Не только холод. – Я сел за руль. – Покатаемся немного?
Она кивнула:
– Охотно.
– Куда поедем?
– Просто так, поедем медленно по улицам. Все равно куда.
– Хорошо.
Я запустил мотор, и мы медленно и бесцельно поехали по городу. Было время самого
оживленного вечернего движения. Мотор работал совсем тихо, и мы почти бесшумно двигались
в потоке машин.
Казалось, что наш кадилляк – корабль, неслышно скользящий по пестрым
каналам жизни. Проплывали улицы, ярко освещенные подъезды,
огни домов, ряды фонарей,
сладостная, мягкая взволнованность вечернего бытия, нежная лихорадка озаренной ночи, и над
всем этим, между краями крыш, свинцово-серое большое небо, на
которое город отбрасывал
свое зарево.
Девушка сидела молча рядом со мной; свет и тени, проникавшие сквозь стекло, скользили
по ее лицу. Иногда я посматривал на нее; я снова вспомнил тот вечер, когда впервые увидел ее.
Лицо ее стало серьезнее, оно казалось мне более чужим, чем за ужином, но очень красивым; это
лицо еще тогда поразило меня и не давало больше покоя. Было в нем что-то от таинственной
тишины, которая свойственна природе – деревьям, облакам, животным, – а иногда женщине.
* * *
Мы ехали по тихим загородным улицам. Ветер усилился, и казалось,
что он гонит ночь
перед собой. Вокруг большой площади стояли небольшие дома, уснувшие в маленьких садиках.
Я остановил машину.
Патриция Хольман потянулась, словно просыпаясь.
– Как хорошо, – сказала она. – Будь у меня машина, я бы каждый вечер совершала на ней
медленные прогулки. Все кажется совсем неправдоподобным, когда так бесшумно скользишь по
улицам. Все наяву, и в то же время – как во сне. Тогда по вечерам никто, пожалуй, и не нужен…
Я достал пачку сигарет:
– А ведь вообще вечером хочется, чтобы кто-нибудь был рядом, правда?
Она кивнула:
– Вечером, да… Когда наступает темнота… Странная это вещь.
Я распечатал пачку:
– Американские сигареты. Они вам нравятся?
– Да, больше других.
Я дал ей огня. Теплое и близкое пламя спички осветило на мгновение ее лицо и мои руки, и
мне вдруг пришла в голову безумная мысль, будто мы давно уже принадлежим друг другу.
Я опустил стекло, чтобы вытянуло дым.
– Хотите немного поводить? – спросил я. – Это вам доставит удовольствие.
Она повернулась ко мне:
– Конечно, хочу; только я не умею.
– Совсем не умеете?
– Нет. Меня никогда не учили.
В этом я усмотрел какой-то шанс для себя.
– Биндинг мог бы давным-давно обучить вас, – сказал я.
Она рассмеялась:
– Биндинг слишком влюблен в свою машину. Никого к ней не подпускает.
– Это
просто глупо, – заявил я, радуясь случаю уколоть толстяка. – Вы сразу же поедете
сами. Давайте попробуем. Все предостережения Кестера развеялись в прах. Я распахнул дверцу
и вылез, чтобы пустить ее за руль. Она всполошилась:
– Но ведь я действительно не умею водить.
– Неправда, – возразил я. – Умеете, но не догадываетесь об этом.
Я показал ей, как переключать скорости и выжимать сцепление.
– Вот, – сказал я, закончив объяснения, – А теперь трогайте!
– Минутку! – Она показала на одинокий автобус, медленно кативший по улице.
– Не пропустить ли его?
– Ни в коем случае!
Я быстро включил скорость и отпустил педаль сцепления. Патриция судорожно вцепилась в
рулевое колесо, напряженно вглядываясь вперед:
– Боже мой, мы едем слишком быстро!
Я посмотрел на спидометр:
– Прибор показывает ровно двадцать пять километров в час. На самом деле это только
двадцать. Неплохой темп для стайера.
– А мне кажется, целых восемьдесят.
Через несколько минут первый страх был преодолен. Мы
ехали вниз по широкой прямой
улице. Кадилляк слегка петлял из стороны в сторону будто его заправили не бензином, а
коньяком. Иногда колеса почти касались тротуара. Но постепенно дело наладилось, и все стало
так, как я и ожидал: в машине были инструктор и ученица. Я решил воспользоваться своим
преимуществом.
– Внимание, – сказал я. – Вот полицейский!
– Остановиться?
– Уже слишком поздно.
– А что если я попадусь? Ведь у меня нет водительских прав.
– Тогда нас обоих посадят в тюрьму.
– Боже, какой ужас! – Испугавшись, она пыталась нащупать ногой тормоз.
– Дайте газ! – приказал я. – Газ! Жмите крепче! Надо гордо и быстро промчаться мимо
него. – Наглость – лучшее средство в борьбе с законом.
Полицейский не обратил на нас внимания. Девушка облегченно вздохнула.
– До сих пор я не знала, что регулировщики выглядят, как огнедышащие драконы, – сказала
она, когда мы проехали несколько сот метров.
– Они выглядят так, если сбить их машиной. – Я медленно подтянул ручной тормоз. – Вот
великолепная пустынная улица. Свернем в нее. Здесь можно хорошенько потренироваться.
Сначала поучимся трогать с места и останавливаться.
Беря с
места на первой скорости, Патриция несколько раз заглушала мотор. Она
расстегнула жакет:
– Что-то жарко мне стало! Но я должна научиться! Внимательная и полная рвения, она
следила за тем, что я ей показывал. Потом она сделала несколько поворотов, издавая при этом
взволнованные, короткие восклицания. Фары встречных машин вызывали в ней дьявольский
страх и такую же гордость, когда они оказывались позади. Вскоре в
маленьком пространстве,
полуосвещенном лампочками приборов на контрольном щитке, возникло чувство товарищества,
какое быстро устанавливается в практических делах, и, когда через полчаса я снова сел за руль и
повез ее домой, мы чувствовали такую близость, будто рассказали друг другу историю всей
своей жизни.
Do'stlaringiz bilan baham: 
