Книга также выходила под названием «Сейчас самое время»

Тридцать четыре
Они сменяются, как дежурные. Каждое утро приходит папа. Днем
появляется Адам. Вечером возвращаются папа с Кэлом. Время от времени
забегает мама; на второй раз у нее хватает сил высидеть до конца
переливание крови.
– Уровень гемоглобина и тромбоцитов повышается, – произнесла
мама, когда меня подключили к аппаратуре.
Мне приятно, что она знает названия.
Но прошло десять дней. Я даже Пасху пропустила. Столько времени –
впустую.
Каждую ночь, лежа на узкой больничной койке, я мечтаю об Адаме. Я
хочу лежать, переплетя свои ноги с его, и чувствовать его тепло.
– Я хочу домой, – заявляю я медсестре.
– Еще рано.
– Мне уже лучше.
– Не настолько.
– Чего вы ждете? Что я выздоровлю?
Каждое утро восходит солнце, и в городе гаснут огни. По небу летят
облака, бурный поток машин вливается на стоянку, затем она пустеет,
солнце снова ухает за горизонт, и заканчивается еще один день. Течет
время. Течет кровь.
Я собираю сумку и одеваюсь. Сажусь на кровать, стараясь принять
бодрый вид. Я жду Джеймса.
– Я еду домой, – сообщаю я, когда он просматривает мою карту.
Он кивает, словно ожидал этого:
– Вы твердо решили?
– Вполне. Я скучаю по свежему воздуху. – Я указываю за окно – вдруг
он слишком занят, чтобы заметить мягкий свет и облака в голубом небе?
– Тесса, чтобы анализ крови не ухудшился, нужно соблюдать строгий
режим.
– Разве я не могу соблюдать его дома?
Доктор бросает на меня серьезный взгляд:
– Чтобы вести привычный вам образ жизни, необходимы медицинские
процедуры, которые отнимают много времени и сил. Как часто и в каком
объеме они вам нужны – об этом можете судить только вы. Вы уверены, что
больше не хотите продолжать лечение?

---

Я вспоминаю комнаты в нашем доме, цвет ковров и занавесок,
расстановку мебели. Мне безумно хочется пройти из своей спальни вниз по
лестнице, через кухню, в сад. Я хочу проделать этот путь. Посидеть в
шезлонге на лужайке.
– Последнего переливания хватило всего на три дня.
Врач сочувственно кивает:
– Я знаю. Увы.
– Сегодня утром мне сделали еще одно. Как думаете, насколько его
хватит?
Он вздыхает:
– Понятия не имею.
Я разглаживаю простыню ладонью:
– Я хочу домой.
– Давайте обсудим это с городским управлением здравоохранения.
Если они гарантируют ежедневные посещения медсестер, тогда, быть
может, мы вернемся к этому разговору. – Врач вешает мою карту обратно
на спинку кровати. – Я позвоню им и зайду, когда вернется ваш отец.
После его ухода я считаю до ста. На столе пасется муха. Я протягиваю
палец, чтобы коснуться ее хрупких крылышек. Муха чувствует мое
приближение, с жужжанием перелетает на лампу и кружится вокруг нее.
Мне ее не достать.
Я надеваю куртку, накидываю на плечи шарф и беру сумку. Дежурная
медсестра даже не замечает, как я прохожу мимо нее и сажусь в лифт.
Спустившись на первый этаж, я пишу Адаму эсэмэску: ПОМНИШЬ,
ЧТО ТЫ МНЕ ОБЕЩАЛ?
Я хочу умереть по-своему. Это моя болезнь, моя смерть, мой выбор.
Вот что значит принимать все как есть.
До чего приятно идти. Просто переставлять ноги, следуя за желтой
линией на полу в коридоре до самой регистратуры. Как весело проходить
сквозь вращающуюся дверь, делая внутри два круга, – в честь гения,
который ее изобрел. Как здорово дышать свежим воздухом. Сладким,
прохладным, потрясающим свежим воздухом.
У ворот стоит киоск. Я покупаю шоколадку «Дейри милк» и пачку
жевательных конфет «Чуитс». Когда я расплачиваюсь, продавщица смотрит
на меня как-то странно. Наверно, после всех лечебных процедур от меня
исходит тусклое свечение, и некоторые люди его видят, точно неоновую
рану, вспыхивающую с каждым моим шагом.
Глазея по сторонам, я бреду к стоянке такси. Я замечаю камеру
слежения на фонарном столбе, которая вращается вокруг своей оси, слышу

---

треньканье мобильных телефонов. Я шепчу: «Прощайте», – и кажется,
будто больница удаляется; тень от платанов заволакивает ее окна темнотой.
Мимо, стуча высокими каблучками, неспешно проходит девушка; от
нее пахнет жареным цыпленком. Девушка облизывает жирные пальцы.
Какой-то мужчина с плачущим ребенком на руках орет в мобильный
телефон: «Нет, черт возьми, я не могу тащить еще и картошку!»
Мы вписываемся в схемы. Включаемся в какие-то моменты. Иногда
мне кажется, что, кроме меня, этого никто не замечает.
Мы стоим в обычной для обеденного времени пробке, и я делюсь с
таксистом шоколадкой. Он признается, что сегодня работает в две смены, а
на дороге, по его мнению, слишком много машин. Он удрученно машет
рукой. Мы ползем по центру.
– Когда все это кончится? – вопрошает таксист.
Чтобы подбодрить его, я протягиваю ему «Чуитс». Потом набираю
Адаму эсэмэску: НАДО ДЕРЖАТЬ СЛОВО.
Погода меняется; солнце скрылось за облаками. Я открываю окно.
Холодный апрельский воздух обжигает легкие.
Водитель в нетерпении барабанит пальцами по рулю:
– Ну все, встали напрочь!
А мне нравится скопление машин, попытки водителей протиснуться
вперед, глухое урчание автобусного мотора, вой сирены неотложки вдалеке.
Мне нравится ползти по главной улице – так медленно, что я успеваю
разглядеть нераспроданные пасхальные яйца в витрине газетного киоска и
окурки, сметенные в аккуратную кучку у входа в «Жареный цыпленок». Я
вижу детей со странными игрушками в руках: один сжимает белого
медведя, второй – осьминога. А под колесами коляски возле магазина для
мам и малышей я замечаю свое имя. Буквы полиняли, но по-прежнему
маячат на тротуаре до самого банка.
Я набираю номер Адама. Он не берет трубку, и я оставляю ему
сообщение: Я ТЕБЯ ХОЧУ.
Так просто.
На развязке поперек дороги, мерцая синей мигалкой, стоит «скорая» с
распахнутыми дверями. Свет мигалки отражается даже в низких облаках.
На дороге под покрывалом лежит женщина.
– Вы только посмотрите, – произносит водитель.
На женщину глазеют все – люди в других машинах, офисные
служащие, выскочившие купить себе на обед сэндвич. Лица женщины не
видно, но из-под покрывала торчат ее ноги в колготках. Ступни в туфлях
вывернуты под странным углом. Под женщиной собралась лужа темной,

---

как дождь, крови.
Таксист ловит мой взгляд в зеркале:
– Поневоле задумаешься, правда?
Да. Все не понарошку. Жизнь и смерть.
У меня горят подошвы; кровь приливает к щиколоткам и бьется в
икрах, когда я стучусь к Адаму. Салли приоткрывает дверь и выглядывает в
щелку. Меня вдруг охватывает любовь к этой женщине.
– Адам дома?
– Ты разве не в больнице?
– Уже нет.
Она смущается:
– Он не говорил, что тебя выписывают.
– Это сюрприз.
– Еще один? – Она вздыхает, открывает дверь чуть шире и бросает
взгляд на часы: – Он вернется не раньше пяти.
– Пяти?
Нахмурясь, она смотрит на меня:
– У тебя все в порядке?
Нет. Пять – слишком поздно. У меня может начаться анемия.
– А где он?
– Уехал на поезде в Ноттингем. Его пригласили на собеседование.
– Куда?
– В университет. Он хочет с сентября пойти учиться.
Сад плывет у меня перед глазами.
– Похоже, ты удивлена не меньше меня.
Я засыпала в его объятиях на больничной койке. Просила: «Потрогай
меня», и он меня ласкал. Говорил, что любит. «Не смей мне возражать, что
это неправда». Он дал мне слово.
Я бреду по дорожке к калитке. Начинается дождь. Чудесный
серебристый дождь – будто нити паутины льются с неба.

---