Не навреди

часть опухоли, но лабораторный анализ показал, что она относится к тому
типу, который всегда дает рецидив, превращаясь в злокачественное
новообразование. Пациент неплохо восстанавливался после операции, но
понадобилось время, прежде чем он набрался достаточно уверенности,
чтобы вернуться к работе. Он знал, что опухоль когда-нибудь напомнит о
себе, но мы оба надеялись, что это случится очень не скоро. После первой
операции мужчина прошел курс лучевой терапии, и его состояние было
хорошим, однако очередная томография, сделанная в рамках диспансерного
наблюдения, показала, что опухоль опять разрастается и теперь выглядит
похожей на злокачественную. Хирургическое вмешательство теоретически
могло продлить ему жизнь, но вряд ли больше чем на пять лет.
Я присел рядом с пациентом. Он оторвался от ноутбука и посмотрел на
меня.
– Вот мы и снова встретились, – сказал он с печальной улыбкой.
– Ну, это лишь небольшой рецидив, – возразил я.
– Я знаю, что опухоль нельзя вылечить, – произнес он с горечью. – Но
вы ведь вырежете ее по максимуму, правда? Эта штука, – он указал рукой
на голову, – медленно приканчивает меня.
– Да, конечно, – ответил я, протягивая ему форму информированного
согласия.
Как и все пациенты, он взглянул на документ с опаской и нацарапал
подпись в указанном месте. Несколько недель назад мы виделись в
амбулаторном отделении и обсудили детали предстоящей операции. Мы
оба знали, что его ожидает, и тут нечего было добавить. Врачи лечат друг
друга
с
определенной
долей
мрачного
сочувствия.
Привычная
отстраненность рушится, и больше нет смысла маскировать жестокую
правду. Когда врач становится пациентом, он понимает, что коллеги
способны совершить ошибку, поэтому в случае смертельной болезни не
питает иллюзий по поводу того, что ждет впереди. Он знает, что возможен
любой исход и что чудес не бывает.
Даже представить не могу, что я чувствовал бы или думал, если бы
знал, что мой мозг медленно, но верно разрушает злокачественная опухоль.

---

– Вас прооперируют завтра первым, – сказал я, отодвигая кресло и
поднимаясь из-за стола. – Ровно в восемь тридцать.
***
За три дня до того ординаторы приняли мужчину чуть старше сорока –
алкоголика, найденного на полу у него дома: его хватил удар,
парализовавший левую часть тела. Мы обсудили этот случай на утреннем
собрании в несколько язвительной манере, как любят делать хирурги, когда
говорят об алкоголиках и наркоманах. Это вовсе не означает, что мы
наплевательски относимся к подобным пациентам. Просто, если думаешь,
что человек сам виноват в своей беде, легче избавиться от тяжкой ноши
сочувствия к нему.
Томограмма мозга показала глиобластому с кровоизлиянием в мозг.
– Попробуйте стероиды, может, ему станет лучше. И давайте
подождем кого-нибудь из родственников или друзей, – заключил я.
– Жена недавно выгнала его из дома, – объяснил ординатор,
представлявший этого пациента. – Из-за выпивки.
– Бил жену? – спросил кто-то.
– Не знаю.
Когда я вошел в палату, пациент лежал на кровати. Благодаря
стероидам паралич немного спал. Это был человек на несколько лет
моложе меня, с избыточным весом, распухшим красным лицом и
длинными всклокоченными седыми волосами. Я заставил себя присесть на
кровать рядом с ним: не очень хотелось заводить разговор, который нам
предстоял. Гораздо проще быстро задать все необходимые вопросы, когда
стоишь, возвышаясь над пациентом.
– Мистер Мэйхью, – сказал я. – Я мистер Марш, старший нейрохирург.
Вы уже знаете, почему здесь очутились?
– Пять человек сказали мне совершенно разное, – ответил он в
отчаянии. – Я не знаю…
Его голос был неразборчивым из-за паралича, а левую часть лица
перекосило.
– И что вы запомнили из всего этого?
– У меня в голове опухоль.
– Что ж, боюсь, это действительно так.
– У меня рак?
Это поворотный момент во всех беседах такого рода. Мне необходимо

---

решить, готов ли я к долгому и мучительному разговору или лучше
отделаться неопределенными фразами, эвфемизмами и малопонятным
медицинским жаргоном, а потом быстренько удрать, пока меня не заразили
и не затронули болезнь и страдания пациента.
– Боюсь, скорее всего да, – ответил я.
– Я умру? – крикнул он с нарастающей паникой в голосе. – Сколько
мне осталось?
Пациент заплакал.
– Возможно, вам осталось двенадцать месяцев… – выпалил я и тут же
пожалел о сказанном, испугавшись его несдержанности. Мне было сложно
заставить себя утешать этого жирного, больного алкоголизмом, жалкого
человека, который внезапно оказался перед лицом надвигающейся смерти.
Я знаю, что повел себя и неуклюже, и не совсем подобающе.
– Я умру через двенадцать месяцев!
– Ну, я сказал «возможно». Всегда остается надежда…
– Но вы же знаете, что это, так ведь? Вы ведь старший врач, правда. Я
умру!
– Ну, я уверен на девяносто процентов. Но мы… – Я переключился на
форму множественного числа, которую так любят использовать
полицейские, политики и врачи, потому что она освобождает от
персональной ответственности и снимает тяжкое бремя, ложащееся на
плечи говорящего при употреблении первого лица единственного числа. –
Мы постараемся вам помочь, выполнив операцию.
Он все рыдал и рыдал.
– У вас есть родственники? – спросил я, хотя ответ был мне и без того
известен.
– Я совсем один, – произнес он сквозь слезы.
– Дети?
– Да.
– Неужели они не захотят вас навестить даже теперь, когда вы так
серьезно заболели? – спросил я и в очередной раз немедленно об этом
пожалел.
– Нет. – Он снова расплакался в три ручья.
Я дождался, пока он успокоится, и какое-то время мы просидели
молча.
– Значит, вы совсем один? – заключил я.
– Да… Знаете, я ведь раньше работал в больнице. Я умру здесь, так
ведь? Вот ведь дерьмо… Все, чего мне сейчас хочется, – это покурить. Вы
только что сказали мне, что я умру. Я хочу покурить.

---

Он с таким отчаянием изобразил глубокую затяжку, поднеся ко рту
здоровую руку, будто от этого зависела его жизнь.
– Вам придется попросить медсестер: здесь никому и нигде не
разрешается курить, – ответил я, подумав обо всех знаках «Курение
запрещено», развешанных по больнице, и об огромном плакате,
встречающем посетителей у главного входа яростной черно-красной
надписью: «ВЫБРОСЬ!»
– Пойду поговорю с медсестрами, – сказал я.
Отыскав жалостливую младшую медсестру, я произнес извиняющимся
тоном:
– Я только что сказал несчастному мистеру Мэйхью, что он умрет. Он
до смерти хочет курить. Не могли бы вы помочь?
Она молча кивнула.
Чуть позже, идя по коридору отделения, я увидел, как две медсестры
усаживают пациента в инвалидное кресло. Пока его поднимали с кровати,
он не переставая кричал:
– Мне только что сказали, что я умру. Я умру… Я не хочу умирать!
Должно быть, в больнице есть секретное место, куда можно прикатить
на коляске парализованного человека, чтобы тот покурил. Мне было
приятно узнать, что наши медсестры еще не до конца утратили доброту и
здравый смысл.
***
Три года назад я оборудовал мансарду на своем чердаке. Я сделал
наклонные слуховые окошки, а кроме того, установил французские окна,
выходящие на закрытый балкон, пристроенный к крыше в задней части
дома и окруженный невысоким ограждением. Тут достаточно места для
одного стула и нескольких цветочных горшков, и я люблю сидеть здесь
летними вечерами, придя с работы. Итак, вернувшись из больницы, я
поудобнее устроился на балконе с бокалом джин-тоника: передо мной
открывался типичный для южной части Лондона вид на дымовые трубы,
шиферные кровли и редкие кроны деревьев, уходящие вдаль. Я наблюдал
за птицами, в лучах закатного солнца порхавшими между садовыми
деревьями, и за тремя ульями, расположенными прямо напротив моей
мастерской. Я думал о своих пациентах. Я думал о своих коллегах, и о
мужчине, которому только что зачитал смертный приговор. Я подумал о
том, как он сразу же осознал, что больше никогда не вернется домой, что

---

отказавшиеся от него родственники никогда не придут его навестить, что
он умрет под присмотром незнакомых людей в каком-нибудь обезличенном
месте. Я подумал о том, как ушел от него прочь, – но что еще я мог
сделать? Солнце село, и я услышал, как на соседской крыше надрывается
черный дрозд.
Три операции, которые я провел на следующий день, оказались
простыми и незамысловатыми. Кстати, выяснилось, что женщина с
менингиомой все-таки была тем воскресным вечером в больнице – в одной
из других палат.
Несколько дней спустя, уже после того, как больного алкоголизмом
мистера Мэйхью перевели из моего отделения, я заметил его вдалеке,
подходя к главному входу в здание. Медсестра катила его в инвалидном
кресле по направлению к больничной кофейне. Он помахал мне здоровой
рукой, и было сложно понять, приветствует он меня или прощается со
мной. Больше я никогда его не видел.

---