часть уличных съемок проходила при минус семнадцати градусах посреди
глубоких сугробов, но по мере продвижения на запад снег постепенно
исчезал и в воздухе начинал отчетливо
ощущаться запах весны, хотя реки и
озера на нашем пути были по-прежнему покрыты толстым слоем льда, на
котором зачастую сидели рыбаки с закинутыми в проруби удочками. Мне
безумно хотелось вновь повидаться с Катей: за те шесть месяцев, что они с
Таней прожили в Лондоне, мы очень сблизились, несмотря на разделявший
нас языковой барьер. И я сильно переживал,
так как не переставал винить
себя в Таниной смерти.
Городок, как и многие другие западно-украинские города, выглядел
обезлюдевшим и нищим. После развала Советского Союза экономика
рухнула и большинство молодежи уехало. Здесь стояли заброшенные
заводские здания красно-бурого цвета, какие можно встретить по всей
Украине, повсюду бросался в глаза мусор и сломанная техника. Катя жила в
маленьком кирпичном доме с грязным двором – когда мы прибыли, она
нервничала не
меньше меня, хотя, очевидно, обрадовалась моему приезду.
Преодолев лужи и грязь, мы пробрались к дому, где для нас накрыли
огромный стол, за который мы уселись вместе с семьей. Начались съемки.
Я так волновался, что говорил с трудом, да и есть абсолютно не хотел, к
большому Катиному разочарованию. Мне удалось,
пусть и с запинками,
сказать тост – короткую речь, которую согласно украинской традиции
произносят, прежде чем чокнуться стопками с водкой.
Назавтра мы навестили Танину могилу – кладбище располагалось в
нескольких милях от Катиного дома рядом с лесом. По сельской дороге, по
обе стороны от которой росли редкие голые деревья, мы миновали
несколько полуразвалившихся деревень: в каждой имелся пруд, покрытый
голубовато-серым льдом, у кромки которого гуляли гуси и утки.
Православное кладбище – удивительное место.
Могилы украшены
десятками ярких искусственных цветов, а на надгробиях обязательно есть
застекленные фотографии или выбитые в камне портреты покоящихся под
ними людей. Идеальный порядок, царивший здесь, совершенно не
соотносился с ветхими домами, которые попадались нам по дороге на
кладбище.
На Таниной могиле оказалось двухметровое надгробие с высеченным
лицом девочки – пожалуй, странное
для западного человека зрелище, тем
не менее красивое. Светило солнце, искусственные цветы колыхались под
легким ветерком, из соседней деревни доносилось кудахтанье кур. Снег
почти растаял, лишь кое-где на вспаханном поле, через которое мы
добирались до кладбища, лежали белые полосы. Повсюду слышалось
пение птиц. Пока съемочная группа доставала оборудование, я осматривал
кладбище, вглядываясь в надгробные памятники и
изображенные на них
лица. Большинство похороненных здесь людей жили в самые трудные
времена – в Гражданскую войну 1920-х годов, в голод 1930-х (впрочем,
хуже всего дела тогда обстояли в центральной Украине), в эпоху
сталинских репрессий и неописуемых ужасов Второй мировой войны. По
меньшей мере четверть населения Украины умерла в XX веке
насильственной смертью. Мне хотелось спросить у этих лиц, что они
перенесли за все эти годы, на какие компромиссы, возможно, вынуждены
были идти, чтобы выжить. А
они смотрели на меня, словно хотели сказать:
«Мы мертвы. Ты все еще жив. И как ты поступаешь со временем, которое
тебе осталось?»
Фильм о нашей с Игорем работе имел большой успех. Его показали по
всему миру, он заслужил множество наград. В финале есть сцена, где я
стою у Таниной могилы. Там я выгляжу опечаленным. Но не только из-за
смерти девочки, а еще и оттого (о чем большинство зрителей никогда не
узнает), что увидел рядом могилу ее отца. За несколько месяцев до этого он
отправился в Польшу, чтобы заработать денег на
сельскохозяйственных
работах, так как они с Катей были доведены до полной нищеты. Ему
удалось заработать тысячу долларов, и к Рождеству он уже рассчитывал
вернуться домой, но его нашли убитым. Деньги пропали. Мне хотелось
увидеться с Катей не только из-за Тани, но и из-за смерти ее мужа. Жизнь
на Украине – сложная штука.
