|
***
Работа
требовала
постоянного
напряжения,
бодрящего,
но
мрачноватого, и я довольно быстро утратил пылкий энтузиазм и альтруизм,
которые были моими верными спутниками в студенческие годы. Тогда
было намного проще испытывать сострадание к пациентам, ведь я не
отвечал за то, что произойдет с ними в дальнейшем. Рука об руку с
ответственностью неизменно идет боязнь потерпеть неудачу, и больные
становятся источником волнения, стресса – равно как и гордости в случае
успеха. Теперь я ежедневно сталкивался со смертью, зачастую после
неудачных попыток реанимировать человека, а иногда пациенты умирали
от потери крови, вызванной внутренним кровотечением. В реальности
сердечно-легочная реанимация разительно отличается от того, что мы
привыкли видеть по телевизору. В большинстве случаев реанимационные
мероприятия представляют собой жалкие, хоть и ожесточенные попытки
вернуть человека к жизни, нередко сопровождающиеся переломами ребер,
особенно у пожилых пациентов, которым по-хорошему стоило бы
позволить тихо и спокойно умереть.
Постепенно я очерствел (так происходит с любым врачом) и стал
воспринимать
пациентов
как
существ
иной
расы,
кардинально
отличающихся от крайне важных и неуязвимых молодых врачей вроде
меня. Сегодня, когда я приближаюсь к закату своей врачебной карьеры,
профессиональная отстраненность начинает исчезать. Я уже не так сильно
боюсь потерпеть неудачу, потому что смирился с ее возможностью и не
столь остро ощущаю исходящую от нее угрозу, а кроме того – во всяком
случае мне хочется на это надеяться, – я многому научился благодаря
совершенным в прошлом ошибкам. Теперь я могу позволить себе быть
чуть менее отстраненным. К тому же старость наступает мне на пятки, и я
больше не в состоянии отрицать, что сотворен из плоти и крови, как и мои
пациенты, и точно так же уязвим. Вот и получается, что сейчас я
переживаю за них гораздо сильнее, чем раньше, поскольку понимаю, что
вскоре и сам окажусь в переполненной больничной палате – прикованный к
постели и опасающийся за свою жизнь.
Год интернатуры подошел к концу, и я вернулся в свою родную
клинику в северном Лондоне на должность старшего ординатора отделения
интенсивной терапии. Я решил, хотя моя целеустремленность и таяла с
каждым днем, выучиться на хирурга, и работа в реанимации казалась мне
логичным первым шагом на этом пути. Мои обязанности состояли
преимущественно в заполнении всевозможных форм, в установке
капельниц, во взятии крови на анализ, а время от времени и в выполнении
более захватывающих инвазивных процедур, как их принято называть,
таких как установка грудного дренажа или подключение капельницы к
большим шейным венам. Именно благодаря работе в отделении
интенсивной терапии я очутился в операционной, где проводили операцию
по удалению аневризмы, после которой меня осенило.
Когда я понял, чем конкретно хочу заниматься, жить стало заметно
проще. Несколько дней спустя я встретился с нейрохирургом, который на
моих глазах клипировал ту самую аневризму, и сказал ему, что тоже
собираюсь стать нейрохирургом. Он предложил мне подать заявку на
должность ординатора в его отделении, которая вскоре должна была
освободиться. Я также поговорил с одним из старших хирургов общей
практики, под чьим началом работал, будучи стажером. Человек
удивительной доброты (он входил в число хирургов-наставников, которых я
почти боготворил), он немедленно организовал мне встречи с двумя
виднейшими нейрохирургами страны, чтобы я заявил о себе как об их
будущем коллеге и начал планировать свою карьеру. В те годы
нейрохирургия только набирала обороты, и во всем Соединенном
Королевстве насчитывалось не более сотни врачей, специализировавшихся
на ней. Первый из тех двух хирургов – исключительно дружелюбный
мужчина – работал в Королевской лондонской больнице, что в Ист-Энде.
Когда я вошел к нему в кабинет, он курил сигару; стены были увешаны
фотографиями гоночных машин (насколько я знаю, он работал с пилотами
«Формулы-1»). Я рассказал ему о своем глубочайшем желании стать
нейрохирургом.
– А что думает по этому поводу ваша жена? – спросил он первым
делом.
– Полагаю, она считает это хорошей идеей.
– Что ж, моя первая жена не выдержала такой жизни, и мне пришлось
сменить ее на более подходящую модель. Обучение нейрохирургии, знаете
ли, усложняет жизнь.
Еще через несколько недель я съездил в Саутгемптон, чтобы
поговорить с другим известным нейрохирургом. Он встретил меня не
менее дружелюбно. Лысеющий, с рыжими волосами и усами – на мой
взгляд, он больше напоминал веселого фермера, чем нейрохирурга. Он
уселся за письменный стол, заваленный историями болезни – из-за
многочисленных папок его почти не было видно. Я поделился с ним своим
намерением стать нейрохирургом.
– А что думает по этому поводу ваша жена? – спросил он.
Я заверил его, что беспокоиться не о чем. Он немного помолчал.
– Операции – легкая часть работы, – произнес он наконец. – К моим
годам начинаешь понимать, что основная сложность кроется в том, чтобы
принять правильное решение.
Do'stlaringiz bilan baham: |
