Microsoft Word ru aloe utro ziyouz com doc

Саид Ахмад р. 1920

САД


Кто бы ни взрастил этот сад — рукам его благословенье! Не забыл провести через сад полноводный канал. А когда вы подниметесь на веранду шипана, посмотрите на узоры, которыми там все изукрашено,— не нарадуется глаз.
Внизу, перед шипаном, квадратный пруд — хауз, в нем резвятся золотые рыбки. С одной стороны — посадки инжира, с другой — гранатовый сад. А вдоль аллей высажена черная шелковица — шатут, плоды у нее нежные, сочные! Воробей сядет на ветку, вспорхнет — весь в алых пятнах сока...
До того как избрали Каюмджана председателем колхоза, он в этот сад, можно сказать, и не заходил. Когда ему было? Ранней весной его бригада выезжала в степь. Возвращались поздней осенью, после уборки хлопка и зачистки полей. Правда, довелось ему однажды участвовать в подготовке сада к зиме — прикапывать кусты инжира и граната, укрывать их от мороза. Да еще было заведено бригадирами — устраивать зимой в том саду угощенье для своих. В той из комнат шипана, которая отапливалась, Каюмджан два раза угощал друзей пловом. А что бывает в саду летом, какие тут плоды вызревают, он и не ведал. Узнал о том, какое богатство есть у колхоза, лишь тогда, когда стал председателем.
В саду созревал инжир. Щедрое дерево два раза в год дарило людям урожай. А плоды шелковицы начинали созревать, едва солнце пригреет, и до первых заморозков все еще не иссякали, не кончались. Так же щедра была и малина.
Каюмджан полюбил этот удивительный сад, следил, чтоб ухаживали за ним. С ранней весны начинались работы каждое дерево окучивали, под ветви инжира подставляли подпорки. Бурно разросшиеся ветки арчи подстригали. Особенно бережно ухаживали за кустами смородины. Нет в мире запаха приятней, чем запах ее цветов! Вдохнешь один раз — всю печаль с души как рукой снимет!
Каюмджан радовался саду и думал так: «Кто‐то для меня его разбил, вырастил, благоустроил! Так неужели же я не оставлю в саду и своего доброго следа?» Он поставил на берегу реки насос.

Заасфальтировал дорожки, установил вдоль них фонтанчики, разбрызгивающие воду. Съездил куда‐то, привез четырех павлинов. Теперь сад выглядел как сказочный уголок.

Каюмджан ввел обыкновение устраивать в этом саду торжества по случаю свадеб и проводов в армию, выпускные вечера и чествования пенсионеров.
Колхозники любили свой сад. Сюда приходили вышедшие на пенсию старики — проводили чеканку виноградных лоз. Школьники рыхлили землю вокруг стволов, подметали дорожки. Все знали — нигде так не отдохнешь, не надышишься свежестью, как в саду...
Дни стали жарче. Начал поспевать ранний виноград — чилляки, на ветвях инжира словно золотые серьги развешены... А в поле наступила самая горячая пора. Хлопчатник ростом уже по колено, нужна обработка, нужны поливы. Каюмджану в такую нору не до сада, поле не отпускает.
Вот и в этот день он с самого утра был на полях. В середине дня, сидя на заднем сиденье машины, даже задремал от усталости. И вдруг тонкий запах защекотал ноздри. Проснулся, огляделся — рядом с ним на сиденье узелок, а в нем несколько круглых ранних дынь — хандаляшек...
Шофер не гнал машину, ехал осторожно, чтобы дать председателю хоть чуточку отдохнуть. Увидев, что тот проснулся, повернулся к нему, сказал, кивнув на дыни:
— Это Акбар‐тога принес, сказал: «Ребятишек побаловать!» Напомнил, чтоб в сад заходили вы, шатут уже закраснелся.
Каюмджану расхотелось спать. Взяв одну хандаляшку, он с наслаждением вдохнул ее аромат. С утра пришлось понервничать, объясняясь с бригадиром, у которого сорняки чуть ли не забивают хлопок. На душе был осадок, а теперь все будто смыло напрочь, уж очень хорошо — летом и солнцем — пахла маленькая дыня...
Машина остановилась у здания правления. Каюмджан велел шоферу раздобыть что‐нибудь из еды. «Пойдем в сад, вместе пообедаем».
В правлении секретарша сразу вручила ему телефонограмму.
Сообщила:
— Товарищ Рузиматов три раза звонил. Может быть, вы ему позвоните?
Рузиматов — начальник областного ГАИ. Что же случилось?

Машины колхоза техосмотр прошли. Неужто кто‐ нибудь из шоферов угодил в аварию? И как там обошлось, нет ли жертв?

Каюмджан поспешил в свой кабинет и сразу же позвонил. Трубку взял сам Рузиматов.

• 
  Каюмджан, вы? Куда это вы запропастились? Может, для того, чтобы вас повидать, нужно отобрать права у всех ваших водителей? — Он захохотал. ‐ Послушайте, что я скажу! Инжир‐то поспел, а? Что же не приглашаете отведать? Прежний председатель, чуть плоды пожелтеют, сразу сообщал...
  

Каюмджан немного успокоился — значит, аварии, слава богу, не было. Сказал со‐ всей любезностью:

• 
  Инжир от вас не уйдет, товарищ Рузиматов! Прислать несколько ведер?
  
• 
  Э, не‐ет! — протянул Рузиматов.— Одним‐двумя ведрами не отделаетесь! Еще и вареньем нас угостите. Да, еще вот что... К нам приехали из столицы несколько специалистов. Гостей надо как следует принять! Позаботьтесь — мы завтра явимся. Да от нас будет человек пять‐шесть. В речке искупаемся, инжиром полакомимся. Договорились? У Каюмджана внутри словно что‐то оборвалось. Говорят: «Гость — божий дар». Да, если бы к тебе домой... Но сад‐то колхозный! На счетах прикинул, во что обойдется угощение. Получалось недешево! Нажал
  

кнопку звонка, вошла секретарша с бумагами.

• 
  Позовите бухгалтера! — сказал он. И тотчас передумал: — Нет, не надо...
  

Секретарша молча вышла. Каюмджан подбодрил себя: «Неужто ты такой бедный, раис, что десять гостей принять не сможешь?!»
Вышел из правления, пошел в сад.
Шофер уже ждал его там. Обед принес из дома. Вместе поели, долго с удовольствием прихлебывали зеленый чай. Шофер пустил насос, установленный на берегу. Забили фонтанчики, вдоль дорожек встала прозрачной стеной мелкая водяная пыль.
Люди говорят: «Увидишь плохой сон — расскажи его воде». Каюмджан понял мудрость этих слов. Дождем сыплющиеся брызги смыли тяжесть с души. Он досыта надышался их свежестью, почувствовал покой, умиротворение.
В самом деле — гости так гости. Пусть поглядят, какой у нас сад замечательный. В конце концов, для чего он, сад‐то? Чтобы люди им любовались!


Гостей приняли на славу. Прошло три дня. Позвонили из Сельхозтехники.

• 
  Каюмджан, дружище, то, что вы просили, мы вам выделяем. Получите все! Сейчас наложу резолюцию. Что? Э, братец, устной благодарностью не отделаетесь! Тут без угощенья не обойдется. Без инжира...
  

Каюмджан в письме, направленном в Сельхозтехнику, просил трактор, автокран, кое‐какие детали. Узнав, что запрос их удовлетворен, он от радости аж со стула вскочил. Но когда услышал про инжир — ноги у него сами собой подогнулись, пришлось снова сесть.
А голос в трубке не умолкал:

• 
  Слышите меня, Каюмджан? Чего замолчали? Э, приятель, инжир есть и на базаре, да что в нем? Вот когда сам с дерева срываешь, совсем другой вкус! Прежний председатель совсем ребят избаловал. Вот и жена тоже... Инжир, мол, поспел, когда съездим? Покоя не дает!
  

Каюмджан расхрабрился. Ответил:

• 
  Халмирза‐ака! А что, если вы в гости пожалуете ко мне? У меня на приусадебном участке тоже есть инжир. Сами сорвете, прямо с веток!
  
• 
  Э‐э, не‐ет! К вам — не пойдет. У вас речки нет. А супруга уже купальник приготовила, ребята камеры надувают — поплавать хотят на них. Завтра в двенадцать. Идет?
  

...Да, положение! У Каюмджана сын из армии вернулся. Посватали за него дочь зоотехника. Сваты уже приходили, сговор был. Теперь как с этим быть?
Халмирза‐ака — человек с гонором. Не любит тех, кто ему возражает. Со свету сживет! Так люди говорят. Если он обидится — не получит колхоз ни трактора, ни автокрана. А теперь еще минеральные удобрения — дефицит. Скажет этот человек: «Нет!» — и пригоршни препарата не получишь. Э, будь что будет, сватовство можно и отло‐ жить...
Назавтра семейство Халмирзы прибыло на двух машинах. В один миг мелюзга разбежалась по саду. Супруга оказалась женщиной в теле. Едва она появилась, облаченная в купальник, богобоязненный садовник Акбар‐тога, отвернувшись, поспешил куда‐то в глубь сада и больше не появлялся. Дочка оказалась капризной. Захотела — нарвала полный подол алых цветов граната, начала нанизывать их на нитку. Решила сделать себе бусы. Зять в одних трусах полез на дерево — собирать ягоды тутовника. Набрал корзину, руки стали красные, точно

у мясника.

Сам Халмнрза‐ака, надев на голову капроновый колпак, похаживал среди кустов инжира — лакомился плодами. Потом кинул в рот ягоду шатута, сорванную зятем, заметил: «Хороша закуска!»
Каюмджан намек понял, выставил коньяк. Халмирза‐ака повертел бутылку в руках. «Оказывается, не армянский!» Поставил...
Каюмджан промолчал. Гость все же налил в пиалу коньяка, выпил, закусил тутовником. Алым соком перемазал рот, подбородок. Немного ногодя, с губами, посиневшими от холода, явилась после купанья супруга.

• 
  Эй, Ходжар, да ты совсем замерзла, дрожишь! — пожалел ее Халмнрза‐ака.
  

Жена накинула халат. В это время по саду стрелой промчались голубые «Жигули». Затормозили у шипана, вышедший парень протянул Халмирзе бумагу. Оказалось — телеграмма. У Халмирзы руки в соке тутовника, из кармана белого кителя очки не достать, сказал зятю: «Читай!»
В телеграмме Халмирзе‐ака предписывалось прибыть завтра на коллегию в Ташкент. Он засуетился.

• 
  Поехали! Надо поспеть к вечернему поезду... Вымыл лицо, руки, утерся полотенцем. Обратился к Каюмджану:
  
• 
  Инжир до завтра не испортится? Отвезу‐ка я в Ташкент несколько ведер.
  
• 
  В поезде сейчас душно, испортятся фрукты,— сказал парень, доставивший телеграмму.
  

Халмирза‐ака нахмурился.

• 
  Ничего, не испортятся... Эй, дети, одевайтесь, едем! Я вас еще в другой раз сюда привезу! Когда малина посияет. Малина — это же лекарство, верно, Каюмджан?
  

Председатель кивнул в знак согласия.
...Уехали гости. По саду страшно пройти — повсюду валяются сорванные и надкушенные недозрелые яблоки, груши. Под ногами — цветы граната, павлиньи перья.
Каюмджан сел на ступеньки шипана да так и замер, подперев подбородок. Подошел Акбар‐тога, не глядя на Каюмджана, принялся подметать дорожки. Каюмджан боялся глянуть старику в глаза — стыдно! И что тут скажешь? Наконец спросил:

— Так что же мне делать, Акбар‐тога? Тот пожал плечами.

Чтобы поскорее выйти из неудобного положения, Каюмджан направился к воротам. Но как, оказывается, далеко эти ворота. Идешь, идешь, и никак не дойдешь...
Наконец вышел на улицу. Справа от ворот сада — парикмахерская, там всегда людно. Каюмджан почувствовал, что не может пройти мимо этих людей, не смеет. Смущается, словно женщина, впервые сбросившая паранджу. Ведь каждый из них вправе бросить упрек: «Что это ты творишь с нашим садом, председатель?»
Сад! Он был прежде радостью его и гордостью, отрадой и утешением! А теперь? Глаза бы на него не глядели, на этот сад!
Пришел домой — а тут жена набросилась с упреками.
— Как стали председателем, дом свой совсем забросили! Как дети учатся, что едят, во что одеты — вам и дела нет! Вы кто — председатель или заведующий столовой? Только и знаете — в саду принимать гостей! Единственного сына женить некогда... Чужие о его свадьбе хлопочут...
И ведь правду говорила жена! Стал председателем — свой дом оставил без хозяина. Затемно — дети еще спят — уходит в поле. Возвращается — они уже в постели. Мало забот, еще этот сад! Инжир этот, чтоб ему пропасть, перестанет когда‐нибудь поспевать или нет? Да где там! К осени — его самое изобилие. Когда же начнет поспевать малина, это лакомство, это лекарство, вот тогда и начнется настоящее нашествие гостей! Пиалой чая от них не отделаешься. Им первое‐ второе поставь. Малина, чтоб ей иссохнуть, тоже дважды в год урожай дает! А там еще смородина... Нет, так дело не пойдет...
Каюмджан думал и не мог додуматься, как же ему быть. Даже и такое мелькнуло в голове: а не выкорчевать ли к черту весь сад и не засеять ли землю хлопком?
Нет... Озлясь на блоху, не стоит жечь одеяло. А может, просто‐ напросто держать ворота сада на замке? Но каким образом? Тем, кто говорит: «Приеду!», отвечать: «Нет!» Ну да, попробуй, председатель! Ну‐ ка, скажи — «Нет!»
Каюмджан думал всю ночь — спать он не мог.
Долго ходил, мерил двор шагами. Потом зашел в дом, взял карандаш и бумагу...
Шли дни, прибывали гости. В сад приезжали из областного отдела

здравоохранения, с консервного завода. Гость — один другого дороже, попробуй не принять!

Каюмджан теперь сторонился людей. Стыдно было смотреть им в глаза. Благочестивый Акбар‐тога мешками собирал в цветниках бутылки из‐под спиртного и выбрасывал в мусорный ящик. За две недели большущий ящик наполнился доверху. За шипаном земля была усыпана павлиньими перьями: все четыре павлина лишились своих пышных хвостов...
Однако по виду Каюмджана можно было догадаться, что он не сегодня‐завтра ждет каких‐то перемен. В его взгляде светилась надежда. По утрам, войдя в кабинет, он прежде всего хватался за газеты. Просматривал, потом шел на поля. А там... куда бы он ни зашел, находил его посланец с вестью о прибытии очередных дорогих гостей. И Каюмджан возвращался в сад — встречать, принимать, угощать.
Шло время, Каюмджан, видимо, перестал ждать хороших вестей. Похоже, он во всем разочаровался. Лишь иногда задумывался снова: а что, если вместо ворот возвести бетонную стену? А где‐нибудь в глубине сада устроить маленькую калиточку...
Как раз когда он раздумывал над этим, ему позвонил секретарь райкома:

• 
  Каюмджан, как дела? Вы не упали духом?
  
• 
  Отчего я должен упасть духом?
  
• 
  Газету не видели? Там на вас фельетон накатали...
  
• 
  Да нет, не успел... Сейчас прочитаю! А что пишут?
  
• 
  Прочтите, потом потолкуем.
  

Каюмджан вызвал секретаршу, попросил сегодняшнюю газету. Девушка покраснела.

• 
  А... зачем вам? Ничего интересного. Можно и не читать...
  
• 
  Врать‐то вы не умеете, сестренка! Давайте газету! — рассердился Каюмджан.
  

Секретарша, вконец смущенная, принесла газету, положила на стол.
И вдруг вскрикнула:

• 
  Там... ложь! Это клевета! Они вас оклеветали!
  

Едва не заплакав, вышла. Каюмджан развернул газету. Фельетон оказался на четвертой странице. Вот черти, название‐то какое нашли:
«Гостеприимный председатель»... А дальше черным по белому было написано, что председатель колхоза Каюмджан Халилов превратил кол‐ хозный сад в гостиницу, сам только и делает, что принимает гостей, а


на дела хозяйства внимания не обращает. Перечислялись имена и должности гостей, указали и то, сколько было съедено, сколько выпито...
Фельетон иллюстрировала карикатура. Художник очень похоже изобразил Каюмджана: одна рука приложена к груди, другая широким жестом указывает на ворота сада, изо рта «вьется» слово «Пожалуйте!»
Каюмджан прочел фельетон и задумался. Снова позвонил секретарь райкома.

• 
  Прочитали?
  
• 
  Прочитал.
  
• 
  И что вы об этом думаете?
  
• 
  И что тут думать? Все верно.
  
• 
  Не может быть! — изумился секретарь. — Тогда вот что: обсудите фельетон на заседании правления колхоза!
  

Через три дня собралось правление, обсудили фельетон. Решили, что все факты в нем указаны правильно. Но никто не поднял вопроса о том, какие же меры нужно принять по отношению к председателю...
Секретарь партийной организации попросил слова. Начал "Издалека.

• 
  По‐моему, появление этого фельетона в газете и есть та мера наказания, которой достоин председатель. При предшественнике Каюмджана Халилова и при тех председателях, что были еще раньше, этот сад, по правде сказать, колхозникам был недоступен. Считался сад колхозным, а самим колхозникам туда было не попасть! Каюмджан‐ака поломал такое положение. Все знают, мы стали проводить в саду наши торжества. Правда, под конец получилось нехорошо... Но я так думаю: после этого фельетона гости перестанут напирать. Сад останется в нашем распоряжении. Однако нашему раису тоже надо указать. Увлекся гостями, забросил поля. У меня есть одно предложение. Сад передать в ведение совета пенсионеров. Сами будут ухаживать за ним, сами будут и распоряжаться. И как прежде, наши свадьбы, гулянья, праздники будем проводить в саду!
  

Речь парторга одобрили все. Каюмджан отделался тем, что ему
«поставили на вид». Сад передали в руки аксакалов.
...Обсуждение закончилось. Каюмджан открыл окно, чтобы проветрить комнату. Сквозняк подхватил бумаги, лежавшие на столе, рассыпал по полу. Председатель нагнулся, собрал их все до одной. Глянул на газету с фельетоном. Потом, смяв, бросил под стол, в

корзину.
А сработал все‐таки его фельетон, который он сам на себя сочинил.

...Перед воротами колхозного сада теперь не толпятся машины. В саду тишина. Можно там встретить стариков, одетых в белые рубашки

• 
  яхтак. Одного, другого... Печать — великая сила!
  

1980