Декадентские настроения (от франц. decadence "упадок") были свойственны "старшим
символистам". Их упрекали в эстетизме, замкнутости, оторванности от реальной жизни и
поклонении сладостной легенде искусства. Декадентские, то
есть упаднические
настроения придали особый колорит многим стихам Ф. Сологуба, М. Лохвицкой, З.
Гиппиус. Это настроения безнадежности, неприятия жизни, замкнутости в мире
отдельной личности, поэтизация смерти. Для символиста смерть – это скорее избавление
от тяжести
окружающего пошлого мира, это как бы возвращение в бытийный мир. В
стихотворении М. Лохвицкой:
Я умереть хочу весной
С возвратом радостного мая,
Когда весь мир передо мной
Воскреснет вновь, благоухая.
На все, что в жизни я люблю,
Взглянув тогда с улыбкой ясной, –
Я смерть свою благословлю –
И назову ее прекрасной.
5 марта 1893
Ее поддерживает Ф. Сологуб:
О смерть! я твой! Повсюду вижу
Одну тебя, – и ненавижу
Очарование земли.
Людские чужды мне восторги,
Сраженья,
праздники и торги,
Весь этот шум в земной пыли.
Твоей сестры несправедливой,
Ничтожной жизни, робкой, лживой,
Отринул я издавна власть...
12 июня 1894
Современники, не без иронии воспринимая эти строки1, в то же время признавали их
знаком времени, свидетельством глубочайшего кризиса. По поводу процитированных
строк один из критиков писал: "Можно смеяться над растрепанной формой этих стихов,
навеянной декадентством, но нельзя отрицать, что
они точно передают настроение,
переживаемое многими". К. Бальмонт утверждал: "Декадент – есть утонченный художник,
гибнущий в силу своей утонченности. Как показывает самое слово, декаденты являются
представителями эпохи упадка... Они видят, что вечерняя заря догорела, но рассвет еще
спит где-то, за гранью горизонта; оттого песни декадентов – песни сумерек и ночи"
("Элементарные слова о символической поэзии"). Декадентские, упаднические настроения
могут быть свойственны любой личности в любую эпоху, но
чтобы они получили
общественный резонанс в обществе и искусстве, необходимы соответствующие условия.
Очень важно подчеркнуть, что при изучении истории литературы, истории того или иного
литературного направления нередко возникает опасность схематизации, упрощения
литературного процесса. Но творчество любого талантливого поэта, писателя всегда шире
и богаче всяких определений, литературных манифестов и догм. Тому же Ф. Сологубу, за
которым закрепилась слава певца смерти, принадлежат и такие произведения, как,
например, небольшая сказка "Ключ и отмычка":
"Сказала отмычка своему соседу: – Я все гуляю, а ты лежишь. Где я только не побывала, а
ты дома. О чем же ты думаешь?
Старый ключ сказал неохотно: – Есть дверь дубовая, крепкая. Я замкнул ее – я и отомкну,
будет время.
– Вот, – сказала отмычка, – мало ли дверей на свете!
– Мне других дверей не надо, – сказал ключ, – я не умею их открывать.
– Не умеешь? А я так всякую дверь открою.
И она подумала: верно, этот ключ глуп, коли он только к одной двери подходит. А ключ
сказал ей:
– Ты – воровская отмычка, а я – честный и верный ключ.
Но отмычка не поняла его.
Она не знала, что это за вещи – честность и верность, и
подумала, что ключ от старости из ума выжил".
И разумеется, новое (символическое) течение не обошлось и без курьезов. Туманность,
неопределенность, заоблачность, по определению И. Бродского, "ноющие
интонации
символистов", делали их поэзию легко уязвимой для всякого рода пародий и ядовитых
критических отзывов. Например, об одном из стихотворений В. Брюсова из третьего
сборника "Русские символисты" (1895) один из критиков писал: "...должно заметить, что
одно стихотворение в этом сборнике имеет несомненный и ясный смысл. Оно очень
кратко, всего одна строчка: ―О, закрой свои бледные ноги!‖ Для полной ясности следовало
бы, пожалуй, прибавить: ―ибо иначе простудишься‖, но и без этого совет г. Брюсова,
обращенный,
очевидно, к особе, страдающей малокровием, есть самое осмысленное
произведение всей символической литературы, не только русской, но и иностранной".
Do'stlaringiz bilan baham: 
