Кортик. Бронзовая птица

Глава 43 
БОРЬБА РАЗГОРАЕТСЯ 
Сенька и Акимка были с позором изгнаны из клуба. А на следующий день в бывшем помещичьем 
саду кто-то сломал четыре яблони. Ребята этих яблонь ив глаза не видели. Но явился председатель с 
двумя крестьянами, пригласил Мишу в сад, показал ему сломанные яблони и мрачно спросил: 
— Твоих ребят работа? 
— Нет, — твердо ответил Миша, — никто из ребят не мог этого сделать. 
— Кто же их сломал? 
— Не знаю. 
— Кроме ваших ребят, некому, — сказал председатель. — Разве вы видали кого постороннего? Но 
никого постороннего Миша не видел. 
— То-то и оно, — сказал председатель. — Не было здесь посторонних и не могло быть. Значит, 
ваши ребята и сломали. 
— Нет! — закричал Миша. — Никогда они не будут ломать деревья. 
Председатель покачал головой: 
— Ведь вот сломали… 
Миша немедленно созвал сбор отряда, рассказал о поломанных деревьях и строго спросил, кто это 
сделал. Ответом ему было общее недоуменное молчание. Миша пытливо всматривался в лица. Но ни на 

---

одном не уловил и тени смущения. Да ему и без того было ясно, что никто деревьев не ломал, да и не 
мог сломать. Кто решится на такой подлый поступок? 
Почему же их в этом обвиняют? 
Через несколько дней Миша понял, почему… 
В уездной газете одна за другой появились три заметки. Первая называлась “Хороши клубные 
устроители”, вторая — “Прекратить уничтожение народного добра!”, третья — “Разве так помогают 
старшим?” Все они были подписаны неким “Шило”. 
Смысл этих заметок заключался в том, что комсомолец Миша Поляков несерьезно относится к 
своим обязанностям, распустил пионеров, превратил отряд в банду хулиганов. Вместо того чтобы 
помочь крестьянам деревни Карагаево устроить клуб, Миша связался с местным алкоголиком, 
выбросил на ветер общественные деньги и испортил клуб. Ребята ломают фруктовые деревья в усадьбе, 
которая является народным достоянием. Комсомолец Миша Поляков не хочет помогать местным 
органам власти, пример тому — случай с Борками. И у него установились подозрительные связи с 
семьей лица, обвиняемого в уголовном преступлении. 
Это был неожиданный удар. Ребята были подавлены. Как их опозорили! Публично, в печати… 
Ведь все это несправедливо, неверно. 
— Надо послать опровержение, — сказал Славка. — Разве газета напечатает опровержение против 
самой себя? — возразила Зина Круглова. 
— А мы их заставим! — вращая глазами, закричал Генка. — Я сам поеду в редакцию. Пусть 
попробуют не напечатать! 
— Никто там тебя не испугается, — резонно заметил Миша. — И что, спрашивается, мы будем 
опровергать? Ведь с клубом было, с Борками тоже, только насчет деревьев неправильно. Очень хорошее 
будет опровержение: “Клуб мы изуродовали — это действительно. Поручение председателя не 
выполнили — тоже правда. А вот уж деревья мы не ломали, неверно”. После такого опровержения над 
нами еще больше будут смеяться. 
Кто же скрывается за подписью “Шило”? И как мог редактор газеты напечатать это? Безусловно 
злой, нехороший человек. Бюрократ. Так казенно, ни за что ни про что, опозорить целый коллектив, 
смазать их работу! Такая несправедливость! Миша выходил из себя. Может быть, действительно 
написать опровержение? Не в эту газету, в другую, в центральную. Например, в “Правду” или в 
“Известия”. Ведь есть же справедливость на свете… И почему, когда здесь вожатым был Коля 
Севостьянов, ничего подобного не случалось? Никаких происшествий. Все было в порядке. А при нем, 
при Мише, все получается неладно. И Сева с Игорем сбежали, и клуб испортили, и вообще. Может 
быть, действительно он еще молод и не умеет руководить отрядом? Что же такого неправильного он 
сделал? 
Ребята не знали, куда деваться от стыда. Они проходили по деревне с опущенной головой. Им 
казалось, что все читали газету и теперь осуждают их. Впрочем, никто их не осуждал. Только один 
Сенька Ерофеев со злорадством объявил: 
— Пропечатали вас в газете! Подождите, еще не то будет! 
Сенькины угрозы оправдались. Через несколько дней председатель вызвал Мишу в сельсовет и 
вручил ему бумагу из губоно. Отряду предлагалось немедленно покинуть усадьбу “ввиду 
систематической порчи таковой”. Бумага была подписана Серовым. 
Итак, их выгоняют. Какой позор! 
Разве они могут уйти отсюда? Уйти — значит признать свою вину. Какая память останется о них в 
деревне? И как все бросить: отряд, который вот-вот уже организуется, ликбез, клуб, который они уже 
успели привести в порядок, закрасив мазню анархиста Кондратия Степановича. 
Как они могут бросить все это? Бросить из-за того, что их оклеветали! И оклеветали специально 
для того, чтобы выжить отсюда. Значит, они кому-то мешают! Нет, они так быстро не сдадутся! Они ни 
в чем не виноваты и докажут свою правоту. 
Было решено, что Миша и Славка поедут в город и будут там добиваться отмены распоряжения 
Серова. Тем более что “графиня” тоже выехала в город и, конечно, будет там наговаривать на отряд. 
Вожатым на время отсутствия Миши останется Генка. 
— Смотри, Генка, — сказал ему Миша, — до моего возвращения лагерь ни за что не оставлять. 

---

Кто бы ни приказывал. 
— Не беспокойся, — ответил Генка, — никто нас отсюда не выселит. — И сделал театральный 
жест: — Только через мой труп.