Конфуцианство

Часть 2. Конфуцианство (Общий о ч е рк)

249

0. 
   истории конфуцианства известно несколько таких поворотов. Но наиболее резко противостояние двух подходов возобновилось при маньчжурах, как реак­ ция на излишне свободное толкование сунских фи­ лософов. Один из крупнейших мыслителей того вре­ мени Гу Янь-у (1613— 1682), стремившийся осво­ бодить классические тексты от сунских «домыслов», выдвинул лозунг «освобождение от учения, от прин­ ципов». К этому направлению примыкали многие известные конфуцианцы периодов цянь лун (1736— 1795) и цзя цин (1796— 1820), в том числе видный литератор Цзи Юнь (1724— 1805) и его друг, лин­ гвист и философ Дай Чжэнь (1723— 1777). Эти ученые выступали за то, чтобы «сокровенные слова» были объяснены с помощью лексико-грамматиче-ского подхода. Но несколько позже среди философов опять возник интерес к «Гунъян чжуань» и школе «новых письмен», который можно проследить вплоть до знаменитого реформатора Кан Ю-вэя (1859— 1927), мечтавшего о мирном соединении китайской традиции с духовной культурой Запада.
   

Все изложенное выше относится, так сказать, к реальной истории канонического слова. Но, кроме этого, было еще и осознание этого слова внутри тра­ диции, что в значительной мере определяло его почти вневременную сущность. Подобный подход объяс­ нялся тем, что Конфуций, провозглашая свое уче­ ние, не претендовал на откровение и начало, а вы­ давал свое авторство за продолжение традиции, в результате чего история конфуцианства, а вместе с ней и история конфуцианского канонического слова легко уходили в ретроспективу, останавливаясь лишь где-то у самого начала истории, у самого порога ци­ вилизации. Примером подобного подхода к канони­ ческому слову может служить предисловие к «Книге

250 А. С Мартынов. КОНФУЦИАНСТВО

документов» («Шу цзин») с комментариями уже упо­ минавшегося ханьского потомка Конфуция Кун Ань-го. Там можно прочесть такие весьма интересные в плане обсуждаемой темы слова:

«В древности, когда император Ф у Си правил Под­ небесной, он впервые нарисовал восемь триграмм и вы­ резал на дереве знаки, чтобы заменить ими практику управления при помощи веревок с узелками. Так роди­ лось письменное слово».

Это заявление представляется нам чрезвычайно важным во многих отношениях. Во-первых, в нем предельно четко сформулирован один очень важный для нас тезис, суть которого можно свести к следую­ щему: в конфуцианской традиции первым и фунда­ ментальным значением письменного слова является его инструментальное значение: письменное слово, еще находясь на уровне знаковой системы, являлось инструментом управления. Ничего не изменилось и после того, как знаковая система превратилась в письменность, а письменность — в литературу. Слово, письменное слово, на его глубинном уровне про­ должало оставаться инструментом управления. Во-вторых, на этом уровне вэнь обретает свое единст­ во: и вэнь Вэнь-вана, и вэнь Конфуция, которое могло погибнуть в Куане, и то вэнь, которое озна­ чало освоение духовного наследия древности, и то вэнь, которым писатели более позднего времени намеревались воздействовать на нравы, и, наконец, то вэнь, которое подданные приписывали монархам, наделяя их почетными титулами, — все это обретало смысловое единство на самом низовом уровне, бу­ дучи интерпретировано как замена веревки с узел­ ками. В-третьих, подобное значение письменного слова полностью согласуется с иными системами духовной культуры, с ритуалом, например, или с