Книжный вор

задохнемся от вони… и не можем вынести его вон и потащить по улице. И всем говорить:
«Нипочем не угадаете, что мы нашли сегодня утром у себя в подвале…»
Нас увезут навсегда.
Она была совершенно права.
Еврейский труп — большая неприятность. Хуберманы должны были выходить Макса
Ванденбурга не просто ради него, но и ради самих себя. Напряжение сказывалось даже на Папе,
который всегда был образцом спокойствия.
— Послушай. — Голос у него был тих, но тяжел. — Если это случится — если он умрет, —
нам просто придется что-то придумать. — Лизель поклялась бы, что слышала, как он сглотнул.
Будто его ударили в горло. — Моя тележка, пара холстин…
Лизель вошла на кухню.
— Не сейчас, Лизель.
Это сказал Папа, хоть и не посмотрел на девочку. Он рассматривал собственное искаженное
лицо в перевернутой ложке. Локтями зарылся в стол.
Книжная воришка не уходила. Сделав еще несколько шагов, девочка села. Зябкими пальцами
нащупывала края рукавов, а с губ ее слетела фраза:
— Он еще не умер. — Слова упали на стол и расположились посередине. Все трое смотрели
на них. Полунадежды не смели подняться выше. Он еще не умер. Он еще не умер. Первой
заговорила Роза.
— Кто хочет есть?
Ужин, пожалуй, оставался единственным временем, которому не повредила болезнь Макса.
Они о ней не забывали, сидя втроем за кухонным столом над добавками хлеба, супа или
картошки. Каждый о ней думал, но все молчали.
Всего через несколько часов Лизель проснулась среди ночи, удивляясь, отчего у нее так
зашлось сердце. (Это выражение она узнала из «Почтальона снов», который по своей сути
оказался полной противоположностью «Свистуну», — это была книга о брошенном ребенке,
который хотел стать священником.)
Лизель села и стала жадно глотать ночной воздух.
— Лизель? — Папа перевернулся на бок. — Что такое?
— Ничего, Папа, все хорошо. — Но в тот миг, когда она закончила фразу, Лизель снова
увидела все, что сейчас произошло с ней во сне.