|
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
«ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ЧУЖАК»
с участием:
нового искушения — картежника — снегов Сталинграда —
нестареющего брата — аварии — горького привкуса вопросов —
набора инструментов, окровавленного и медведя — разбитого
самолета — и возвращения домой
НОВОЕ ИСКУШЕНИЕ
В этот раз — печенье.
Только черствое.
Это были Kipferl,
[17]
оставшиеся от Рождества, и они простояли на столе по меньшей мере
две недели. Нижние — как прибитые к блюду подковки, обмазанные сахарной глазурью. На них
вязким холмиком высились остальные. Лизель учуяла печенье, едва ухватившись за край
подоконника. Комната со вкусом сахара и теста — и тысяч страниц.
Никакой записки не было, но Лизель быстро смекнула, что за этим опять стоит Ильза
Герман, а печенье, конечно, вряд ли могло дожидаться там кого-то другого. Лизель вернулась к
окну и сквозь щель просунула шепот. Имя шепота было Руди.
В тот день они пришли пешком — ехать на велосипедах было слишком скользко. Руди стоял
под окном на карауле. На оклик Лизель над подоконником возникло его лицо, и девочка подала
ему блюдо. Уговаривать Руди Штайнера не пришлось.
Взглядом своим он уже пировал, но все же задал несколько вопросов:
— А еще что-нибудь есть? Молоко?
— Что?
— Молоко, — повторил Руди, уже чуть громче. Если он и уловил в голосе Лизель
оскорбленную ноту, то никак этого не выдал.
Над ним снова взошло лицо книжной воришки.
— Ты что, дурак? Дай мне спокойно стащить книгу!
— Да ясно… Я просто говорю, что…
Лизель двинулась к дальней полке, скользнула за письменный стол. В верхнем ящике нашла
бумагу и ручку, написала «Спасибо» и оставила записку на столе.
Справа от нее с полки выступала книга — торчала костью. Темные буквы едва ли не как
шрамы тянулись по бледному корешку. «Die Letzte Menschliche Fremde» — «Последний
человеческий чужак». Книга тихо шепнула что-то, когда Лизель потянула ее с полки.
Просыпалась пыль.
У окна, когда девочка уже собиралась выскользнуть прочь, дверь библиотеки скрипнула.
Лизель уже вскинула колено, а ее преступная рука легла на оконный переплет. Оглянувшись
на звук, она увидела жену бургомистра в новеньком халате и шлепанцах. Нагрудный карман
халата украшала вышитая свастика. Пропаганда добралась уже до ванных.
Они посмотрели друг на друга.
Лизель повела взглядом на грудь Ильзы Герман и вскинула руку.
— Heil Hitler.
Она уже собиралась улизнуть, когда ей в голову пришла вдруг одна мысль.
Печенье.
Стояло тут не одну неделю.
Это значит, что, если в библиотеке бывал сам бургомистр, он, конечно, видел и печенье. И
наверное, спросил, для чего оно тут. Или — как только Лизель это подумала, ее затопила какая-
то странная радость — может, это была вовсе не библиотека бургомистра, а ее библиотека.
Ильзы Герман.
Девочка не понимала, отчего это важно, но ей понравилось, что комната, полная книг,
принадлежит бургомистровой жене. Ведь эта женщина и привела сюда Лизель в первый раз,
впервые открыла ей — причем буквально — окно. Вот так много лучше. Так все сходится.
И прежде чем двинуться с места, Лизель, ставя все на место, спросила:
— Это ваша комната, правда?
Жена бургомистра подобралась.
— Когда-то мы читали здесь с сыном. А потом…
Лизель потрогала рукой воздух у себя за спиной. Увидела мальчика и его мать, которые
читают на полу, и малыш тычет пальцем в картинки и слова. Потом она увидела войну под
окном.
— Я знаю.
Снаружи вошло восклицание.
— Что ты сказала?
Лизель резким шепотом ответила через плечо:
— Молчи, свинух, и следи за улицей. — А Ильзе Герман она плавно протянула другие
слова. — Так, значит, все эти книги…
— В основном — мои. Некоторые — мужа, некоторые были сына, как ты знаешь.
Теперь смущение возникло со стороны Лизель. У нее вспыхнули щеки.
— Я всегда думала, что это комната бургомистра.
— Почему? — Женщина как будто удивилась.
Лизель заметила, что на носках тапочек у нее тоже свастики.
— Ну, он же бургомистр. Я думала, он много читает.
Женщина сунула руки в карманы халата.
— В последнее время эта комната полезнее всего была для тебя.
— Вы читали вот это? — Лизель протянула «Последнего человеческого чужака».
Женщина присмотрелась к заглавию.
— Читала, да.
— Интересно?
— Ничего.
Лизель не терпелось сбежать, но вместе с тем она понимала, что, как никогда, должна
задержаться. Открыла рот, но доступных и слишком быстрых слов было слишком много. Раз за
разом девочка пробовала ухватить какое-нибудь, но бургомистрова жена взяла инициативу на
себя.
Она увидела за окном лицо Руди, а точнее — его пламенные волосы.
— Наверное, тебе пора, — сказала она. — Он тебя заждался.
По пути домой они ели.
— Там точно ничего больше не было? — спросил Руди. — Поди было.
— Нам и с этим уже повезло. — Лизель внимательно посмотрела на подарок в руках у
Руди. — Скажи честно. Ел, пока я была там?
Руди возмутился:
— Эй, это же ты вор тут, а не я.
— Не бреши, свинух, у тебя сахар на губе.
В панике Руди перехватил блюдо одной рукой, а другой испуганно отер губы.
— Ни одного не съел, клянусь.
Половина печенья исчезла еще до того, как вышли на мост, а остатком они поделились на
Химмель-штрассе с Томми Мюллером.
Когда всё доели, остался только один вопрос, и его задал Руди.
— Что будем делать с этим чертовым блюдом?
Do'stlaringiz bilan baham: |
