Книжный вор

еврейской нации. — Толпа охнула, как сборище упырей. — Весом в…
Конца речи никто не услышал. Его заглушила брань трибун, а противник Макса тем
временем скинул халат и вышел на середину ринга — к оглашению правил и рукопожатию.
— Guten Tag, герр Гитлер. — Макс кивнул, но фюрер только показал ему желтые зубы и тут
же вновь прикрыл их губами.
— Господа, — начал плотный рефери в черных брюках и синей рубашке. К горлу
прицеплена бабочка. — Во-первых и в главных, пусть бой будет честным. — Дальше он
обращался только к фюреру. — Если, конечно, герр Гитлер, вы не начнете проигрывать. Если же
такое случится, я вполне охотно закрою глаза на любые бесчестные приемы, к коим вы
прибегнете, дабы размазать по рингу этот кусок еврейской вони и грязи. — Рефери с великой
учтивостью кивнул. — Все ли ясно?
Тут фюрер и произнес первое слово:
— Хрустально.
Максу же рефери высказал предупреждение:
— А вам, мой еврейский приятель, я скажу, что на вашем месте я бы не лез на рожон.
Совсем бы не лез. — С этим противников отослали по углам.
Мгновение-другое тишины.
И гонг.
Первым выскочил фюрер — тощий, на неуклюжих ногах, — напрыгнул на Макса и крепко
ударил его в лицо. Толпа завибрировала, гонг еще звенел у нее в ушах, и довольные улыбки
хлынули сквозь канаты. Изо рта Гитлера рвалось дымное дыхание, а его кулаки взлетали к
Максову лицу, доставая ему по губам, по носу, по челюсти, — а Макс даже еще не вышел из
своего угла. Чтобы смягчить удары, он поднял обе перчатки к лицу, но тут фюрер переключился
на его ребра, почки и легкие. А глаза — о эти глаза фюрера! Такие прелестно карие — как у
евреев — и такие решительные, что даже Макс замер на секунду, поймав их взгляд сквозь
смачные мазки молотящих перчаток.
Бой состоял только из одного раунда, но он длился много часов, и почти все время
происходило одно и то же.
Фюрер долбил еврейскую боксерскую грушу.
Все вокруг было в еврейской крови.
Будто красные дождевые тучи на белом небе ковра под ногами.
Наконец колени Макса начали подгибаться, скулы безмолвно ныли, а восторженное лицо
фюрера все уменьшалось, уменьшалось, пока наконец истощенный, избитый и сломленный
еврей не рухнул на ринг.
Сначала — рев.

---

Потом тишина.
Рефери начал отсчет. У него был золотой зуб и густые заросли волос в ноздрях.
Медленно Макс Ванденбург, еврей, поднялся на ноги и выпрямился. Голос у него срывался.
Приглашение.
— Ну же, фюрер, — сказал Макс, и на сей раз, когда Адольф Гитлер бросился на своего
еврейского противника, Макс увернулся и отправил его в канаты. Он ударил Гитлера семь раз, и
всякий раз целил в одно и то же место.
В усы.
Но на седьмом ударе Макс промахнулся. Удар пришелся фюреру в подбородок. Тот сей же
миг отлетел на канаты, переломился вперед и приземлился на колени. На этот раз отсчета не
было. Рефери затаился в углу. Публика уткнулась в стаканы с пивом. Стоя на коленях, фюрер
проверил, нет ли у него крови, и пригладил волосы — справа налево. Вернувшись на ноги к
вящему одобрению многотысячной толпы, он чуть подвинулся вперед и вдруг сделал кое-что
довольно странное. Повернулся к еврею спиной и стащил с рук перчатки.
Толпа окаменела.
— Он сдался, — прошептал кто-то, но всего через пару секунд Адольф Гитлер вскочил на
канаты и заговорил с трибунами:
— Собратья немцы, — закричал он, — ведь вы видели, что здесь сейчас произошло, не так
ли? — Гологрудый, победно взирая, он вытянул руку в сторону Макса. — И видите, что наш
противник гораздо подлее и злобнее, чем мы когда-нибудь представляли. Разве не видите?
— Видим, фюрер, — отвечали ему.
— Вы видите, что у врага нашлись способы — подлые способы — просочиться сквозь нашу
броню и что я, очевидно, не могу выстоять против него в одиночку? — Слова были видимы
глазом. Они падали с губ фюрера, как драгоценные камни. — Посмотрите на него! Хорошенько
посмотрите. — Все посмотрели. На окровавленного Макса Ванденбурга. — Пока мы с вами
разговариваем, он замышляет проникнуть на вашу улицу. Занимает соседний дом. Повсюду
кишит его родня, и вот он уже готовится занять ваше место. — Он… — Гитлер бросил на Макса
короткий взгляд, полный отвращения. — Он скоро завладеет вами, и скоро он не за прилавком
будет стоять в вашей бакалейной лавке, а сидеть в задней комнате и курить трубку. Вы и не
заметите, как станете работать на него за жалкую плату, а он с трудом будет ходить под грузом
собственных карманов. Вы что, будете стоять и смотреть, как он проделывает все это? Стоять в
стороне, как делали раньше ваши правители, когда отдавали вашу страну кому попало, когда
продавали ее за несколько подписей? Будете стоять там в бессилии? Или… — тут Гитлер
переступил на один канат выше, — …подниметесь на этот ринг вместе со мной?
Макса передернуло. В животе у него заикнулся ужас.
Адольф прикончил его:
— Заберетесь сюда, чтобы нам вместе одолеть врага?
В подвале дома номер 33 по Химмель-штрассе Макс Ванденбург чувствовал на себе кулаки
целой нации. Один за другим немцы лезли на ринг и сбивали Макса с ног. Ему пустили кровь.
Дали вволю покорчиться. Их были миллионы — и вот Макс в последний раз поднялся на ноги…
Он смотрел, как следующий немец перебирается через канаты. Девочка, и пока она
медленно шла по рингу, Макс увидел, что левую щеку ей процарапала слеза. В правой руке
девочка держала газету.
— Кроссворд, — мягко сказала она, — чистый, — и протянула газету ему.
Темно.
Теперь только темно.
Только подвал. Только еврей.

---

Новый сон: через несколько ночей
Был послеобеденный час. Лизель спустилась по лестнице в подвал. Макс как раз
отжимался.
Без его ведома Лизель немного понаблюдала, а когда подошла и села рядом, Макс встал и
привалился к стене.
— Я тебе говорил, — спросил он у девочки, — что в последнее время мне стал сниться
новый сон?
Лизель чуть повернулась, чтобы увидеть его лицо.
— Но он снится мне, когда я не сплю. — Макс показал на непылкую керосиновую лампу. —
Иногда я тушу свет. Встаю тут и жду.
— Чего?
Макс поправил:
— Не чего. Кого.
Несколько секунд Лизель ничего не говорила. Беседа была из тех, когда нужно, чтобы
между репликами проходило какое-то время.
— Кого же ты ждешь?
Макс не пошевелился.
— Фюрера. — Он сказал это совсем обыденно. — Потому и тренируюсь.
— Отжимаешься?
— Верно. — Он подошел к бетонной лестнице. — Каждую ночь я жду в темноте, и по этой
лестнице приходит фюрер. Он спускается, и мы с ним деремся по нескольку часов.
Лизель уже стояла.
— Кто побеждает?
Сначала Макс хотел ответить, что никто, но тут заметил банки с краской, холсты и где-то на
краю поля зрения — растушую кипу газет. Поглядел на прописи, длинное облако и фигуры на
стене.
— Я, — сказал он.
Будто он взял ее руку, вложил ей в ладонь свои слова и свернул пальцы в кулак.
Под землей, под Мюнхеном в Германии, двое стояли и разговаривали в подвале. Звучит как
начало анекдота:
— В общем, сидят в подвале немец и еврей…
Но это, однако, был не анекдот.
Маляры: начало июня
Другим занятием Макса был остаток «Майн кампф». Все страницы одну за одной он
аккуратно вырвал и разложил по полу, чтобы покрыть слоем краски. Потом высушил на веревке
и поместил обратно в переплет. Однажды Лизель, вернувшись домой после школы, застала всех
троих — Макса, Розу и Папу — за прокрашиванием страниц. Множество листов уже сохли на

---

прищепках — так же, как они, видимо, развешивались для «Зависшего человека».
Все трое посмотрели на Лизель и заговорили:
— Привет, Лизель.
— Бери кисть, Лизель.
— Самое время, свинюха. Где тебя носит?
Водя кистью, Лизель представляла, как Макс Ванденбург боксирует с фюрером — точно,
как он это описал.