бургомистерский дом. И вы, конечно, понимаете: когда этот момент настал,
Лизель так кстати
пропустила дом на Гранде-штрассе не по забывчивости. Она доставила белье ревматической
Хелене Шмидт и забрала в котолюбивом доме Вайнгартнеров, но обошла стороной дом,
принадлежавший бургомистру Хайнцу Герману и его жене Ильзе.
* * * ЕЩЕ ОДИН БЫСТРЫЙ ПЕРЕВОД* * *
Бургомистр = городской голова
Вернувшись в первый раз, она сказала, что просто забыла про них — самая жалкая
отговорка из всех, что я слышал, если дом торчит на холме над городом и притом — такой
незабываемый дом. Когда ее отправили назад и она опять
вернулась с пустыми руками, то
соврала, что там никого не было дома.
— Никого не было? — Мама не поверила. От недоверия сама собой потянулась к
деревянной ложке. Погрозила ею Лизель и сказала: — Возвращайся туда сейчас же, и если
придешь домой с бельем, лучше вообще не приходи.
— Правда?
Таков был комментарий Руди, когда Лизель передала ему, что сказала Мама.
— Хочешь, убежим вместе?
— Мы помрем с голоду.
— Да я и так помираю! — Оба рассмеялись.
— Не, — сказала Лизель. — Надо идти.
Они зашагали по улице, как всегда, если Руди провожал ее. Он
всякий раз старался быть
рыцарем и хотел нести мешок, но Лизель не давала. Только ее голове грозило, что по ней
прогуляется деревянная ложка, так что и полагаться ей приходилось только на себя. Любой
другой может и встряхнуть мешок, махнуть им или позволить себе иную — пусть самую
малейшую — небрежность, а для нее это уже недопустимый риск. Кроме того,
разреши она Руди
нести белье, он за свою службу будет, чего доброго, рассчитывать на поцелуй, а это уж никак не
возможно. Ну и потом, Лизель уже привыкла к своей ноше. Она перебрасывала мешок с плеча на
плечо, меняя сторону примерно через каждые сто шагов.
Лизель пошла слева, Руди справа. Мальчик почти непрерывно болтал — о последнем
уличном матче, о работе в отцовской
мастерской и обо всем, что приходило на ум. Лизель
пыталась слушать, но не удалось. Слышался ей только ужас, колоколами полнивший уши, — тем
громче, чем ближе они подступали к Гранде-штрассе.
— Ты куда? Разве не тут?
Лизель кивнула — Руди был прав, а она хотела пройти мимо дома бургомистра, чтобы еще
немного потянуть время.
— Ну, иди, — поторопил ее Руди. В Молькинге темнело. Из земли карабкался холод. —
Шевелись, свинюха. — Руди остался ждать у калитки.
Дорожка, за ней восемь ступеней парадного крыльца и огромная дверь — как чудовище.
Лизель нахмурилась медному молотку.
— Чего ждешь? — крикнул Руди.
Лизель обернулась и посмотрела на улицу. Есть ли у нее какой-нибудь способ — хоть какой-
нибудь — избежать этого? Осталась ли еще какая-то возможность или — уж скажем прямо —
какая-то ложь, о которой Лизель не вспомнила?
— До ночи тут торчать? — опять донесся голос Руди. — Чего ты, к черту, ждешь?
— А ты заткнись там, Штайнер! — Это
был вопль, но вопль шепотом.
— Чего?
— Я сказала, заткнись, глупый свинух!
С этими словами Лизель вновь повернулась к двери, взялась за медный молоток и три раза
постучала — без спешки. С той стороны приблизились шаги.
Сначала Лизель не смотрела на женщину, уставившись на мешок с бельем в своей руке.
Передавая его, изучала завязки, пропущенные по горлу мешка. Ей подали деньги, и после не
было ничего.
Жена бургомистра, которая никогда не разговаривала, лишь стояла в своем халате,
пушистые волосы собраны сзади в короткий пучок. Слабо проявился сквозняк. Что-то вроде
воображаемого дыхания трупа. Но никаких слов так и не было, и когда Лизель набралась
храбрости поднять глаза, лицо у женщины было не осуждающее, а совершенно отстраненное.
Секунду-другую она смотрела поверх плеча Лизель на мальчика,
потом кивнула и отступила в
дом, закрывая дверь.
Довольно долго Лизель стояла, упершись носом в деревянное одеяло двери.
— Эй, свинюха! — Нет ответа. — Лизель!
Лизель попятилась.
Осторожно.
Задом спустилась на пару ступеней, прикидывая.
Получается, что женщина, может, вовсе и не видела, как Лизель украла книгу. Уже темнело.
Может, получилось, как бывает: кажется, будто человек смотрит прямо на тебя, а он смотрит
куда-то мимо или просто замечтался. Каков бы ни был ответ,
Лизель оставила попытки
дальнейшего анализа. Ей сошло с рук, и ладно.
Она развернулась и прошла остальные ступени уже нормально, последние три одолев одним
прыжком.
— Пошли, свинух!
Она даже решилась рассмеяться. Паранойя в одиннадцать лет свирепая. Прощение в
одиннадцать лет опьяняет.
Do'stlaringiz bilan baham: 
