Сантьяго огорчил этот разговор. Юноша шел, припоминая, каких трудов стоило многим его
знакомым
пастухам убедить жен, что они не могут обойтись без далеких пастбищ. Любовь
требует, чтобы ты был рядом с той, кого любишь.
На следующий день он рассказал об этом Фатиме.
— Пустыня уводит наших мужчин и не всегда возвращает, — отвечала она. — И мы к
этому привыкли. Все это время они с нами: они облака, не
дарующие дождя, животные,
прячущиеся меж камней, вода, которую, как милость, исторгает земля. Мало-помалу они
становятся частью всего этого и вливаются в Душу Мира.
Кое-кто возвращается. И тогда праздник у всех наших женщин, потому что мужья, которых
они ждут, тоже когда-нибудь придут домой. Раньше я глядела на этих женщин с завистью.
Теперь и мне будет кого ждать.
Я женщина пустыни и горжусь этим. Я хочу,
чтобы и мой муж был волен, как ветер,
гоняющий песок. Я хочу, чтобы и он был неотделим от облаков, зверей и воды.
* * *
Сантьяго отправился на поиски англичанина. Он хотел рассказать ему о Фатиме, и
удивился, увидев, что тот поставил рядом со своим шатром очаг, а на него стеклянный сосуд.
Англичанин совал в печь хворост,
поддерживая огонь, и поглядывал на пустыню. В глазах его
появился блеск, какого не было в те дни, когда он не отрывался от книги.
— Это первая стадия работы, — объяснил он Сантьяго. — Надо отделить нечистую серу.
Главное — нельзя бояться, что ничего не выйдет. Я вот боялся и до сегодняшнего дня не мог
приняться за Великое Творение. Еще десять лет назад можно было сделать то, что я делаю
сейчас. Счастье еще, что я ждал десять лет, а не двадцать.
И он продолжал совать в печь хворост и поглядывать на пустыню. Сантьяго сидел с ним
рядом до тех пор, пока лучи закатного солнца не окрасили песок в розоватый цвет. Тут он
испытал нестерпимое желание уйти туда, в пустыню: пусть-ка ее безмолвие попробует ответить
на его вопросы.
Он
долго брел куда глаза глядят, оборачиваясь время от времени на финиковые пальмы,
чтобы не терять из виду оазис. Он слышал голос ветра, ощущал под ногой камни. Иногда видел
раковину — когда-то в незапамятные времена на месте этой пустыни было море. Потом присел
на камень и как зачарованный устремил взгляд на горизонт. Он не представлял себе любовь без
обладания, но Фатима родилась в пустыне, и если что-то и может научить его этому, то лишь
пустыня.
* * *
Так сидел он, ни
о чем не думая, пока не ощутил какое-то дуновение над головой. Он
вскинул глаза к небу и увидел в вышине двух ястребов.
Сантьяго долго следил за ними, за тем, какие прихотливые узоры вычерчивают они в небе.
Ястребы, казалось, парят без смысла и цели, но юноша ощущал в их полете какое-то значение,
только не смог бы назвать, какое. Он решил провожать глазами каждое их движение — может
быть, тогда станет ему внятен их язык. Может быть, тогда пустыня объяснит ему, что такое
любовь без обладания.
Внезапно его стало клонить в сон. Сердце противилось этому, будто говоря: «Ты близок к
постижению Всеобщего Языка, а
в этом краю все, даже полет ястребов в небе, исполнено
смысла». Сантьяго мысленно поблагодарил судьбу за то, что полон любви. «Когда любишь, все
еще больше обретает смысл», — подумал он.
В эту минуту один ястреб круто спикировал на другого, и тотчас глазам юноши предстало
видение: воины с обнаженными саблями входят в оазис. Оно мелькнуло и исчезло, оставив
тревогу и волнение. Он много слышал о миражах и сам несколько раз видел, как человеческие
желания обретают плоть в песках пустыни. Но ему вовсе не хотелось, чтобы в оазис ворвалось
войско.
Сантьяго попытался было выбросить эти мысли из головы и
вернуться к созерцанию
розовеющих песков и камней. Но что-то мешало ему сосредоточиться, и сердце продолжало
томиться тревогой.
«Всегда следуй знакам», — наставлял его царь Мелхиседек. Юноша подумал о Фатиме.
Вспомнил о том, что видел, и почувствовал: что-то должно произойти.
С трудом вышел он из оцепенения. Поднялся и двинулся обратно, по направлению к
финиковым пальмам.
Еще раз мир показал ему, что говорит на многих языках: теперь уже не
пустыня, а оазис сулил опасность.
Do'stlaringiz bilan baham: 
