всего лишь воспоминанием. Но сейчас он жил настоящей минутой и радовался ей, как советовал
погонщик, и пытался связать ее с воспоминаниями о прошлом и с мечтами о будущем. Да,
когда-нибудь эти тысячи тамариндов превратятся в воспоминание, но в этот миг они означали
прохладу, воду и безопасность. И так же, как крик верблюда в ночи мог означать приближение
врага, цепочка тамариндов возвещала чудо избавления.
«Мир говорит на многих языках», — подумал Сантьяго.
* * *
«Когда время летит быстрее, караваны тоже прибавляют шагу», — подумал Алхимик,
глядя, как входят в оазис сотни людей и животных. Слышались крики жителей и вновь
прибывших, пыль стояла столбом,
застилая солнце, прыгали и визжали дети, рассматривая
чужаков. Алхимик понимал, что вожди племени приблизились к вожатому и завели с ним
долгий разговор.
Однако все это его не интересовало. Много людей приходили и уходили, а оазис и пустыня
пребывали вечными и неизменными. Он видел, как ноги царей и нищих ступали по этому песку,
который, хоть и менял все время по воле ветра свою форму, тоже оставался прежним — таким,
каким с детства помнил его Алхимик. И все-таки ему передавалась радость, возникающая в
душе каждого
путешественника при виде того, как на смену синему небу и желтому песку
появляются перед глазами зеленые кроны тамариндов. «Быть может, Бог и сотворил пустыню
для того, чтобы человек улыбался деревьям», — подумал он.
А потом решил сосредоточиться на вещах более практических. Он знал — знаки
подсказали ему, — что с этим караваном прибудет человек, которому следует передать часть
своих тайных знаний. Алхимик, хоть и не был знаком с этим человеком, был уверен, что
опытным взглядом
сумеет выделить его из толпы, и надеялся, что тот будет не хуже, чем его
предшественник.
«Непонятно только, почему все, что я знаю, надо прошептать ему на ухо», — думал
Алхимик. Вовсе не потому, что это тайны, ибо Бог щедро являет их всем своим чадам.
Алхимик находил этому одно объяснение: то, что подлежало передаче,
есть плод Чистой
Жизни, которую трудно запечатлеть в словах или рисунках. Потому что люди имеют
склонность, увлекаясь словами и рисунками, забывать в конце концов Всеобщий Язык.
* * *
Новоприбывших немедля привели к местным вождям. Сантьяго глазам своим не верил:
оазис оказался вовсе не колодцем с двумя-тремя пальмами, как написано в книжках по
истории, — он был гораздо больше иных испанских деревень. И колодцев там было три сотни, а
пальм — пятьдесят тысяч, а между ними стояли бесчисленные разноцветные шатры.
— «Тысяча и одна ночь», — сказал англичанин, которому не терпелось поскорее
встретиться с Алхимиком.
Их тотчас окружили дети, с любопытством
глазевшие на лошадей, верблюдов и людей.
Мужчины расспрашивали, случалось ли путникам видеть бои, а женщины хотели знать, какие
ткани и самоцветы привезли с собой купцы. Безмолвие пустыни воспринималось теперь как
далекий сон — стоял неумолчный говор, слышался смех и крики, и казалось, что путники были
раньше бесплотными духами, а теперь вновь становятся людьми из мяса и костей. Они были
довольны и счастливы.
Погонщик
объяснил Сантьяго, что оазисы всегда считались как бы ничейной землей,
потому что населяли их в основном женщины и дети. Считалось, что они не за тех и не за этих,
и воины сражались между собой в песках пустыни, оставляя оазисы как убежище.
Вожатый не без труда собрал всех и объявил, что караван останется в оазисе до тех пор,
пока не стихнет межплеменная рознь. Путники найдут приют в шатрах местных жителей,
которые окажут им гостеприимство, как велит Закон. После чего он попросил всех, у кого есть
оружие, сдать его. Исключением не стали и те, кто охранял караван по ночам.
— Таковы правила войны, — объяснил он. — Оазис не может принимать солдат или
воинов.
Сантьяго очень удивился, когда англичанин вытащил из кармана хромированный револьвер
и отдал его сборщику.
— Зачем тебе револьвер? — спросил юноша.
— Чтобы научиться доверять людям, — ответил англичанин: он был очень доволен тем, что
совсем скоро отыщет то, за чем пустился в путь.
А Сантьяго продолжал размышлять о своем сокровище.
Чем ближе он был к
осуществлению своей мечты, тем больше трудностей оказывалось на его пути. То, что старый
царь Мелхиседек называл «новичкам везет», перестало действовать, а действовали, как он
понимал, упорство и отвага человека, отыскивающего Свою Стезю. А
потому он не мог ни
торопиться, ни потерять терпение, иначе знаки, которые Господь расставил на его пути, могут
так и остаться неувиденными.
«Господь расставил», — повторил он про себя, удивляясь этой мысли. До сих пор ему
казалось, что эти знаки — часть мира, то же, что голод или жажда, поиски любви или работы.
Он не думал, что это язык, на котором говорит с ним Бог, показывая, чего хочет от него.
«Не торопись, — сказал он себе. — Как говорил погонщик верблюдов, ешь в час еды, а
придет час пути — отправляйся в путь».
Do'stlaringiz bilan baham: 
