Книга II. Муад-диб

растаю и превращусь в одно из твоих воспоминаний. Я уже чувствую, что мое «я» теряет
независимость. Ах, какими интересными вещами наполнен твой мозг! Я никогда не
предполагала ничего подобного.
И вживленное в нее память-сознание распахнулось перед Джессикой, открывая ее взору
широкий коридор, ведущий к другой Преподобной Матери, внутри которой была еще одна
Преподобная Мать, и еще, и еще, и так без конца.
Джессика отшатнулась, испугавшись, что затеряется в океане личностей. Но коридор не
исчезал, и Джессика начала понимать, что культура вольнаибов гораздо старше, чем она
полагала.
Она видела вольнаибов на Поритрине — изнеженный народ на удобной планете, ставший
легкой добычей для императорских налетчиков, которые пожали здесь урожай людей, с тем
чтобы засеять вновь колонизируемые планеты: Бела Тигойзу и Сальюзу Секунду.
О, какое рыдание слышала Джессика в том конце коридора!

---

Оттуда, издалека, кричал призрачный голос: «Они лишили нас хаджа!»
Джессика смотрела в даль коридора и видела корыта, из которых кормили рабов на Бела
Тигойзе, видела, как отбирают и сортируют людей, направляемых на Россак и Хармонтеп.
Сцены бесчеловечной жестокости раскрывались перед ней, как лепестки жуткого цветка. Она
видела, как от саяддины к саяддине тянулась нить истории народа — из уст в уста, сокрытая в
долгих рабочих песнях, потом, уже очищенная от наслоений, через Преподобных Матерей —
после открытия наркотического яда на Россаке… и наконец здесь, на Аракисе, — с помощью
мощной силы, обнаруженной в Воде Жизни.
Еще один пронзительный голос донесся до нее из глубины коридора: «Никогда не
забывать! Никогда не прощать!»
Но внимание Джессики было сосредоточено на открытии Воды Жизни, она увидела ее
источник: жидкие выделения умирающего песчаного червя, творила. Своей новой памятью она
увидела, как его убивали, и задохнулась от изумления.
Чудовище топили в воде!
— Мама, тебе не дурно?
В сознании Джессики ворвался голос Поля, и она с трудом стряхнула оцепенение и
уставилась на него, помня о своем долге перед сыном, но раздраженная его присутствием.
Я подобна человеку, у которого затекли руки, — и вот он очнулся и поначалу ничего не
чувствует, пока однажды обстоятельства не вынудят его ощутить их.
Эта мысль застряла в ее мозгу, в ее отгороженном от внешнего мира сознании.
И тогда я скажу: «Посмотрите! У меня есть руки!» Но люди ответят мне: «А что такое
руки?»
— Тебе не дурно? — повторил Поль.
— Нет.
— Мне в самом деле можно пить это? — он показал на кожаный мешок в руках Чейни. —
Они хотят, чтобы я это выпил.
Джессика слышала в его словах скрытый смысл и поняла, что он обнаружил в первичном,
еще не измененном веществе яд, и он беспокоился за нее. И она была поражена
беспредельностью провидческих способностей Поля. Его вопрос открыл ей очень многое.
— Можешь пить, — ответила она. — Его состав уже изменен.
Она посмотрела поверх головы Поля и увидела Стилгара, вонзившего в нее изучающий
взгляд черных-черных глаз.
— Теперь мы знаем, что в тебе нет лжи, — произнес он.
И здесь она тоже уловила скрытый смысл, но наркотический туман окутал все ее чувства.
Как убаюкивающе и как тепло! Как добры эти вольнаибы, погрузившие ее в такое состояние!
Поль видел, что наркотик сломил мать;
Он порылся в памяти — фиксированное прошлое и искривление линии вариантов
будущего. Он словно просматривал пойманные мгновения, подстраивая линзы своего
внутреннего зрения. В выхваченных из общего потока отрывках разобраться было еще труднее.
Наркотик, наркотик… 
он мог бы получить необходимые данные о нем, понять, что он
сделал с его матерью, но данные поступали в каком-то рваном ритме, без привычной
стройности и точности отраженного светового луча.
Он вдруг понял, что видеть прошлое из настоящего — это одно, но истинное испытание
провидческих способностей — увидеть прошлое из будущего.
Все предметы и события настойчиво старались быть не такими, какими они сперва
представлялись.
— Пей, — повторила Чейни. Она покачивала изогнутой трубкой бурдюка прямо перед его

---

носом.
Поль выпрямился и в упор посмотрел на Чейни. Он чувствовал, что в воздухе возникает
атмосфера всеобщего праздника. Он знал, что произойдет, если он отхлебнет этой жидкости,
перенасыщенной пряным веществом, знал, какие изменения она произведет в нем. Он снова
провалится в стихию чистого времени — времени, ставшего пространством. Наркотик вознесет
его сознание на головокружительную высоту, и он потеряет способность что-либо понимать.
Стоявший позади Чейни Стилгар произнес:
— Пей, паренек. Не задерживай обряда.
Поль прислушался к толпе и услышал безумие в ее диких выкриках. «Лизан аль-Гаиб!
Муад-Диб!» — кричали они. Он посмотрел на мать. Она, казалось, мирно спала сидя — ее
дыхание было ровным и глубоким. В его голове мелькнула фраза из будущего, которое уже
стало прошлым: «Она спит в Водах Жизни».
Чейни дернула его за рукав.
Поль взял губами трубку, продолжая слушать рев толпы. Он почувствовал, как жидкость
хлынула ему в горло, когда Чейни нажала на мешок, и ощутил дурманящий аромат. Чейни
вытянула трубку из его рта и передала бурдюк в руки тянущихся к ней снизу. Взгляд Поля
остановился на ее плече, на полоске зеленой траурной ленты.
Выпрямившись, Чейни увидела, куда он смотрит, и сказала:
— Я могу скорбеть о нем даже среди вод счастья. Он дал нам столько всего!
Она вложила свою ладонь в ладонь Поля и потянула его за собой:
— Кое в чем мы похожи, Узул: мы оба лишились отца по вине Харконненов.
Поль последовал за ней. Ему представилось, будто его голову отделили от тела, а потом
приставили обратно, но подсоединили как-то совсем иначе. Ноги двигались сами по себе и
казались резиновыми.
Они вошли в узкий боковой коридор, стены которого скупо освещали расположенные на
равном расстоянии поплавковые лампы. Поль почувствовал, что наркотик начинает оказывать
на него особое, ни с чем не сравнимое действие, заставляя время распускаться словно цветок.
Когда они свернули в следующий полутемный коридор, ему пришлось покрепче ухватиться за
Чейни. Смешанное ощущение натянутых, как канатики, жил и мягкой кожи под ее джуббой
вызвало у него волнение в крови. Это возбуждение слилось с действием наркотика, который
непрерывно разворачивал перед ним картины прошлого и будущего. Осталась только узенькая
полоска трехмерного пространства, на котором он мог сосредоточиться.
— Я знаю тебя, Чейни, — шептал он. — Мы с тобой сидели на утесе над песком, и я
утешал тебя и уговаривал не бояться. Мы ласкали друг друга во мраке сича. Мы с тобой… — он
обнаружил, что больше не может сосредоточиться, попытался покачать головой и споткнулся.
Чейни поддержала его и, раздвинув тяжелые портьеры, провела в желтую теплоту
уединенной комнатки с низкими столами, подушками и циновкой для отдыха, прикрытой
оранжевым одеялом.
Поль понял только, что они остановились, что перед ним стоит Чейни, и в глазах ее
выражение нескрываемого ужаса.
— Ты должен сказать мне, — прошептала она.
— Ты — сихья, — ответил он, — весна в пустыне.
— Пока люди делятся друг с другом Водой, — сказала Чейни, — все мы можем быть
вместе — все мы. Мы с тобой… тоже должны делиться… Я чувствую в себе всех остальных, но
делиться с тобой я боюсь.
— Почему?
Он пытался сосредоточить свое внимание на ней, но прошлое и будущее вливались в

---

настоящее и размывали ее образ. Он одновременно видел бесчисленное множество Чейни, в
разных местах, в разных позах.
— Меня что-то пугает в тебе, — объяснила Чейни, — Когда я увела тебя оттуда… Я
сделала это, потому что чувствовала то, чего остальные не понимали. Ты… давишь на людей.
Ты… заставляешь нас видеть!
Поль напряг все силы, пытаясь говорить внятно:
— Что же ты видишь?
Она опустила голову и посмотрела на свои руки:
— Я вижу ребенка… у себя на руках… Это наш ребенок, твой и мой, — она зажала
ладонью рот. — Почему мне так знакомо твое лицо?