Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 8 
Две черные дырявые юрты стояли рядом. Между ними горел огонь. 
Над огнем висел крутобокий продымленный котел. У огня, 
скрючив ноги, сидели Кишлик и Бичикэ, чистили луковицы сараны. 
Вечернее небо над степью было затянуто облаками. Стояла глухая 
тишина. 
– 
Дождь будет? – Кишлик поднял взгляд на небо. 
Жена ничего не ответила, опустив голову, сколупывала с тугих 
луковиц старые, желтоватые чешуйки. 
– 
Скоро Бадай вернется. Может быть, Даритай-отчигин 
раздобрится и даст хурута. 

---

И на этот раз Бичикэ не отозвалась. Прошло много времени, как 
Хасар непрошено ворвался в их жизнь, а Бичикэ все не может 
прийти в себя. Раньше была веселая, разговорчивая, теперь молчит 
и молчит. Глаза на него не поднимает, стыдится. Как больная стала. 
Жалко ее Кишлику, до слез жалко. 
Ни в чем она не виновата. Еще хорошо, что подвернулся тогда 
нойон Джэлмэ. 
Не то Хасар мог бы и увезти ее. Натешился бы и бросил в юрту к 
старым рабыням. Теперь они хоть вместе, вдвоем как-нибудь 
переживут горе. Бичикэ еще будет смеяться. И дети у них будут. 
Много-много детей. 
Очистив луковицы, Бичикэ опустила их в закипевшее молоко. 
– 
Вкусная еда будет! – Кишлик встал рядом с женой, наклонился 
над котлом, втянул ноздрями запах. – Еще бы немного хурута… А, 
Бичикэ? 
Положив руку на ее плечо, притянул к себе. 

---

– 
Э-э, твой халат совсем худым стал. И чаруки разваливаются. 
Придется поклониться Даритай-отчигину… Не даст только. 
Жадный. – Вздохнул, погладил ее по плечам, по склоненной 
голове. – А знаешь я о чем думаю, Бичикэ? Надо попроситься на 
войну. Лук держать в руках умею, мечом махать – хитрость 
невелика. Привезу добычи. Надену на тебя шелковый номрог, 
расшитые чаруки. А что? Кто был Джэлмэ? А его брат Субэдэй-
багатур? А Мухали? А Джэбэ? Все свое счастье-богатство на войне 
отыскали. 
– 
Зачем мне шелк и расшитые чаруки? – тихим голосом спросила 
Бичикэ. 
Он и обрадовался, что она отозвалась, и испугался ее тихого, 
полного безнадежности голоса. 
– 
А что тебе надо? Чего хочешь, Бичикэ? 
– 
Хочу, чтобы жили, как раньше… 
– 
И будем! Что нам мешает? Ты же видишь: я тот же. И ты та же. 

---

– 
Я – нет. – Она прижала руки к груди. – Тут плохо. Больно. Меня 
будто раздели донага и навозной жижей облили. 
Кишлик крепче стиснул ее плечи. 
– 
Ничего. Мы с тобой вместе, и все будет хорошо. Кто мы с тобой? 
Трава. Ветер к земле пригнет – встанем, копыта прибьют – 
подымемся. А что, нет? 
Из сумеречной степи возник всадник, трусцой подъехал к юртам. 
Кишлик принял у него повод, принялся расседлывать лошадь. На 
Бадае, как и на Кишлике, был засаленный до блеска, с заплатами на 
локтях халат из козлиного меха, подпоясанный обрывком 
волосяной веревки. Отторочив седельные сумы и пустые бурдюки, 
Бадай бросил их на землю, сел к огню. 
Кишлик догадался, что ничего съестного из куреня он не привез, но 
на всякий случай спросил: 
– 
Ты просил хурута? 

---

– 
Просил. – Бадай заглянул в кипящий котел, облизнулся. – Не дал 
Даритай-отчигин. Еще и отругал. Мало молока ему привозим. 
Живот мой пощупал и говорит: «Разжирел с моего молока». 
Бадай был молод, поджар, в поясе до того тонок, что кажется, если 
крепче затянет свой волосяной пояс, перервется надвое. Кишлику 
стало смешно. 
– 
Только Даритай-отчигин мог ущупать жир на твоем брюхе. 
Совсем одурел наш хозяин. 
Бичикэ сняла с огня котел, разлила в деревянные чашки жидкое 
хлебово. 
Все начали есть. Тишина стала еще гуще. Ни мышь не пискнет, ни 
птица не вскрикнет, только слышно, как лошадь Бадая рвет за 
юртами траву. 
– 
А дождь все-таки будет. – Кишлик повел носом, принюхиваясь. – 
Юрты опять протекут, и спать в мокре будем. Нет, надо идти на 
войну. Тут сколько ни работай, награда одна – попреки. Негодный 
человек Даритай-отчигин. Сам хорошо не живет и другим не дает. 

---

Съев свою долю вареной сараны, Бадай, подтянув седло, лег на 
него головой. 
– 
Хочешь идти на войну – беги в курень. Как раз собирают воинов. 
– 
А ты, Бадай, разве не хочешь привезти из похода много добычи? 
– 
С Даритай-отчигином чужого не добудешь, а свое растеряешь. 
– 
Нам с тобой что терять? Дырки от халатов? Но ты говоришь 
верно. С Даритай-отчигином ни тут, ни в походе счастья не 
найдешь. Я бы пошел с Субэдэй-багатуром или с Джэлмэ. Они и 
удачливы, и справедливы… А что? 
Джэлмэ тогда Хасара… – Вспомнив, что его слушает жена, умолк 
на полуслове, помолчав, спросил: 
– 
А кого собрался воевать Даритай-отчигин? 
– 
На Тэмуджина идет. 

---

– 
Ва-вай! 
– 
Если бы он был один! На хана Тэмуджина идут Нилха-Сангун, 
Джамуха, Алтан, Хучар… В курене говорят: они хотели заманить к 
себе хана и лишить жизни. Хан Тэмуджин разгадал черный 
замысел. 
– 
Он и теперь разгадает. 
– 
Не успеет. В курене все бегом бегают. Торопятся нойоны, 
врасплох застать хотят. Много людей погибнет, Кишлик. 
– 
Много, – согласился Кишлик. – А за что? – Подсел поближе к 
Бадаю. Может, нам заседлать коней и махнуть туда… А что? 
– 
Куда? – не понял Бадай. 
– 
Уж, конечно, не к нашему хозяину. К хану Тэмуджину. Он 
откочует. 

---

Людей спасем. Небо вознаградит нас за доброе дело. 
Бадай сел, испуганно оглянулся. 
– 
Какие речи ведешь. Кто услышит – язык вырвут. 
– 
Э-э, да ты боязливый! 
– 
Не боязливый… Поедем, а нас настигнут – что будет? 
– 
Не настигнут, если сейчас выедем! 
– 
Прямо сейчас? А кобылиц и овец на Бичикэ оставим? 
– 
Ты что, Бадай! Бичикэ я одну не оставлю. 
– 
Тогда поезжайте, останусь я. 
– 
Оставайся. Нет, и тебе оставаться нельзя. Узнает Даритай-
отчигин, что я убежал, скажет: были в сговоре. И ты лишишься 

---

головы. Как же быть? Внезапно Кишлик вскочил, плюнул. – Тьфу, 
дурные наши головы! Собрались плыть через реку и думаем, как 
бы не замочить ноги. Что нам овцы и кобылицы нойона! Пусть 
разбредаются. Седлайте с Бичикэ коней, а я зарежу самую жирную 
овцу, набьем седельные сумы мясом – и в дорогу. Быстро! 
Возвратился в свой курень хан Тэмуджин поздно вечером. Не 
пошел к женам, не стал ужинать, сразу же лег спать. Вокруг его 
юрты Боорчу поставил двойное кольцо кебтеулов – ночных 
караульных. И он, выходит, чего-то опасается. 
Укладываясь спать, Тэмуджин положил рядом с постелью короткое 
копье и обнаженный меч. Сон был не глубок и чуток. Часто 
просыпаясь, он лежал с открытыми глазами, прислушивался к 
приглушенному говору кебтеулов. Под утро у дверей услышал 
торопливые шаги. Нащупал рукоятку меча. 
– 
Кто там? 
– 
Я, хан Тэмуджин, – ответил Джэлмэ – и кому-то другому: 
– 
Зажги светильник. 

---

Тэмуджин вскочил, стал одеваться. Второпях не мог найти гутул, 
крикнул Джэлмэ: 
– 
Дай скорее огня! 
Прикрывая рукой пламя светильника, Джэлмэ вошел в юрту. 
Тэмуджин подобрал гутул, сунул в него ногу, выпрямился. 
– 
Перебежчики, хан Тэмуджин. 
– 
Опять? 
– 
Да нет. Прибежали оттуда. 
– 
Давай их сюда. 
Он ждал увидеть нойонов и, когда вошли два замызганных харачу, 
почувствовал себя горько обманутым. 

---

– 
Думаешь, теперь я буду доволен и этим? – с раздражением 
спросил у Джэлмэ. 
Джэлмэ стоял, высоко подняв светильники. Бровастое лицо было 
хмурым и озабоченным. 
– 
Ты их послушай, хан Тэмуджин. 
– 
Я – Кишлик, а это мой товарищ Бадай… – не дожидаясь 
позволения, заговорил один из харачу. – Мы пастухи твоего дяди. 
– 
Так-так, вы пришли сюда искать милостей? – Он все больше 
озлоблялся. – Предав своего нойона, вы ждете награды? За 
предательство и низкородным харачу и высокородным нойонам 
награда одна – смерть! 
Бадай в испуге попятился, Кишлик побледнел, поклонился в пояс. 
– 
Хан Тэмуджин, ты не можешь казнить нас. Мы принадлежим 
Даритай-отчигину, а он со всем своим владением – тебе. Так какие 
же мы предатели? И не за наградой мы пришли, а спасти людей от 

---

уготованной им гибели. – Кишлик подтолкнул вперед своего 
товарища. – Говори, Бадай, что ты видел и слышал. 
Тому, о чем говорил пастух, верить не хотелось. Если все правда, 
страшная беда ждет улус. Окликнув караульного, он велел ему 
заключить пастухов под стражу и держать, пока все не прояснится. 
Посидел, подперев руками голову. 
– 
Может быть, не правда, а, Джэлмэ? – Но тут же отбросил 
сомнение. Нет, правда. Так и должно быть. Джэлмэ, прикажи 
гонцам седлать коней, и пусть они подымают курени. 
– 
Кони уже оседланы, хан Тэмуджин. 
– 
Молодец, Джэлмэ. Созывай нойонов. 
– 
Они уже здесь. Стоят за порогом юрты. 
– 
Позови пока одного Боорчу. 

---

Боорчу уже успел надеть доспехи. Пламя светильника 
раздробилось на пластинах его железного куяка, туго стиснувшего 
грудь, с плеч свешивалась плотная накидка, меч бил по голенищу 
гутула. 
– 
Садись. И ты, Джэлмэ, садись. Оба вы мои самые давние друзья. 
И только вам я могу поведать, что страх леденит мое сердце. 
Сколько у нас воинов? 
– 
Около восьми тысяч, если всех соберем, – сказал Боорчу. 
– 
А сколько, как вы думаете, будет у Нилха-Сангуна? 
– 
Если с ним все наши нойоны и Джамуха… – Джэлмэ прикинул в 
уме, тысяч тридцать. Самое малое – двадцать, двадцать пять. 
– 
Утешил… Можем ли сражаться? 
– 
Сражаться-то можем, – Боорчу сморщился, подергал плечами, 
поправляя тяжелый куяк. – Когда я был маленьким, моя бабушка 
говорила мне: козленок может забодать козу, но для этого козленок 
должен стать козлом. 

---

– 
Надо отходить, хан, – сказал Джэлмэ. 
– 
Отходить… – повторил он. – Когда отойдем, сколько куреней не 
досчитаемся? Ни вы, ни я этого не знаем. Но стоять на месте 
нельзя… 
– 
А не двинуться ли нам навстречу? – спросил Боорчу, загорелся. 
Помнишь, хан Тэмуджин, нас было трое, против нас – сотни и 
тысячи. Нам неведом был страх смерти, и мы победили. Разве мы 
перестали быть мужчинами? 
– 
Боорчу, я мужчина. Умереть в битве мне не страшно. Но я еще и 
хан. 
Моя безрассудная гибель приведет к гибели тысячи людей… Мы 
будем отходить, друг Боорчу. Но куда? Направимся на полночь, 
там нас могут перенять меркиты. Пойдем на полдень – безводные 
гоби истребят нас быстрее воинов Нилха-Сангуна. Остается один 
путь – на восход солнца, в кочевья, когда-то принадлежавшие 
татарам. Как отходить? Вперед пустим кочевые телеги, стада, 
табуны, наши семьи и семьи воинов. Войско будет идти сзади, 

---

прикрывая кочующие курени и отбивая охоту повернуть назад, 
сбежать… 
Перед лицом опасности, как всегда, его мысли были ясны и просты, 
все маловажное отлетало в сторону как бы само собой. Он знал, что 
принял верное решение, но все же спросил: 
– 
Вы согласны со мной? Если согласны, зовите нойонов. 
Один за одним в юрту вошли Мухали, Субэдэй-багатур, Джэбэ, 
неразлучные друзья Хулдар и Джарчи, Хасар… Полукругом стали 
у стены юрты. Тэмуджин поднялся, заложил руки за спину, 
ссутулился. 
– 
Ну что, бесстрашные багатуры, немного засиделись, накопили 
лени… 
Не пора ли ее растрясти и косточки поразмять? – По лицам нойонов 
было видно – шутка не вышла. – В наши курени идет Нилха-
Сангун. Гость, что и говорить, дорогой, и товарищей у него много. 
А встретить-приветить его по достоинству нечем. Не запаслись 
угощением. Потому, нойоны, самое позднее к полудню все курени 
должны быть отправлены вниз по Керулену… Воины с запасом 

---

хурута на десять дней собираются тут. За промедление и нерадение 
не помилую никого. Так и передайте всем. 
И потянулись по обоим берегам Керулена, через ровные, как 
растянутая на колышках шкура, долины, через одинаковые, как 
верблюжьи горбы, сопки тяжелые телеги, табуны и стада. Шли 
почти без отдыха. На ночлег останавливались в потемках, а с 
первыми проблесками зари снова трогались в путь. 
Бывшие кочевья татар были пустынны. Никто не мешал его 
движению, и он возблагодарил небо, что в свое время не дрогнул, 
без жалости и милосердия извел под корень опасное племя. Пусть 
будут жалостливы матери, баюкающие своих детей. Правитель, 
страшась пролить чужую кровь, поплатится своей. 
От урочища Хосунэ повернули к озеру Буир-нур, миновав его, 
вышли к речке Халха. Начиналась летняя жара. На правом берегу, 
на сухих возвышенностях, трава увяла, посерела, на левом, более 
низком и ровном, была еще зеленой. Тэмуджин надеялся, что жара 
заставит Нилха-Сангуна повернуть назад. На северных лесистых 
склонах Мау-Ундурских гор он оставил небольшой заслон под 
началом Джэлмэ, сам дошел до урочища Хара-Халчжин-элет и 
тоже остановился. Через день прискакал от Джэлмэ гонец – 
кэрэиты приближаются. 

---

Бежать дальше было опасно. Следуя по пятам, враги потеснят его 
войско, захватят табуны, людей, уныние вселится в сердце воинов, 
и тогда уж нельзя будет и помыслить о сражении. Что ж, боишься – 
не делай, делаешь – не бойся… 
Он занял пологие предгорья. Внизу, слева и справа степь 
пересекали гребни песчаных наносов. Обойти его сбоку будет 
трудно… 
Поздно вечером пришел со своими воинами Джэлмэ. Кэрэиты 
двигались за ним следом. Джэлмэ удалось захватить пленного. От 
него узнали: с войском идет сам Ван-хан. И все беглые нойоны там, 
и, Джамуха. 
К предгорьям кэрэиты подтянулись утром. Сразу же начали 
строиться для битвы. Впереди поставили воинов беглых нойонов, 
за ними в полусотне шагов построились джаджираты Джамухи, 
дальше – кэрэиты. Всю равнину, от одного до другого песчаного 
наноса, заполнили ряды воинов. За их спиной цветком на зелени 
травы голубел шатер Ван-хана с тремя боевыми тугами на высоких 
древках. 

---

Хасар в золоченых доспехах, в шелковой, цвета пламени накидке 
подъехал к Тэмуджину. 
– 
Смотри, брат, они построились для обороны. Боятся! 
Тэмуджин и сам видел: вражеский строй не для нападения, и тоже 
подумал, что они его побаиваются, но не позволил разыграться 
горделивости. 
Может быть, хан-отец, если уж он пришел сам, не доведет дело до 
драки, может быть, сейчас, подняв шапку на копье, примчится его 
посланец для переговоров… 
– 
Брат, дозволь мне повести передовые сотни! – Ноздри Хасара 
раздувались, руки дергали поводья, и каурый жеребец крутил 
головой. 
«Хвастун! Красуется!» Тэмуджин холодно взглянул на него. 
– 
Я отрешил тебя от всех дел. И ты пока не заслужил моего 
прощения. 

---

Наказал его за то, что он вдруг потребовал казни для Джэлмэ. 
Разобравшись, в чем дело, едва не отхлестал резвого братца 
плетью. 
Хасар умчался. 
Солнце едва приподнялось над Мау-Ундурскими горами, как сразу 
стало жарко. За спиной Тэмуджина фыркали лошади, над головой 
жужжали оводы, соловый конь под ним не стоял на месте, 
переступал с ноги на ногу, бил хвостом по бокам. Никакого 
посланца от Ван-хана не было. И не будет. Если бы хотел мира, не 
пришел бы сюда. 
Он повернул коня. Ветками ильмов нойоны отбивались от злых 
оводов. 
Воины стояли за увалом, он видел только шлемы и копья. 
– 
Нойоны, смотрите, против каждого из моих воинов – трое. Битва 
будет тяжелой. Готовы ли вы к ней? 

---

Побросав ветки, нойоны дружно ответили: «Готовы!» 
– 
Ну что же, тогда давайте вознесем молитву творцу всего сущего 
вечному небу – и понемногу начнем шевелить недругов. 
Тэмуджин спешился, стал на колени, закрыл глаза. Он жаждал 
почти невозможного, недостижимого – победы, посрамления своих 
бывших друзей, своих родичей, и страстные слова молитвы 
теснились в голове, схлестывались, путались, теряли смысл. Это 
была молитва не ума, а страждущей души, для которой слова и не 
нужны. Сел в седло, чуть расслабленный, как после короткого сна, 
вгляделся в ряды врагов. Они стояли неподвижно, горячий воздух 
струился над ними, прохладной голубизной выделялся ханский 
шатер. 
– 
Хулдар! 
Нойон подскакал к нему, осадил лошадь, привстав на стременах. 
Широкое лицо как жиром смазано – блестит, короткая шея открыта, 
по ней пот бежит струйками, шлем сдвинут на затылок, по спине 
колотит сетка из железных колец. 
– 
Ты почему без куяка? 

---

– 
Жарко, хан Тэмуджин. К тому же я толстый, меня проткнуть 
трудно. 
Это моему другу куяк нужен, и он его никогда не снимает. Так, 
Джарчи? 
– 
Так, Хулдар. – Крючконосый Джарчи остановился рядом с 
Хулдаром. 
– 
Мы сейчас ударим на кэрэитов. Ты, Хулдар, со своими воинами 
не оглядываясь, не останавливаясь, как нож в сыр, врезайся в ряды 
врагов и пробивайся к шатру. Понятно? 
– 
Понятно, хан Тэмуджин. Но мы всегда и везде – вместе с Джарчи. 
Джарчи, разве мы можем сражаться, не видя лица друг друга? 
– 
Хулдар говорит правду, хан Тэмуджин. 
– 
Ну, идите оба. Я очень надеюсь на вас. 

---

– 
Хан Тэмуджин, – Хулдар поправил шлем, – мы срубим туги 
кэрэитов у голубого шатра и подымем твои. 
– 
Ну, багатуры, урагша! 
Без барабанного боя, без криков и визга воины потекли вниз. Они 
перекатывались через увал и сотня за сотней мчались мимо 
Тэмуджина. 
Горячая пыль из-под копыт обдавала его лицо, застилала глаза. Он 
отскакал в сторону, торопливо вытерся рукавом халата. Узкий 
строй его воинов, похожий на копье, стремительно приближался к 
рядам кэрэитов. Он не различал, но угадывал: в самом острие 
«копья» Хулдар и Джарчи. Передние ряды врагов – воины его 
родичей – пришли в движение. Острие «копья» ударило в середину 
строя, туго вошло в него. Пробьет или нет? Расколют или увязнут? 
Кажется, раскололи… Да, развалили строй надвое и уже добрались 
до воинов Джамухи. Пропороли и этот строй. Молодцы! Какие 
молодцы! 
Вслед за Хулдаром и Джарчи в разрыв втягивались новые воины, 
«копье» утолщалось, превращалось в острый клин. Воины беглых 

---

нойонов дрались вяло, их отжимали к песчаным наносам. Кони, 
увязая в раскаленном песке, вздыбливались, падали. Бросая коней, 
оружие и доспехи, воины бежали под защиту кэрэитов. Так вам, 
предатели. 
А Хулдар и Джарчи упрямо продвигались к шатру. Там кипел 
человеческий водоворот, своих от чужих невозможно было 
отличить, но он видел черный боевой туг, приготовленный 
Хулдаром, чтобы поставить возле ханского шатра. 
Качаясь, туг плыл высоко над головами сражающихся. Плыл все 
медленнее, временами совсем останавливался. Нет, эта битва не 
будет выиграна. Слишком много врагов. Никакая храбрость не 
заменит силу. 
Тэмуджин слез с коня. Нукеры из сотни его караула услужливо 
разостлали в жидкой тени ильма войлок, принесли бурдюк с 
кумысом. Он попил прямо из бурдюка, сел, прислонился спиной к 
корявому стволу дерева. 
– 
Пусть подойдет ко мне Джэлмэ. – Когда нойон, подъехав, 
спешился, спросил: 

---

– 
Сколько воинов у нас в запасе? 
– 
Восемь сотен, хан. 
– 
Джэлмэ, ты видишь – мы сегодня будем побиты. 
– 
Еще неизвестно, хан. 
– 
Уже известно. Пошли в сражение всех. Оставь при мне человек 
десять. 
Сам скачи в мой курень. Уводи в горы. Там встретимся. Если будем 
живы. 
Джэлмэ вскочил в седло, посмотрел на бушующую внизу битву, 
лицо его дрогнуло. Свесился с седла. 
– 
Зачем шлешь в битву последних людей, если побеждают они? 
– 
После этой победы они не потащат ноги. Не медли, Джэлмэ. 

---

Восемь сотен свежих воинов не могли изменить ход битвы, но 
сделали ее еще более ожесточенной. Солнце давно перевалило за 
полдень. И земля, и безоблачное небо пылали от зноя. Но люди 
будто не чувствовали ни жары, ни усталости, шум битвы не утихал 
ни на мгновение. Иногда казалось, что кэрэиты взяли верх, битва 
накатывалась на предгорья, и нукеры его караула начинали просить 
Тэмуджина сесть на коня. Но через какое-то время сражение 
перемещалось назад, оставляя на земле раненых и павших воинов. 
Черный боевой туг, все время маячивший недалеко от ханского 
шатра, теперь то появлялся, то исчезал. Казалось, чьи-то руки 
держали его из последних сил. Воины Тэмуджина дрались как 
никогда в жизни. В душе хана росло, заполняло грудь чувство 
благодарности… 
Перед заходом солнца сама по себе, как огонь, съевший все 
топливо, угасла битва. Его воины стали отходить. Никто их не 
преследовал. Два нукера принесли на руках Хулдара. Отважный 
нойон был тяжело ранен. Его глаза помутнели от боли, резко 
обозначились широкие скулы на бледном, как береста, лице. 
Тэмуджин положил на лоб Хулдара руку. 
– 
Ты багатур, каких не знала наша земля. 

---

– 
Я не смог поставить туг у шатра. 
– 
Ты сделал больше, чем дано человеку. 
– 
Мы победили, хан? 
– 
Нет, Хулдар. Но мы будем живы. 
Хулдар прикрыл глаза, помолчал. 
– 
Хан, небо зовет меня… Не забудь о моих детях. 
– 
Они не будут забыты, клянусь тебе, Хулдар! 
Прискакал Джарчи, стремительно соскочил с коня, стал перед 
Хулдаром на колени. 
– 
Не уберег я тебя, друг. Э-э-э-ха! 

---

На взмыленных лошадях, потные, грязные, окровавленные, 
поднимались по склону, тащились мимо Тэмуджина воины. 
Проехал Хасар. Не подвернул, даже не взглянул на него. От 
огненной накидки остались клочья, позолоченный шлем блестел 
вызывающе ярко. Возле Тэмуджина собрались нойоны. 
– 
Я не вижу Боорчу. Где он? 
Нукеры караула побежали разыскивать Боорчу. Его нигде не было. 
Тэмуджин долго смотрел на оставленное поле брани. Везде лежали 
люди и кони. Казалось, безмерная усталость свалила их на горячую 
землю. О Боорчу, Боорчу! Тяжело поднялся, вдел ногу в стремя. 
Нукеры помогли ему сесть в седло. 
– 
Нойоны, мы сделали одну половину дела. Нам надо уходить. 
Нойоны ответили ему тяжелым вздохом. 
– 
Я знаю, люди едва держатся на ногах и спотыкаются кони. Но 
надо уходить. 

---

Шли всю ночь, подымаясь в горы. На рассвете Тэмуджин дал 
воинам короткий отдых. Попадали в траву кто где стоял. От храпа 
сотен людей задрожали листья деревьев. Тэмуджин не мог уснуть. 
То ложился, то вставал и ходил, перешагивая через спящих. 
Утро снова было жарким. Но здесь, высоко в горах, среди редких 
сосен, ильмов и вязов, все время тянул ветерок, нес легкую 
прохладу. 
Среди спящих воинов пробирался всадник на низенькой 
неоседланной лошади. Его ноги почти касались земли. Тэмуджин 
вгляделся в лицо с огромным синяком под правым глазом и быстро 
пошел навстречу. 
– 
Друг Боорчу! Жив! 
– 
Жив, хан Тэмуджин! – Боорчу слез с лошади. – И даже добычу 
захватил – этого богатырского коня. 
Они сели под сосной. Половина лица Боорчу распухла, правый глаз 
заплыл, но левый смешливо щурился. 

---

– 
Ты где был? 
– 
Отдыхал. Там, в сражении, какой-то дурак хотел рубануть меня 
мечом. 
Я подставил свой. Его меч повернулся плоской стороной и 
приложился вот сюда. – Боорчу прикоснулся к синяку. – Я 
сковырнулся с лошади. Из глаз искры так и сыплются. Ну, думаю, 
пожар будет… Когда пришел в себя, вокруг кэрэиты. А у меня ни 
коня, ни меча, только нож. Э-э, сказал я себе, полежи, подожди 
своих. И пролежал до самого вечера. Стемнело – пополз. 
Наткнулся на завьюченного коня. Вьюк срезал, сел – и где шажком, 
где трусцой – сюда. 
– 
Я рад, друг Боорчу, что ты жив. И без того много потерял. Печень 
усыхает, как подумаю, сколько воинов погублено. И это не все. Я 
велел Джэлмэ увести в горы мой курень. Своих жен и детей 
посадим на коней, все остальное придется бросить. А другие 
курени? Они полностью станут добычей Ван-хана. Люди, юрты, 
стада, табуны – все, что мы собрали за эти годы. 
Друг Боорчу, мы снова будем голыми и гонимыми. 

---

Тоскливое отчаяние нахлынуло на него. Сейчас ему казалось, что 
всю свою жизнь он карабкался на скалистую кручу. Думалось 
порой: вот она, вершина, можно остановиться, оглядеться, 
перевести дух, но в это самое время из-под ног вырывалась опора; 
обдирая бока, он скатывался вниз, хватался руками за одно, за 
другое, останавливался и, не давая себе отдышаться, снова лез 
вперед. И опять не на твердые выступы, а на осыпь ставил свои 
ноги. 
– 
Хан Тэмуджин, ты перечислил не все потери. – Боорчу сорвал 
листок, размял его в кашицу, прилепил к синяку. – Ты 
недосчитаешься многих нойонов. После битвы не все пошли за 
тобой, а повернули коней к своим куреням. Сегодня побегут с 
поклоном в шатер Ван-хана. Некоторых я пробовал завернуть. Не 
слушают. 
Тэмуджина это не удивило. Все так и должно быть. Пока широки 
крылья славы, под них лезут все, обтрепали эти крылья – бегут без 
оглядки. 
Бегут… Но кто-то и остается. 

---

– 
А ты, Боорчу, никогда не убежишь от меня? 
– 
Нет, хан Тэмуджин. 
– 
А почему? 
– 
Я твой друг. 
– 
Ну, а если бы не был другом? Был бы просто нойоном Боорчу?.. 
– 
Смотря каким нойоном, хан Тэмуджин. Будь я владетелем 
племени, пожалуй, ушел бы. Что мне тащиться за тобой, побитым? 
Сегодня наверху Ван-хан – поживу за его спиной. Завтра ты 
подымешься – приду к тебе. Что я теряю? Племя всегда со мной, я 
над ним господин. 
– 
Все это, друг Боорчу, не ново… Скажи лучше о другом. Вот ты 
нойон тысячи моих воинов. Почему ты не уйдешь от меня, когда я 
бедствую? 

---

– 
Что мне это даст? Увел я тысячу воинов. А в ней и тайчиуты, и 
хунгираты, и дорбены – кого только нет! Их семьи, родные, друзья 
остались в твоих куренях. Через десять дней от моей тысячи мало 
что останется, все убегут обратно. 
– 
Но ты можешь забрать и семьи, и родных! – Тэмуджин пытливо 
смотрел на Боорчу. 
– 
И все равно убегут. Я над ними поставлен тобой. Если я ушел от 
тебя, моя власть кончилась. Я для них совсем не то, что родовитый 
нойон для своего племени. 
Тэмуджин кивнул. Суждения Боорчу подтверждали его 
собственные. И то, что раньше виделось ему размытым, как сквозь 
зыбкое степное марево, обретало твердые очертания. Только бы 
выжить и не растерять остатки сил. 
– 
Давай, друг Боорчу, – поднимать воинов. 
Потянулись трудные дни скитаний. Умирали раненые, издыхали 
лошади, нечего было есть. Но Тэмуджин не останавливался ни на 
один день. Сначала вел воинов по лесистым горам, по самым 

---

труднопроходимым местам, потом, когда уже все выбились из сил, 
повернул на север, на степные равнины. 
Приободрились люди, веселее стали кони. 
У озера Бальджуна решил остановиться. 
Всадники бросились к воде. Копыта коней подняли ил, вода стала 
грязной. Но люди пили ее, черпая горстями, ополаскивали лица, 
смачивали головы. 
Тэмуджин спешился. К нему подтягивались нойоны. Сколько их 
осталось? 
Вот давние друзья Боорчу и Джэлмэ, вот кривоногий, ловкий 
Мухали, вот длинный строгий Субэдэй-багатур, вот крепкий, 
неутомимый Джэбэ. Но многих нет, ушли, покинули его. Умер 
отважный Хулдар. Потерялся где-то брат Хасар. 
Он взял у воина деревянную чашу, зачерпнул в озере мутной воды. 

---

– 
Верные друзья мои! Великие тяготы пали на нас. Зложелатели и 
отступники ввергли в беду, лишили всего. Но мы живы и будем 
сражаться, и горе тому, кто сегодня радуется нашему поражению! 
Небо указало мне путь истины. Гниль измены и предательства 
будет искоренена навеки, мой улус возвеличится, и каждый из вас 
получит в десять раз больше того, что потерял сегодня. Клянусь 
вам! И если не сдержу этой клятвы, пусть небо превратит меня в 
такую же грязную воду, какую я сейчас пью. Будем верны друг 
другу! 
Попив, он передал чашу Боорчу, тот, отхлебнув, протянул Джэлмэ. 
Чаша пошла по кругу, и все прикладывались к ней опаленными 
солнцем губами. 
Тэмуджин смотрел на изнуренных нойонов и воинов и думал, что 
пока эти люди с ним, любая беда – не беда. Все они – его люди. 
Вспомнил слова безвестного пастуха Кишлика: «Мы принадлежим 
Даритай-отчигину, а он со всем своим владением – тебе». Так не 
было. Где тысячи воинов, которые, как он думал, должны были 
быть у него? Одних увели родичи, другие ушли с нойонами, 
отпавшими после битвы. Всегда его улус был похож на шубу, 
собранную из клочьев. Один клочок больше, другой меньше, один 
пришит крепко, другой держится на ниточке. Теперь все будет 
иначе. Шаг за шагом он подходил к тому, что открылось сейчас. 

---

– 
Джэлмэ, живы ли те два пастуха? Если живы, приведи ко мне. 
Пастухи оказались живы, но едва передвигали ноги. Они тащились 
за войском пешком, гутулы давно изорвались, босые ноги были в 
струпьях, кровоточили и гноились. Сквозь дыры на халатах 
проглядывало голое тело. 
– 
Джэлмэ, первым делом накорми их. Потом одень и обуй. Дай 
коней и оружие. Вы были рабами, теперь вольные люди. Это за то, 
что не забывали, кому принадлежите. Вы предупредили о коварном 
нападении на мой улус. За это жалую каждому из вас почетное 
звание дарханов. Отныне каждый убитый вами на облавной охоте 
зверь – ваш, все добытое вами в походе – ваше. И никто не смеет 
заставить вас и ваших потомков делиться с другими любой 
добычей. 
Оба пастуха, кажется, плохо уразумели, какое счастье им 
привалило. Но воины, слушавшие его, одобрительно зашумели: 
«Справедлив и щедр наш хан!», «Делающему добро добром и 
платит!» 

---

– 
Пусть небо продлит твои дни, хан! – поблагодарил наконец 
Кишлик. 
О Ван-хане никаких вестей не было. Тэмуджин дал всем два дня 
отдыха, затем отобрал наиболее выносливых воинов и под началом 
Субэдэй-багатура, Джэбэ, Мухали отправил охотиться. Каждый 
день облавили дзеренов, этим и кормились. Достаток пищи быстро 
поставил на ноги воинов, на обильных кормах поправились кони. 
У него осталось четыре с половиной тысячи воинов. Не много. Но 
это были воины! Один стоил трех. Храбры, выносливы, привычны 
к сражениям и, главное, до конца верны. 
Недалеко от Бальджуны были кочевья хунгиратов. Он послал к ним 
Джарчи с повелением привести племя к подданству. 
Соплеменников жены Тэмуджин не любил, не мог забыть, как они 
высмеивали его, когда ездил за Борте. И позднее от них была одна 
досада. Покориться ему отказывались, путались с Джамухой. 
Он не надеялся, что хунгираты признают его своим ханом. И не 
время ему было затевать с ними драку. Но нужны были табуны и 
стада, люди и кочевые телеги… К его удивлению, хунгираты 
покорились без колебания. Их склонили к этому Дэй-сэчен и его 

---

сын Алджу – так по крайней мере говорили они сами. Как бы там 
ни было, он получил все, что хотел, не потеряв ни одного воина. 
Бескровная эта победа, такая важная для него сейчас, показала: 
кочевые племена не считают, что он сломлен, раздавлен. Ван-хану 
не удалось обломать крылья его славы. Раз так, он сумеет набрать 
новых воинов. Но для этого нужно время. И после нелегких 
размышлений он решил просить у Ван-хана мира. 
Подобрав двух посланцев, велел им запомнить до слова его речи, 
обращенные к хану-отцу и Нилхе-Сангуну, Джамухе, родичам…