И о. ректора ргу имени С. А

Жили-были 
Вся Россия голодала,
Чуть жила на холоду,
Граммофоны, одеяла,
Стулья, шапки, что попало
На пшено и соль меняла
В девятнадцатом году.
Брата старшего убили,
И отец уже ослеп,
Все имущество спустили,
Жили, как в пустой могиле,
Жили-были, воду пили
И пекли крапивный хлеб.
Мать согнулась, постарела,
Поседела в сорок лет
И на худенькое тело
Рвань по-нищенски надела;
Ляжет спать – я то и дело:
Дышит мама или нет?
Гости что-то стали редки
В девятнадцатом году.
Сердобольные соседки
Тоже, будто птицы в клетке
На своей засохшей ветке,
Жили у себя в аду.
Но картошки гниловатой
Нам соседка принесла
И сказала: – Как богато
Жили нищие когда-то.
Бог Россию виноватой
Счел за Гришкины дела.
Вечер был. Сказала: – Ешьте!
Подала лепешки мать.
Муза в розовой одежде,
Не являвшаяся прежде,
Вдруг предстала мне в надежде
Не давать ночами спать.
Первое стихотворенье
Сочинял я, как в бреду:
«Из картошки в воскресенье
Мама испекла печенье!» 
Так познал я вдохновенье
В девятнадцатом году.
 
 
Несмотря на то, что фраза «
в девятнадцатом году
», повторяясь трижды, выполняет роль 
рефрена, от ее повтора пришлось отказаться из-за предполагаемого отсутствия у реципиентов фо-
новых культурных знаний. Если бы повтор был сохранен, он все равно утратил бы свою знаковую 
сущность, поэтому было решено прибегнуть к замене-экспликации («
во время Гражданской вой-
ны
»), хотя и конкретный временной маркер должен прозвучать в переводе хотя бы один раз. 
В черновом варианте начало перевода звучало так: “
Russians – famished, needy, 
freezing, // Holding on for dear life…”, 
что, на первый взгляд, было приемлемым решением, 
ибо передавало и тяготы существования, и стремление выжить вопреки всему, а также обес-
печивало финальную рифму “civil strife”. Но в окончательном варианте было принято иное 
решение – сделать ситуацию более понятной (то есть пояснить, что еда не столько покупа-
лась, сколько выменивалась вследствие гиперинфляции), а также – что еще важнее – уйти
от патетического тона черновой начальной строки: 
With erosion of bank-notes, 
Food was scarce as ne’er before. 
Russians bartered all they owned – 
Blankets, books, armchairs, coats 
In exchange for salt and groats 
In the times of civil war. 

---

51 
Разнородное перечисление вещей сохранено при минимальных заменах (граммофоны – 
книги, шапки – пальто), что не является смысловой потерей, так как детали сохраняют впечат-
ление «
меняли чтhо попало» – “bartered all they owned”
. В пятой строке использована генера-
лизация: замена «пшена» на «крупы» (groats), поскольку понятие “millet” (пшено) малоупотре-
бительно в обиходе ввиду низкой популярности этого продукта на Западе 
7
. 
(Что касается стихотворного размера, то строки 1, 3, 4, 5 каждой строфы оригинала – 
это полный четырехстопный хорей, а строки 2 и 6 – усеченный. В переводе же, за исключе-
нием последней строфы, все строки усечены. В качестве компенсации концы строк 1, 3, 4, 5 
опираются на дифтонги и/или сонорные согласные, что акустически удлиняет слог.) 
Во второй строфе переводчик позволил себе вольность в трактовке логики первых двух 
строк. В переводе говорится о том, что отец потерял зрение вследствие постигшего его горя,
в то время как оригинал просто констатирует, что на семью в то время обрушились две беды. 
Это было бы непозволительной переводческой ошибкой, если задачей поэта было бы воссоз-
дать историю своей семьи. Но Тарковский на примере собственной семьи повествует о судь-
бах России, поэтому для текстуального смысла произведения причинно-следственная трактов-
ка событий ничего не меняет. 
Брата старшего убили,
И отец уже ослеп,
Все имущество спустили,
Жили, как в пустой могиле,
Жили-были, воду пили 
И пекли крапивный хлеб. 
Father lost his sight when told 
That his elder son was dead. 
Everything we had was sold
.
In our dwelling, bleak and old, 
Empty, crypt-like, damp and cold, 
We survived on chaffy bread.
В третьей строчке напрашивается буквальный перевод: “All our