Barthes. Mythologies p aris, Seuil,1957

выра‑
зительностью
языка; например, повелительное или 
сослагательное наклонения глагола представляют 
собой форму особого означаемого, не совпадающего 
со смыслом, — означаемым является здесь мое веление 
или просьба. Поэтому, в частности, у некоторых лин-
гвистов изъявительное наклонение определяется как 
нулевая степень или нулевой уровень по сравнению с 
наклонением сослагательным или повелительным*
20
. 
В мифе как таковом смысл никогда не бывает в нулевой 
степени, и как раз поэтому он может деформировать-
ся и натурализоваться понятием. Следует еще раз 
напомнить, что отсутствие смысла — совсем не то же 
самое, что его нулевая степень; оттого-то миф так 
хорошо и завладевает таким отсутствием, приписыва-
ет ему значение «абсурда», «сюрреализма» и т. д. 
В сущности, одна лишь нулевая степень и могла бы 
про тивиться мифу.
Язык предрасположен к мифу еще и в другом от-
ношении — смысл в нем лишь очень редко утвержда-
ется изначально во всей своей неискаженной полноте. 
Это вызвано абстрактностью языковых понятий: по-
нятие «дерева» само по себе слишком смутно, допус-
кает слишком много привходящих черт. Разумеется, 
язык располагает целым аппаратом апроприативных 
средств («
это
дерево», «
то
дерево, 
которое...
» 
17 / 35

---

293
II
. 
М
иф сегодня 
и т. д.). Тем не менее вокруг окончательного смысла 
всегда потенциально клубится некая туманность, где 
зыбко колеблются другие возможные смыслы; то есть 
смысл почти всегда может быть 
интерпретирован.
Язык предоставляет мифу как бы пористый смысл, 
легко способный набухнуть просочившимся в него 
мифом; язык здесь похищается посредством его ко-
лонизации. (Например: «намечается 
снижение
[la 
baisse] цен». Но какое именно снижение — сезонное 
или правительственное? Значение здесь паразитирует 
на артикле la — при том что это артикль «определен-
ный».) 
Если же смысл обладает такой полнотой, что 
мифу в него не проникнуть, то миф перелицовывает 
и похищает его целиком. Так случается с математи-
ческим языком. Сам по себе он не поддается дефор-
мации, будучи всемерно предохранен от 
интерпре‑
тации, 
в него не способно просочиться ни одно 
паразитарное значение. И потому миф захватывает 
его целиком — берет ту или иную математическую 
формулу (
E = mc
2
) и этот нерушимый смысл превра-
щает в чистое означающее для «математичности». 
Как видим, объектом похищения становится здесь 
сама сопротивляемость, чистота языка. Миф умеет 
поразить и извратить все что угодно, вплоть до жес-
та отказа от него, и чем сильнее язык-объект сопро-
тивляется поначалу, тем сильнее он растлевается в 
финале; кто всецело противится, всецело и сдает-
ся — с одной стороны здесь Эйнштейн, с другой 
«Пари-матч». Данный конфликт можно охарактери-
зовать с помощью временного сравнения: математи-
ческий язык 
завершен,
и в этой добровольной смерти 
он обретает свое совершенство, тогда как миф — 
язык, не желающий умирать; питаясь чужими смыс-
лами, он благодаря им незаметно продлевает свою 
ущербную жизнь, искусственно отсрочивает их 
смерть и сам удобно вселяется в эту отсрочку; он 
превращает их в говорящие трупы. 
Существует еще один язык, который изо всех сил 
противится мифу, — это язык нашей поэзии. Совре-
18 / 35

---

294
Р
олан 
Б
арт. 
М
ифологии
менная поэзия
1
представляет собой