|
2.1. Прецедентное имя как единица языкового сознания
Прежде чем перейти непосредственно к анализу материала, очевидно, следует определить, единицами какого уровня являются интересующие нас прецедентные имена и что они собой представляют. Несмотря на то, что отдельная часть предыдущей главы посвящена их определению и описаниям характерных свойств, на этапе классификации отобранных нами единиц мы столкнулись с неожиданной трудностью: данных сведений оказалось недостаточно для проведения такой классификации.
Как уже было указано выше, все исследователи единодушно признают когнитивную природу прецедентных феноменов, относя их к единицам языкового сознания. Данный фактор заставляет задуматься автора работы над тем, что именно позволяет сделать такие выводы относительно этих феноменов, каким образом возможно их всестороннее изучение и как должно быть построено описание исследуемого материала. В предыдущей главе, определяя направление нашего исследования, мы уже подчеркивали важность связи языка и мышления. Однако прежде чем отвечать на все поставленные вопросы относительно прецедентных имен, рассмотрим подробнее понятие «языковое сознание» и ряд тех единиц, которые его формируют.
По мнению И.В.Приваловой, как уже отмечалось выше, основанием для выделения термина «языковое сознание» является единство тандема
«рефлексионный процесс» - «речевая деятельность» (Привалова 2005, 24). Безусловно, сформированное в процессе рефлексии над окружающим миром сознание воплощается, в том числе, и в речевой деятельности. Для подтверждения данного заключения приведем суждение Е.Ф.Тарасова, который замечает следующее: «Сознание человека существует в виде ментальных образов, доступных наблюдению в интроспекции только для субъекта сознания, и в
«овнешнениях» этих ментальных образов, т.е. в виде деятельности, в которой
субъект сознания воплощает эти образы, в виде предметного воплощения этих образов, т.е. в продуктах, результатах этой деятельности» (Тарасов 1993, 6). Таким образом, речевая деятельность есть один из видов отражения ментальных образов, формирующих сознание человека, а следовательно, участвуя в процессе трансляции культуры между членами одного лингвокультурного сообщества, она является одновременно средством создания этих ментальных образов. По мнению В.А. Сирака, «…с помощью языка осуществляется познание мира, в языке объективируется самопознание личности. Язык является специфическим социальным средством хранения и передачи информации, а также управления человеческим поведением» (Сирак 2009, 370). Такое сложное взаимодействие привело к очевидной необходимости введения особого понятия – языковое сознание. По определению И.А.Зимней, это «форма существования индивидуального, когнитивного сознания человека разумного, человека говорящего, человека общающегося, человека как социального существа, как личности (Зимняя 1993, 51).
Как справедливо замечают Ю.Н.Караулов и Ю.Н.Филиппович, «само словосочетание «языковое сознание» ориентирует нас на то, что «язык» в этой паре воспринимается как инструмент, как набор таких языковых структур, с помощью которых формируется своеобразное «окно», через которое нам дано
«заглянуть» в сознание» (Караулов 2009, 8). По мнению этих авторов, языковое сознание – это «…своеобразный когназейр, особого рода механизм, специальное экспериментальное устройство, которое обеспечивает слияние, интеграцию знания языка со знаниями о мире» (Там же, 10).
Интересен тот факт, что, по мнению некоторых исследователей, языковое сознание может являться составной частью других более крупных образований. Так, например, в структуре, предложенной З.Д. Поповой и И.А.Стерниным, описывается взаимодействие трех составляющих: языковое сознание входит в коммуникативное, которое, в свою очередь, является компонентом когнитивного (Попова 2002, 29). Само языковое сознание, как мы уже видели, тоже обладает определенной структурой: речь идет о представленной в предыдущей главе схеме,
включающей в себя различные когнитивные пространства. При этом, по мнению исследователей, описание языкового сознания также делится на уровни. К первому относится уровень традиционного лингвистического описания, который предполагает «…описание того, что есть в языке, что уже зафиксировано в текстах, словарях, письменной и устной речи, что устоялось, определилось и является общепринятым» (Попова 2007, 46). Второй уровень – уровень психолингвистического описания, «…отражает результаты экспериментальных исследований» (Там же, 47). И, наконец, третий – уровень нейролингвистического описания, подразумевает уже исследование нейрофизиологических процессов (Там же, 47). Данную теорию интересно сравнить с лингводидактическим представлением языковой личности Ю.Н.Караулова, которая предполагает также трехуровневую систему: вербально- семантический, лингвокогнитивный, или тезаурусный, и мотивационный уровни (Караулов 1987: 51).
Из представленных выше структур языкового сознания, видимо, можно сделать следующий вывод: исследование ментефактов может проводиться на всех уровнях. Таким образом, одним из способов изучения прецедентных феноменов, являющихся ментефактами, должен быть анализ существующих текстов, в которых зафиксировано их использование. Безусловно, второй уровень, который условно можно назвать экспериментальным, имеет право на существование при изучении подобных единиц, тем не менее, в связи с тем, что объем данной работы не позволяет нам в равной степени уделить внимание также этому второму уровню, как и первому, мы остановились на исследовании контекстов, в которых зафиксировано употребление прецедентных имен. О результатах этого исследования пойдет речь в следующих параграфах.
Do'stlaringiz bilan baham: |
