Закона и свободный рынок Слуги закона «Капитализм»

 
IV
Собственно эгалитаризм — это требование, чтобы к гражданам государства относились непредвзято. На тех, 
кто дает гражданам законы, не должны влиять такие вещи, как рождение, родственные связи и богатство граждан 
данного государства. Иначе говоря, закон не признает каких бы то ни было «естественных» привилегий, хотя 
граждане могут наделить определенными привилегиями тех, кому они доверяют.
Этот эгалитаристский принцип прекрасно сформулировал Перикл за несколько лет до рождения Платона в 
речи, сохраненной для нас Фукидидом
16
. Более полно мы процитируем ее в главе 10, но два предложения 
следует привести сейчас: «Законы наши, — говорит Перикл, — в частных делах всем дают нам равные 
возможности. Уважением у нас каждый пользуется по заслугам, и ни поддержка приверженцев не приносит 
больше успеха, чем собственная доблесть, ни скромность звания не мешает бедняку оказать услугу 
государству...» Эти фразы выражают некоторые фундаментальные цели великого движения за равноправие, 
которое, как мы видели, не избегало даже критики рабства. В век Перикла это движение было представлено 
Еврипидом, Антифонтом и Гиппием (их мы цитировали в предыдущей главе), а также Геродотом
17
. Платоновское 
поколение представлено Алкидамом и Ликофроном, которых мы также цитировали ранее. Еще одним 
сторонником эгалитаризма был Антисфен, один из ближайших друзей Сократа.
Платоновский принцип справедливости прямо противоположен всему этому. Он требовал естественных 
привилегий естественным лидерам. Но как же он опровергал принцип эгалитаризма? И как же он утверждал свои 
собственные требования?
Из главы 5 мы помним, что некоторые хорошо известные эгалитаристские требования выражены с помощью 
впечатляющего, но внушающего сомнения языка «естественных прав» и что некоторые представители 
эгалитаризма защищали выдвигаемые ими требования, указывая на «естественное», т. е. биологическое 
равенство людей. Мы показали неуместность этого аргумента: действительно, в некоторых важных отношениях 
люди равны, в других — неравны, причем из этого, как и из любого другого факта нельзя вывести нормативные 
требования. Следует также заметить, что не все эгалитаристы прибегали к этому натуралистическому доводу — 
так, Перикл, например, даже не намекнул на него
18
.
Платон быстро понял, что натурализм — слабое место в эгалитаристском учении, и извлек из этой слабости 
максимальную выгоду. Сказать людям, что они равны — значит затронуть их чувства. Однако это обращение к 
чувству — ничто по сравнению с тем, что человек испытывает, когда пропаганда внушает ему, что он превосходит 
других, а другие ему подчинены. Верно ли, что вы по природе равны вашим слугам, рабам, чернорабочему, 
который ничуть не лучше животного? Какой смешной вопрос! По-видимому, Платон первым оценил возможности 
такой реакции и к утверждению о естественном равенстве стал относиться с презрением и насмешкой. Вот 
почему он так старался приписать натуралистические доводы даже тем из своих противников, кто их не 
использовал. Пародируя, например, речь Перикла в «Менексене», он настаивает на взаимосвязи утверждений о 
равенстве перед законом и естественном равенстве: «В основе такого общественного устройства лежит 
равенство по рождению, — иронизирует он. — Мы же и все наши люди, будучи братьями, детьми одной матери, 
не признаем отношений господства и рабства между собою; равенство происхождения заставляет нас стремиться 
к равным правам для всех, основанным на законе...»
19
.
Позже, в «Законах», Платон резюмирует свой ответ эгалитаристам в следующем утверждении: «Для неравных 
равное стало бы неравным»
20
. Аристотель же развил это понимание так: «Справедливость, как кажется, есть 
равенство, и так оно и есть, но только не для всех, а для равных; и неравенство также представляется 
справедливостью, и так и есть на самом деле, но опять-таки не для всех, а лишь для неравных». Это 
утверждение фиксирует обычное обвинение, предъявляемое эгалитаризму, — обвинение, состоящее в том, что 
равенство было бы превосходным, если бы только люди были равны, однако оно, очевидно, невозможно, так как 
они не равны, а потому и не могут быть уравнены. Это реалистическое, на первый взгляд, обвинение в 
действительности совершенно нереалистично, так как политические привилегии никогда не основываются на 
природных качественных различиях. Возможно, поэтому Платон не слишком верил в это возражение, работая над 
«Государством», так как использует его лишь однажды, когда, глумясь над демократией, он говорит, что она 
«уравнивает равных и неравных»
21
. В остальных случаях он предпочитает не спорить с эгалитаризмом, а просто 
о нем забыть.
Резюмируя, можно сказать, что Платон никогда не преуменьшал значения эгалитаристской теории, которую 
поддерживали такие люди, как Перикл, однако в «Государстве» он ее совершенно не затронул — его нападки на 
эту теорию не были прямыми и открытыми.
Как же Платон пытался утвердить свой собственный антиэгалитаризм, свой принцип естественной 
привилегии? В «Государстве» он предложил три разных довода, однако два из них вряд ли могут считаться 
серьезными аргументами. Первый
22
— это вызывающее удивление замечание о том, что поскольку уже 
рассмотрены три добродетели государства, то оставшаяся, четвертая, т. е. «заниматься каждому своим делом», 
должна быть названа «справедливостью». Я не хотел бы верить в то, что это рассуждение приведено как довод, 
однако, по-видимому, это так, ведь «Сократ», главный участник описываемой Платоном беседы, предпосылает 
ему вопрос: «Знаешь, почему я. так заключаю?». Второй аргумент интереснее, так как с его помощью Платон 
пытается показать, что его антиэгалитаризм может быть выведен из обычного (т. е. эгалитаристского) взгляда на 
справедливость как беспристрастность. Я процитирую этот фрагмент целиком. Замечая, что правители города 
49

---

будут одновременно его судьями, Сократ говорит
23
: «А при судебном разбирательстве разве усилия их будут 
направлены больше на что-нибудь иное, а не на то, чтобы никто не захватывал чужого и не лишался своего?» — 
«Нет, — отвечает его собеседник Главкон, — именно на это». — «Потому что это справедливо?» — «Да». — 
«Значит, и на этом примере можно убедиться, что справедливость состоит в том, чтобы каждый имел свое и 
исполнял тоже свое». Таким образом утверждается, что, в соответствии с нашими обычными представлениями о 
справедливости, «иметь и исполнять свое» является принципом справедливого суда. Здесь на смену второму 
аргументу приходит третий (который мы рассмотрим позже), приводящий к выводу, что справедливость состоит в 
сохранении своего собственного места (или своего собственного занятия), причем это место (или занятие) класса