Виноваты звезды

Папа
: Так вы с Хейзел познакомились в группе поддержки?
Огастус
: Да, сэр. Какой у вас прелестный дом и прекрасные рисунки!
Мама
: Спасибо, Огастус.
Папа
: Значит, ты тоже болел?
Огастус
: Да, сэр, ногу я отрезал не из чистого удовольствия, хотя это
неплохой способ потери веса. Ноги, они тяжелые!
Папа
: А как сейчас твое здоровье?
Огастус
: БПР уже четырнадцать месяцев.
Мама
: Какая прелесть! Возможности медицины в наши дни — это
что-то невероятное!
Огастус
: Я знаю. Мне повезло.
Папа
: Ты должен понимать, что Хейзел по-прежнему больна, Огастус,
и будет больна остаток жизни. Она не хочет от тебя отставать, но ее
легкие…
На этом я вышла в гостиную, и папа замолчал.
— Так куда же вы поедете? — спросила мама.
Огастус встал, наклонился к ее уху, прошептал ответ и прижал палец к
губам.
— Ш-ш, это секрет.
Мама улыбнулась.
— Телефон взяла? — спросила она меня.
Я повертела мобильный в руке в качестве доказательства, взялась за
ручку тележки и пошла. Огастус поспешил меня догнать и предложить
руку, на которую я оперлась, обхватив пальцами его бицепс.
К сожалению, он сел за руль — сюрприз должен быть сюрпризом.
Пока мы рывками продвигались к неведомой цели, я сказала:
— Ты очаровал мою мать до потери пульса.
— Да, а твой папа фанат Смитса, это тоже помогло. Думаешь, я им
понравился?
— Еще как. Хотя кого это волнует, они ведь всего лишь родители.
— Они твои родители, — сказал Огастус, бросив на меня взгляд. — К
тому же я люблю нравиться. Это неправильно?
— Ну, нет никакой необходимости кидаться придерживать двери или
осыпать комплиментами, чтобы понравиться мне, — заметила я.
Огастус резко ударил по тормозам, и я чуть не улетела вперед;
дыхание ненадолго стало затрудненным и хаотичным. Я подумала о
позитронной томографии. Не волнуйся. Волноваться бесполезно. Но я все
равно волновалась.
Покрышки оставили на асфальте черные следы, когда мы, взревев

---

мотором, умчались от знака остановки и повернули налево к так
называемому (непонятно, за какие заслуги) Грандвью (оттуда открывается
вид на поле для гольфа). Единственное, что я знала в этом направлении, —
это кладбище. Огастус сунул руку в центральную консоль, открыл полную
пачку сигарет и вынул одну.
— Ты их вообще выбрасываешь? — спросила я.
— Одно из многочисленных преимуществ жизни без табака в том, что
пачки сигарет хватает на неопределенный срок, — ответил он. — Эта у
меня почти год. Несколько сигарет сломались у фильтра, но я считаю, что
этой пачки мне легко хватит до восемнадцати лет. — Он подержал фильтр
пальцами и сунул сигарету в рот. — Ну ладно. Ладно. Назови то, чего ты
никогда не видела в Индианаполисе.
— Хм. Стройных взрослых, — ответила я.
Он засмеялся:
— Хорошо. Продолжай.
— Ну, пляжей. Семейных ресторанов. Топографии.
— Прекрасные примеры наших недостатков. Прибавь сюда культуру.
— Да, с культурой у нас напряженно, — признала я, начиная
понимать, куда он меня везет. — Мы что, едем в музей?
— Ну, можно и так сказать.
— Или мы едем в тот парк?
Гас разочарованно вздохнул.
— Да, мы едем в тот парк, — сказал он. — Ты уже догадалась, что ли?
— О чем догадалась?
— Ни о чем.
Позади музея располагался парк с гигантскими скульптурами. Я
слышала о нем, но никогда не бывала. Мы проехали мимо музея и
остановились у баскетбольной площадки, заполненной огромными синими
и красными стальными арками, изображавшими траекторию передаваемого
мяча.
Мы спустились вниз с того, что в Индианаполисе сойдет за холм, на
поляну, где дети карабкались и ползали по огромному скелету. Ребра были
мне примерно до пояса, а бедренная кость выше моего роста. Скульптура
выглядела как детский рисунок, где скелет поднимается из земли.
У меня болело плечо. Я боялась, что из легких пошли метастазы. Я
представляла, как раковая опухоль, скользкий угорь с вероломными
намерениями, прорастает в кости, оставляя дыры в моем скелете.
— «Сексуальные кости», — начал Огастус. — Скульптура работы

---

Джоупа ван Лисхута.
— Голландец, что ли?
— Да, — подтвердил Гас. — Как и Рик Смитс. Как и тюльпаны. — Гас
остановился посреди поляны с костями и снял рюкзак сперва с одного
плеча, потом с другого. Расстегнул молнию, вынул оранжевое одеяло,
пинту апельсинового сока и несколько бутербродов со срезанными
корками, завернутых в пленку.
— А почему все оранжевое? — спросила я, не позволяя себе думать,
что все это каким-то образом ведет к Амстердаму.
— Ну как же, национальный цвет Нидерландов! Помнишь Вильгельма
Оранского?
— Его в школе не проходят, — усмехнулась я, стараясь скрыть острый
интерес.
— Бутерброд будешь? — спросил он.
— Дай догадаюсь, — сказала я.
— Голландский сыр и помидоры. Помидоры, извини, мексиканские.
— Вечно ты разочаруешь, Огастус. Хоть бы тогда оранжевых
помидоров достал!
Он засмеялся, а потом мы молча ели бутерброды, глядя, как дети
лазают по скульптуре. Я не могла спросить напрямую, поэтому сидела в
окружении всего голландского, неловкая и переполняемая надеждой.
В отдалении, купаясь в чистейшем солнечном свете, столь редком и
драгоценном в моем городке, шумная детская компания превратила скелет
в игровую площадку, перепрыгивая через искусственные кости.
— Вот что мне в этой скульптуре нравится, — начал Огастус,
подержав незажженную сигарету двумя пальцами, словно стряхивая пепел,
и сунув ее обратно в рот. — Во-первых, кости достаточно далеко друг от
друга, и ребенок не может устоять перед желанием попрыгать между ними.
Ему хочется непременно пропрыгать всю грудную клетку до черепа. Во-
вторых, скульптура своей сутью побуждает младость играть на костях.
Символические резонансы можно приводить бесконечно, Хейзел Грейс.
— Любишь ты символы, — сказала я, надеясь повернуть разговор к
обилию голландских символов на нашем пикнике.
— Да, кстати, об этом. Ты, наверное, думаешь, почему приходится
жевать сандвич с плохим сыром и пить апельсиновый сок и почему я надел
фуфайку с голландцем, занимающимся спортом, который я не люблю.
— Ну, эти мысли приходили мне в голову, — согласилась я.
— Хейзел Грейс, как многие дети до тебя — и я говорю это с большой
любовью, — ты потратила заветное Желание поспешно, не думая о

---

последствиях. Мрачная Жница смотрела тебе в лицо, и страх умереть с
Желанием в пресловутом кармане заставил тебя ткнуть пальцем в первое,
что можно исполнить. И ты, как многие другие, выбрала бездушные
искусственные удовольствия тематического луна-парка…
— Вообще-то поездка была прекрасная. Я видела Гуфи и Минни…
— Я не закончил внутреннего монолога! Я его записал и заучил,
будешь мешать, собьюсь, — перебил меня Огастус. — Пожалуйста, жуй
свой сандвич и слушай. — Бутерброд оказался невероятно черствым, но я
улыбнулась и откусила с краешка. — Ладно. На чем я остановился?
— На искусственных удовольствиях.
Он убрал сигарету в пачку.
— 
Правильно, 
на 
бездушных 
искусственных 
удовольствиях
тематического луна-парка. Но позволь мне доказать, что настоящие герои
Фабрики Желаний — это молодые мужчины и женщины, которые ждут, как
Владимир и Эстрагон ждут Годо
[6]
или хорошие христианские девушки —
свадьбы. Эти молодые герои ждут стоически, без жалоб, когда сбудется их
единственное заветное желание. Конечно, оно рискует никогда не
исполниться, но они хотя бы могут спокойно почить в могиле, зная, что
внесли свою лепту в сохранение идеи Заветного Желания. С другой
стороны, что, если оно осуществится? Что, если ты поймешь, что твое
заветное желание — посетить гениального Питера ван Хутена в его
амстердамском изгнании, и истинно возрадуешься, что не истратила свое
Желание раньше?
Огастус замолчал и молчал довольно долго. Я рассудила, что
внутренний монолог закончился.
— Но я уже использовала свое Желание, — напомнила я.
— А-а, — протянул он. И после артистически выдержанной паузы
добавил: — Зато я свое не истратил.
— Правда? — Я была поражена, что Огастус попал в кандидаты на
Желание, притом что он уже снова ходит в школу и у него целый год
ремиссия. Нужно быть очень больным, чтобы фонд «Джини» поманил тебя
Желанием.
— Я получил его в обмен на ногу, — пояснил он. Солнце светило
прямо ему в лицо, он щурился, чтобы смотреть на меня, отчего его нос
прелестно морщился. — Учти, я не собираюсь отдавать тебе мое Желание.
Но у меня тоже появился интерес встретиться с Питером ван Хутеном, а без
девушки, познакомившей меня с его книгой, встречаться с ним нет смысла.
— Решительно никакого, — подтвердила я.
— Я поговорил с людьми из «Джини», они меня поддержали. Сказали,

---

в Амстердаме в начале мая просто сказка. Предложили уехать третьего мая,
а вернуться седьмого.
— Огастус, это правда?
Он потянулся ко мне и коснулся щеки. Секунду я думала, что он меня
поцелует. Я напряглась, и, видимо, он заметил, потому что убрал руку.
— Огастус, — обратилась я, — ты не обязан для меня этого делать.
— Еще как обязан, — сказал он. — Я осознал свое заветное желание!
— О Боже, ты самый лучший человек на свете, — восхитилась я.
— Ты небось говоришь это всем парням, которые финансируют тебе
заграничные поездки, — ответил он.

---