Уважаемый мистер Уотерс!
По получении Вашей электронной депеши, датированной
четырнадцатым апреля, я вполне прочувствовал шекспировскую
сложность Вашей трагедии. Все персонажи Вашей истории
имеют незыблемую гамартию: она — свою тяжелую болезнь,
Вы — свое сравнительно хорошее здоровье. Когда ей лучше или
Вам хуже, звезды смотрят на вас не столь косо, хотя вообще
смотреть косо — основное занятие звезд, и Шекспир не мог
ошибиться сильнее, чем когда вложил в уста Кассия фразу: «Не
в звездах, нет, а в нас самих ищи / Причину, что ничтожны мы и
слабы
».
[7]
Легко так говорить, когда ты римский аристократ
(или Шекспир), однако в реальности в наших гороскопах почти
сплошь ошибки.
Раз речь зашла о несовершенствах старого Уилла, Ваше
письмо о юной Хейзел напомнило мне Пятьдесят пятый сонет
Барда, который начинается: «Ни мрамору, ни злату саркофага, /
Могущих сил не пережить стихов, / Не в грязном камне,
выщербленном влагой, / Блистать ты будешь, но в рассказе
строф
»
[8]
(
не по теме, но время действительно худшая из шлюх:
кидает каждого). Стихи прекрасны, но утверждение ложно: мы
действительно помним «веские слова» Шекспира, но что мы
помним о человеке, память которого он увековечил? Ничего. Все,
что можно сказать с уверенностью, — это был мужчина; об
остальном нам остается лишь догадываться. Шекспир сказал
нам драгоценно мало о человеке, которого похоронил в своем
лингвистическом саркофаге (прошу Вас быть свидетелем —
когда мы говорим о литературе, мы делаем это в настоящем
времени. Когда мы говорим о мертвых, мы уже не столь
любезны). Нельзя обессмертить ушедших, написав о них. Язык
хоронит, но не воскрешает (откровенно признаюсь, я не первый,
кто сделал это наблюдение; сравните стих Маклиша «Замшелый
мрамор царственных могил», где есть героическая строка: «Я
скажу, что ты умрешь, и никто тебя не вспомнит».
Я отступил от темы, но вот в чем мораль: мертвые видны
только чудовищному немигающему глазу памяти. Живые, слава
Небесам, сохраняют способность удивлять и разочаровывать.
Ваша Хейзел жива, Уотерс, и Вы должны уважать ее решение,
особенно если оно принято настолько осознанно. Она щадит
Вас, желает избавить от боли; позвольте же ей так поступить.
Возможно, Вы не считаете логику юной Хейзел убедительной, но
я бреду по этой юдоли слез дольше, чем вы, и с моей точки зрения
Ваша девочка отнюдь не сумасшедшая.
Искренне Ваш
Питер ван Хутен.
Он действительно собственноручно нам написал. Я лизнула палец и
потыкала бумагу. Чернила немного расплылись. Настоящее.
— Мама, — позвала я. Я говорила негромко, но мне и не нужно
было — она всегда наготове.
Мама просунула голову в дверь:
— Ты в порядке, деточка?
— Можешь сейчас позвонить доктору Марии и спросить, убьет ли
меня трансконтинентальный перелет?
Do'stlaringiz bilan baham: |