Виноваты звезды

Глава 21 
Огастус Уотерс умер через восемь дней после репетиции своих
похорон в отделении интенсивной терапии больницы «Мемориал», когда
состоявший из него рак наконец остановил сердце, тоже состоящее из него.
Он был со своей матерью, отцом и сестрами. Миссис Уотерс
позвонила мне в полчетвертого утра. Конечно, я знала, что он уходит —
накануне вечером я говорила с его отцом, и он сказал: «Это может
случиться сегодня», — но все равно, когда я схватила мобильный с
тумбочки и увидела на экране «Мама Гаса», у меня внутри все оборвалось.
Она плакала навзрыд и повторяла: «Мне очень жаль», — и я ответила то же
самое, и она сказала, что он был без сознания около двух часов, прежде чем
наступила смерть.
Вошли мои родители с выжидательным видом, я кивнула, и они упали
друг другу в объятия, охваченные, не сомневаюсь, гармоническим ужасом,
который со временем напрямую коснется и их.
Я позвонила Айзеку, который проклял жизнь, вселенную и самого Бога
и спросил, где чертовы призы для битья, сейчас бы они, как никогда,
пригодились. После этого я вдруг поняла, что позвонить больше некому, и
это было печальнее всего. Единственный, с кем я хотела говорить о смерти
Огастуса Уотерса, был сам Огастус Уотерс.
Родители оставались в моей комнате целую вечность, пока не
рассвело, и наконец папа спросил:
— Ты хочешь побыть одна?
Я кивнула, и мама сказала:
— Мы будем за дверью.
«Кто бы сомневался», — подумала я.
Это было невыносимо. Каждая секунда хуже предыдущей. Мне
страшно хотелось ему позвонить и посмотреть, что получится, кто ответит.
За последние недели нам сократили время, которое мы проводили вместе в
воспоминаниях, но это, оказывается, было еще ничего. Я лишилась
удовольствия помнить, потому что не осталось того, на пару с кем можно
помнить. Потерять человека, с которым тебя связывают воспоминания, все
равно что потерять память, будто все, что мы делали, стало менее
реальным и важным, чем несколько часов назад.

---

Когда попадаешь в реанимацию, тебя первым делом просят оценить
боль по десятибалльной шкале и на основании этого решают, какие
лекарства дать и какую дозу. За несколько лет меня об этом спрашивали
сотни раз, и, помню, однажды, в самом начале болезни, когда я не могла
вздохнуть и мне казалось, что у меня в груди огонь, пламя лижет ребра,
грозя выжечь изнутри все тело, я даже не могла говорить и только показала
девять пальцев.
Позже, когда мне что-то дали, подошла медсестра. Меряя мне
давление, она погладила меня по руке и сказала:
— Знаешь, а ты настоящий борец. Ты оценила десятку всего лишь
девяткой.
Это было не совсем так. Я оценила боль в девять баллов, приберегая
десятку на худший случай. И сейчас он наступил. Непомерная, чудовищная
десятка обрушивалась на меня снова и снова, пока я неподвижно лежала на
кровати и смотрела в потолок, а волны швыряли меня о скалы и
оттаскивали в море, чтобы вновь запустить в иззубренное лицо утеса и
оставить на воде лицом вверх, не утонувшую.
Наконец я ему все-таки позвонила. На пятом звонке включился
автоответчик: «Вы позвонили Огастусу Уотерсу, — раздался звучный голос,
из-за которого я в свое время с ходу влюбилась в Гаса. — Оставьте
сообщение». 
Раздался 
писк. 
Мертвый 
эфир 
на 
линии 
казался
сверхъестественно жутким. Я позвонила, чтобы снова попасть в то тайное,
неземное, третье пространство, в котором мы всякий раз оказывались,
болтая по телефону, и ожидала знакомого ощущения, но оно не появлялось.
Мертвый эфир на линии ничего не облегчал, поэтому вскоре я положила
трубку.
Я достала из-под кровати ноутбук, включила и зашла на страницу
Гаса. На стенке было уже много соболезнований. Последнее гласило:
Люблю тебя, парень. Увидимся на той стороне.
Написано кем-то, о ком я никогда не слышала. Почти все посты,
прибывавшие одновременно с теми, что я успевала прочитать, были от
людей, с которыми я не была знакома и о которых он никогда не говорил.
Они превозносили его достоинства теперь, когда он был мертв, притом что
я знала наверняка — они не видели Гаса много месяцев и палец о палец не
ударили, чтобы его навестить. Неужели и моя стена будет так выглядеть
после моей смерти, или я так давно изъята из школы и жизни, что мне не
грозит масштабная меморизация?

---

Я продолжала читать.
Мне тебя уже не хватает, брат.
Огастус, я тебя люблю. Благослови и прими тебя Господь.
Ты всегда будешь жить в наших сердцах, высоченный парень.
Это меня особенно уязвило — как намек на само собой разумеющееся
бессмертие пока живых: ты будешь вечно жить в моей памяти, потому что я
никогда не умру! Теперь я твой бог, мертвый юноша! Ты принадлежишь
мне! Вера в собственное бессмертие — еще один побочный эффект
умирания.
Ты всегда был отличным другом. Прости, что я мало тебя видел, когда
ты перестал ходить в школу. Спорю, ты уже играешь в мяч в раю.
Я представила, как Огастус Уотерс анализирует этот комментарий:
если я играю в футбол в раю, значит ли это, что в физическом
местонахождении рая есть физические баскетбольные мячи? Кто их там
делает? Значит, в раю есть души второго сорта, которые работают на
небесной фабрике баскетбольных мячей, чтобы я мог играть? Или
всемогущий Создатель сотворяет мячи из космического вакуума? Является
ли такой рай некой вселенной без наблюдателя, где неприменимы законы
физики, и если так, почему, черт побери, я должен играть в баскетбол, когда
я могу летать, или читать, или рассматривать красивых людей — словом,
заниматься тем, что мне на самом деле нравится? Твои, приятель,
представления о моей загробной жизни скорее говорят много интересного о
тебе, чем о том, кем я был и кем стал.
Его родители позвонили мне около полудня сказать, что похороны
будут через пять дней, в субботу. Я представила церковь, наполненную
людьми, которые думали, что он любил баскетбол, и меня затошнило, но я
знала, что должна пойти, потому что обещала Гасу сказать речь, и вообще.
Нажав отбой, я продолжила читать посты на стенке Гаса.
Только что узнал, что Гас Уотерс умер после продолжительной борьбы
с раком. Покойся с миром, приятель.
Я знала, что все эти люди искренне опечалены и что на самом деле я
злюсь не на них, я злюсь на вселенную, но все равно подобные сентенции

---

меня бесили. Масса друзей объявляется, когда друзья тебе больше не
нужны. Я написала ответ на этот комментарий:
Мы живем во вселенной, где все подчинено созданию и искоренению
сознания. Огастус Уотерс умер не после продолжительной борьбы с раком.
Он умер после продолжительной борьбы с человеческим сознанием, пав
жертвой — как, возможно, однажды падешь и ты — привычки вселенной
собирать и разбирать все, что можно.
* * *
Я отправила сообщение и подождала ответов, несколько раз обновляя
страницу. Ничего. Мое замечание уже потонуло в снежной метели новых
постов. Все обещали смертельно по нему тосковать. Все молились за его
семью. Я вспомнила письмо ван Хутена: писанина не воскрешает, она
хоронит.
Некоторое время спустя я вышла в гостиную посидеть с родителями и
посмотреть телевизор. Не скажу с уверенностью, что это была за передача,
но в какой-то момент мама спросила:
— Хейзел, что мы можем сделать для тебя?
Я лишь покачала головой, снова заплакав.
— Что мы можем сделать? — повторила мама.
Я пожала плечами.
Но она продолжала спрашивать, как будто действительно могла что-то
сделать, наконец я переползла по дивану ей на колени, и папа подошел и
крепко-крепко обнял мои ноги, и я обхватила маму за талию и уткнулась ей
в живот, и так они держали меня несколько часов, пока прилив не начал
спадать.

---