|
Тебя ветром сдувает,
много лет тому назад сказала ему сестра, а сегодня,
подумал я, хватило бы самого легкого дуновения.
— Откуда ты знаешь?
— У меня нет времени объяснять, но я знаю, будьте уверены. Я здесь, чтобы
остановить его. Так что отдайте мой револьвер и позвольте мне это сделать. За вашу
сестру. За вашего племянника. И потому, что глубоко внутри вы, я в этом не
сомневаюсь, хороший парень. — Последнее, возможно, говорить и не следовало, но,
как полагал мой отец, если уж тебе хочется польстить человеку, лучше
переборщить. — Иначе вы бы не остановили Даннинга и его друзей, когда они
хотели забить Чеза Фрати до полусмерти.
Он думал. Я буквально слышал, как поворачиваются и щелкают шестеренки в
его мозгу. Потом глаза Теркотта сверкнули. Возможно, в последних закатных лучах,
но у меня создалось впечатление, будто в голове у него зажглись свечи, совсем как в
тыквенных фонарях по всему городу. Он заулыбался. А то, что я от него услышал,
мог сказать только психически больной человек… или коренной житель Дерри…
или тот, в ком сочеталось и первое, и второе.
— Он хочет их убить? Ладно, позволим ему.
—
Что?
Он направил на меня револьвер тридцать восьмого калибра.
— Сядь, Амберсон. Не дергайся.
Я с неохотой сел. Пошел уже восьмой час, и Теркотт превращался в человека-
тень.
— Мистер Теркотт… Билл… я знаю, вам нездоровится, поэтому, возможно, вы
не можете полностью оценить ситуацию. В доме женщина и четверо маленьких
детей. Господи, девочке всего семь лет.
— Мой племянник был гораздо младше, — ответил он, чеканя каждое слово,
словно изрекал великую истину, которая все объясняла. И оправдывала. — Я
слишком болен, чтобы убить его, а тебе не хватит духа. Я это вижу.
Я подумал, что в этом он ошибался. Возможно, Джейку Эппингу из Лисбон-
Фоллс и не хватило бы, но тот парень сильно изменился за последние недели.
— А почему не дать мне попробовать? Вам-то чем от этого хуже?
— Потому что этого будет недостаточно, даже если ты убьешь говнюка. Я
только что это понял. Мне… — он щелкнул пальцами, — вдруг открылось.
— Это нелогично.
— Просто тебе не пришлось двадцать лет наблюдать, как люди вроде Фила и
Тони Трекеров превозносят его, будто Короля Говно. Двадцать лет женщины строят
ему глазки, словно он Фрэнк Синатра. Он ездил на «понтиаке», тогда как я вкалывал
на шести фабриках за минимальную плату, вдыхая пыль, и теперь едва поднимаюсь
по утрам. — Рука терла и терла грудь. Лицо бледным пятном выделялось в сумраке
двора дома 202 по аллее Уаймора. — Убийство слишком хорошо для этого
мандолиза. Что ему нужно, так это сорок лет в Шенке, где в душевой боишься
наклониться, чтобы поднять с пола кусок мыла. А выпивка там только одна —
спермятина. — Теркотт понизил голос: — И знаешь что?
— Что? — Я похолодел.
— Протрезвев, он поймет, как ему их недостает. Он будет сожалеть о
содеянном. Ему захочется вернуть все назад. — Теперь он почти шептал, хрипло, с
надрывом. Должно быть, так поздней ночью говорят сами с собой неизлечимые
безумцы в «Джунипер-Хилл», когда заканчивается действие лекарств. — Может, о
жене он особо сожалеть и не будет, а о детях — точно. — Теркотт засмеялся и тут же
скривился, будто смех вызвал боль. — Ты, вероятно, наплел чистую хрень, но
знаешь что? Я надеюсь, что нет. Мы подождем и увидим.
— Теркотт, эти дети ни в чем не виноваты.
— Как и Клара. Как и маленький Майки. — Очертания его плеч приподнялись
и опустились. — Хрен с ними.
— Вы же не хотите…
— Заткнись. Мы подождем.
10
На часах, которые дал мне Эл, стрелки светились, и я с ужасом и в отчаянии
наблюдал, как большая движется к нижней точке циферблата, а потом начинает
подниматься. До «Новых приключений Эллери Куина» осталось двадцать пять
минут. Потом двадцать. Пятнадцать. Я пытался заговаривать с Терскоттом, но
слышал от него только: «Заткнись». И он постоянно потирал грудь, остановился
лишь затем, чтобы достать сигареты из нагрудного кармана.
— Отличная идея, — кивнул я. — Вашему сердцу только этого и не хватает.
— Закрой пасть.
Он воткнул штык в гравий у гаражной стены и прикурил от обшарпанной
зажигалки «Зиппо». Язычок пламени осветил бежавший по его щекам пот, хотя ночь
выдалась прохладной. Глаза запали, отчего лицо напоминало череп. Он глубоко
затянулся, закашлялся. Тело тряслось, но рука с револьвером — нет. С револьвером,
нацеленным мне в грудь. В небе зажглись звезды. До восьми оставалось десять
минут. И сколько прошло времени от начала «Приключений» до появления
Даннинга? В сочинении Гарри об этом не написал, но я предполагал, что не
слишком много. На следующий день занятий в школе не было, однако Дорис
Даннинг вряд ли хотела, чтобы семилетняя Эллен кружила по улицам после десяти
вечера, даже в сопровождении Тагги и Гарри.
Пять минут до восьми.
И внезапно меня осенило. Не возникло ни малейших сомнений в том, что это
правда, и я не стал терять ни секунды.
— Ты же трус.
—
Что?
— Он выпрямился, словно ему в зад вогнали палец.
— Ты меня слышал, — передразнил я его. — «Никто не связывается с Фрэнки
Даннингом, кроме меня. Он
мой
». Ты твердил это себе двадцать лет, да? И все еще с
ним не разобрался?
— Я велел тебе заткнуться.
— Черт, двадцать два года! Ты не стал связываться с ним и когда он гнался за
Чезом Фрати. Побежал за футболистами, как маленькая девчонка.
— Их было шестеро!
— Разумеется, но в последующие годы ты не раз и не два мог подстеречь
Даннинга одного, однако даже не бросил банановую шкурку на тротуар в надежде,
что он поскользнется. Бздун — это ты, Теркотт. Прячешься здесь, как кролик в норе.
— Заткнись!
— Убеждаешь себя в какой-то чуши, будто увидеть его в тюрьме — лучшая
месть, лишь бы не признавать…
—
Do'stlaringiz bilan baham: |
