…Убийство президента Кеннеди стало самым трагическим событием

Джордж де Мореншильдт
и его
жена 
Джин
в среду вечером подняли бокал вина (и не один) в
клубе 
«Карусель»
, празднуя день рождения чудесной дамы.
Сколько лет? На этот вопрос голубки нам не ответили, но, на наш
взгляд, ей не больше двадцати трех (будьте уверены!). За столик
их усадил сам веселый владелец 
«Карусели»
, важная шишка
Джек Руби
, который прислал им бутылку шампанского, а потом
присоединился, чтобы поднять бокал за именинницу. С днем
рождения, 
Джин
, и долгих лет счастливой жизни!
— Шампанское оказалось паленым, и я мучился похмельем до трех часов
пополудни следующего дня, но оно выпито не зря, если вас это удовлетворит.
Меня это удовлетворило. Более того, заворожило.
— Как хорошо вы знаете этого Руби?
Де Мореншильдт фыркнул — и в этом быстром продвижении воздуха по
раздувшимся ноздрям выразилось все его баронское пренебрежение.
— Не очень хорошо, и не жалею. Бешеный маленький еврейчик, который
подкупает полицию бесплатной выпивкой, чтобы они смотрели в другую сторону,
когда он распускает кулаки. А он это любит. Джин нравятся стриптизерши. Они ее
возбуждают. — Он пожал плечами, как бы говоря, ну разве поймешь этих
женщин. — А теперь вы… — Он глянул вниз, увидел револьвер в моей руке и
замолчал. Его глаза широко раскрылись. Между губ появился язык, облизнул их,
скрылся во рту, издав необычный влажно-чавкающий звук.
— Удовлетворен ли я? Вы это собирались спросить? — Я ткнул его стволом

---

револьвера и получил немалое удовольствие, услышав «ах!». Убийство изменяет
человека, говорю я вам, он становится жестче, но в свое оправдание могу сказать:
если кого и следовало как следует напугать, так это де Мореншильдта. За то, что
Освальд стал таким, отчасти несла ответственность Маргарита. Немалая доля
ответственности лежала и на самом Ли — все эти до конца не оформившиеся грезы
о славе, — но и де Мореншильдт тоже внес свою лепту. Шла ли речь о каком-то
сложном плане, созревшем в недрах ЦРУ? Нет. Просто общение с бедняками
забавляло де Мореншильдта. Как и ярость и разочарование, которые он разжигал,
подзуживая неуравновешенного Освальда.
— Пожалуйста, — прошептал де Мореншильдт.
— Я удовлетворен. Но послушай меня, пустозвон. Ты больше никогда не
встретишься с Освальдом. Никогда не позвонишь ему по телефону. Никогда не
упомянешь об этом разговоре ни его жене, ни матери, ни Джорджу Бауху, никому из
эмигрантов. Это понятно?
— Да. Безусловно. Мне он и так начал надоедать.
— Ты мне уже надоел в два раза больше. Если выяснится, что ты с ним говорил,
я тебя убью. 
Capisce?
[154]
— Да. А эти участки?..
— С тобой свяжутся. А теперь выметайся на хер из моего автомобиля.
Он так и сделал, очень быстро. Когда сел за руль своего «кэдди», я опять
высунул из окна левую руку. На этот раз не подзывая к себе, а указывая пальцем на
Мерседес-стрит. Он уехал.
Я еще какое-то время посидел, глядя на газетную страницу, которую он в
спешке забыл забрать с собой. Де Мореншильдты и Джек Руби с поднятыми
бокалами. Все-таки свидетельство заговора? Чокнутые теоретики, верящие в убийц,
выскакивающих из сточных канав, и двойников Освальда, возможно, так бы и
подумали, но я знал, что это. Еще одно проявление гармонии. Я находился в Стране
прошлого, где все отражалось эхом.
Я чувствовал, что закрыл окно неопределенности Эла Темплтона. Если что и
осталось, так только малюсенькая щелочка. Освальд возвращался в Даллас третьего
октября. Согласно записям Эла, он устроится подсобным рабочим в Техасское
хранилище школьных учебников в середине октября. Только этого не произойдет,
потому что я намеревался положить конец его жалкой, опасной жизни между
третьим и шестнадцатым.
5 
Мне разрешили забрать Сейди из больницы утром седьмого августа. По пути в
Джоди она сидела очень тихая. Я чувствовал, что боль не отпускает ее, но большую