Толкование сновидений

обнажена, но этого никто не замечает. Студентка К. выходит к доске и что-то на ней пишет, затем просит 
„посмотреть, что у нее получилось“. Я поворачиваюсь к ней лицом, досадую, что она заставила меня сделать 
это. То, что написано на доске, – совершенно бессмысленно. Тем не менее я хвалю К.»

---

Neurosenlehre, zweite Folge. Работа «Психоанализ детского страха» опубликована также в 
книге 3. Фрейда «Психология бессознательного», М.; Просвещение, 1990.) 
Обратим прежде всего наше внимание на отношение детей к их братьям и сестрам. Я не 
знаю, на основании чего мы утверждаем, что отношение это по преимуществу любовно; у 
нас имеется достаточно примеров вражды между братьями и сестрами в зрелом периоде, и 
мы зачастую можем констатировать, что эта вражда ведет свое происхождение с детства или 
даже наблюдается с самого их рождения. Но, с другой стороны, есть много взрослых, 
относящихся с нежностью к своим братьям и сестрам, в детстве находившихся с ними в 
открытой постоянной вражде. Старший ребенок относился нехорошо к младшему, дразнил 
его, колотил, отнимал у него игрушки; младший питал бессильную злобу к старшему, 
завидовал ему и боялся, и его первые проблески стремления к свободе и правосознанию 
обращались против угнетателя.66 Родители говорят, что дети не переносят друг друга, и 
пожимают плечами, когда их спрашивают о причине этого. Нетрудно установить, однако, 
что и характер «хорошего ребенка» несколько иной, чем тот, который мы находим у 
взрослого человека. Ребенок абсолютно эгоистичен, он интенсивно испытывает свои 
потребности и неудержимо стремится к их удовлетворению, особенно же против своих 
соперников, других детей и главным образом против своих братьев и сестер. Мы не 
называем, однако, поэтому ребенка «злым», мы называем его «дурным», он не ответственен 
за свои дурные поступки ни перед нашим суждением, ни перед законом. И вполне 
справедливо: мы имеем основание надеяться, что еще в период детства в маленьком эгоисте 
проснутся альтруистические наклонности и мораль, и, выражаясь словами Мейнерти, 
вторичное «я» наложит свой отпечаток на первичное и подавит его. Правда, моральное 
чувство пробуждается не одновременно по всей линии, и продолжительность аморального 
детского периода у отдельных индивидуумов чрезвычайно различна. Психоаналитические 
исследования показали мне, что преждевременное установление морального реактивного 
образования (до трехлетнего возраста) – то есть если ребенок слишком рано становится 
«хорошим» – должно учитываться как момент, предрасполагающий к возникновению в 
позднейшей жизни невроза. Там, где отсутствует развитие этой моральности, там мы 
говорим о «дегенерации»; тут перед нами, очевидно, задержка развития. Но и там, где 
первичный характер устранен позднейшим развитием, он может благодаря заболеванию 
истерией снова частично проявиться наружу. Сходство так называемого истерического 
характера с характером «дурного» ребенка бросается сразу в глаза. Невроз же навязчивости 
соответствует, наоборот, прорыву сверхморальности, которая была наложена, как усиленно 
отягчающий момент, на всегда живой первичный характер. 
Таким образом, многие, которые любят в данное время своих братьев и сестер и для 
которых утрата их была бы очень тяжела, бессознательно носят в себе издавна злые желания, 
которые способны проявляться в сновидениях. Чрезвычайно интересно наблюдать за 
отношением маленьких детей до трех лет и даже меньше к их младшим братьям и сестрам. 
Ребенок до появления на свет последних был в семействе единственным; теперь же ему 
говорят, что аист принес ему братца или сестрицу. Ребенок смотрит на пришельца и говорит 
категорическим тоном: «Пусть аист унесет его обратно». Трехлетний Ганс, фобия которого 
послужила объектом для анализа в вышеупомянутой работе, крикнул в лихорадочном 
состоянии незадолго до рождения своей сестры: «Мне не нужно никакой сестрицы». Заболев 
через полтора года неврозом, он признается в желания, чтобы мать уронила малютку в ванну 
и чтобы она умерла. При всем том Ганс чрезвычайно добрый и ласковый ребенок; через 
несколько лет он искренне привязался к сестре и относился к ней покровительственно. 
66 В настоящее время установка «соперничества» среди родных братьев и сестер, иногда доходящая до 
крайней враждебности, является бесспорным фактом. Во времена 3. Фрейда его позиция казалась необычной и 
ложной, хотя история двух «первых братьев» – Каина и Авеля (а также других, не менее известных братьев – 
Ромула и Рема) должна была бы заставить задуматься тех, кто представляет внутрисемейные отношения сугубо 
идиллическими. 

---

Я готов вполне серьезно утверждать, что ребенок сознательно учитывает, какой ущерб 
могут принести ему новорожденный брат или сестра. От одной родственницы, находящейся 
сейчас в тесной дружбе со своей младшей сестрой, я знаю, что она в ответ на сообщение о ее 
рождении сказала: «А мою красную шапочку я все-таки ей не отдам». Если ребенок начинает 
сознавать этот ущерб лишь впоследствии, то и враждебные его чувства проявляются только 
тогда. Я знаю один случай, когда трехлетняя девочка пыталась задушить своего маленького 
брата в колыбельке, потому что его дальнейшее присутствие не сулило ей ничего хорошего. 
Дети в этом возрасте обнаруживают чрезвычайную, иногда даже преувеличенную 
склонность к ревности. Приведем еще один пример: новорожденный действительно умирает; 
на долю старшего ребенка снова выпадают все ласки родителей; но вот аист снова приносит 
нового братца или сестрицу. Разве не естественно, что у ребенка является желание, чтобы 
нового соперника постигла та же участь, что и первого, и чтобы ему снова было так же 
хорошо, как в тот промежуток между смертью первого и рождением второго? Разумеется, 
это отношение ребенка к младшим братьям и сестрам при нормальных условиях является 
просто функцией разницы в возрасте. При более значительном промежутке в старшей 
девочке могут проснуться, наоборот, материнские инстинкты к беспомощному 
новорожденному. 
Враждебное чувство по отношению к братьям и сестрам в детском возрасте встречается 
значительно чаще, чем это доступно притупленной наблюдательности взрослого. С тех пор 
было сделано много наблюдений, касающихся первоначального враждебного отношения 
детей к братьям и сестрам и к одному из родителей; наблюдения эти описаны в 
психоаналитической литературе. Особенно верно и беспристрастно изображена эта типичная 
детская установка поэтом Спиттелером из времен его раннего детства: «Впрочем, там был 
еще другом Адольф. Это было маленькое существо, о котором говорили, что это мой брат, 
но я никак не мог понять, зачем он нужен; еще меньше я мог понять, ради чего с ним 
церемонятся, как со мной. Я удовольствовался собой для своих потребностей, зачем же мае 
еще нужен был брат? Он был не просто бесполезен, порой он даже мешал мне. Когда я сидел 
на руках у бабушки, он тоже хотел сидеть у нее на руках, когда я катался в детской коляске, 
он сидел напротив и занимал половину места, толкая меня ногами». 
Над своими собственными детьми, появлявшимися на свет вскоре один после другого, 
я упустил случай сделать такого рода наблюдения; я спешу наверстать их теперь над моим 
маленьким племянником, единовластие которого нарушилось через пятнадцать месяцев 
появлением юной соперницы; хотя я и слышу, что мальчик относится по-рыцарски к своей 
сестренке, целует ей руку и гладит ее, я замечаю, что он, не достигнув еще двух лет, 
пользуется своим даром речи для того, чтобы критиковать соперницу, совершенно, на его 
взгляд, излишнюю. Как только разговор заходит о ней, он тотчас же вмешивается и говорит 
недовольным тоном: «Она такая маленькая, такая маленькая». В последнее время, когда 
девочка, прекрасно развившись, перестала уже заслуживать этот пренебрежительный 
возглас, мальчик обосновывает свое желание отклонить внимание взрослых от сестры 
другим путем. При каждом удобном и неудобном случае он говорит: «У нее нет зубов». 
Такие случаи смерти, пережитые в детском возрасте, иногда забываются в семье, однако 
психоаналитическое исследование показывает, что они имеют огромное значение для 
возникающего впоследствии невроза. Старшая девочка другой моей сестры, будучи 
шестилетним ребенком, несколько раз приставала к своим теткам с вопросом: «Неправда ли, 
Люси еще ничего не понимает?» Люси была моложе ее на два с половиной года. 
Сновидения о смерти брата или сестры, соответствующие такому повышенному 
враждебному чувству, я наблюдал у всех своих пациенток. Мне пришлось встретиться с 
одним только исключением, которое, однако, при анализе легко оказалось подтверждением 
общего правила. Когда я однажды во время сеанса сообщил ей о наличности у каждого 
человека таких сновидений (на мой взгляд, это имело связь с очередным симптомом, 
который мы разбирали), она ответила к моему удивлению, что ей ничего подобного никогда 
не снилось. Ей пришло на память, однако, другое сновидение, которое не имело как будто 

---

ничего общего с первым сновидением; она видела его в первый раз в возрасте четырех лет, 
когда она была самым младшим ребенком в семье; с тех пор сновидение это неоднократно 
повторялось. «Множество детей, все ее братья, сестры, кузины, и кузены играют на лугу. 
Вдруг за спинами у них оказываются крылья, они улетают и исчезают». Такими словами 
выразил трехлетний Ганс уничтожающую критику своей сестры. Он предполагает, что она 
не умеет говорить потому, что у нее нет зубов. О значении этого сновидения она не имела ни 
малейшего понятия. Нетрудно, однако, увидеть в нем сновидение о смерти ее братьев и 
сестер в его первоначальной форме, мало искаженной цензурой. Я решаюсь предложить 
следующий анализ этого сновидения. После смерти одного из ее кузенов – дети двух братьев 
выросли в этом случае вместе, как родные братья и сестры – моя в то время четырехлетняя 
пациентка спросила одну свою взрослую родственницу: «Что становится с детьми, когда они 
умирают?» В ответ она услышала: «У них вырастают крылья, и они становятся ангелами». В 
сновидении у всех братьев и сестер вырастают крылья, как у ангелов, и – что самое главное – 
они улетают. Наша маленькая «делательница ангелов» остается одна из всех детей. То, что 
дети играют на лугу, с которого потом улетают, указывает с полной очевидностью на 
бабочек, как будто ребенок руководствовался той же ассоциацией, которая побудила 
древних снабдить Психею крыльями бабочки. 
Быть может, меня спросят: хотя враждебные импульсы детей по отношению к их 
братьям и сестрам действительно имеют место, но каким образом детская душа становится 
вдруг настолько дурной, что желает своим соперникам или более сильным сверстникам 
смерти? Как будто все проступки и вся несправедливость могут искупаться только смертью? 
Кто так говорит, тот не знает, очевидно, что представление ребенка о смерти имеет весь-ма 
мало общего с нашим понятием о ней. Ребенку незнакомы ужасы тления, могильного холода, 
бесконечного «ничто» и всего того, что связывается со словом «смерть» в представлении 
взрослого и что имеется налицо во всех мифах о потустороннем мире. Страх смерти чужд 
ему, поэтому-то он и играет с этим страшным словом и грозит другому ребенку: «Если ты 
еще раз это сделаешь, то умрешь, как умер Франц». Бедная мать дрожит от страха, она не 
может, наверное, забыть того, что большая часть людей не доживает до зрелого возраста. 
Даже восьмилетний ребенок, возвратясь из какого-нибудь естественно-исторического музея, 
может сказать своей матери: «Мама, я тебя очень люблю. Когда ты умрешь, я из тебя сделаю 
чучело и поставлю здесь в комнате, чтобы тебя видеть всегда». Настолько мало детское 
представление о смерти похоже на наше. От одного очень способного десятилетнего 
мальчика я вскоре после смерти отца его услышал, к своему удивлению, следующую фразу: 
«То, что папа умер, я понимаю, но почему он не приходит домой ужинать, этого я никак 
понять не могу». Дальнейший материал, относящийся к этой теме, содержится в 
редактируемом д-ром ф. Гуг-Гелльмут отделе Kinderseele в «Imago» Zeitschrift f?r Anwendung 
der Psychoanalyse auf die Geisteswissen-schaften, Bd. I–V, 1912–1918. 
«Умереть» – значит для ребенка, который вообще избавлен от вида предсмертных 
страданий, то же самое, что «уйти», не мешать больше оставшимся в живых. 67 Он не 
различает, каким способом осуществляется это отсутствие, – отъездом или смертью. 
Наблюдение одного психоаналитически образованного отца также подчеркивает момент, 
когда его четырехлетняя высокоразвитая дочурка узнает разницу между «отсутствием» и 
«смертью». Ребенок питался неохотно и чувствовал, что одна из служанок пансиона 
недружелюбно к нему относится. «Пусть Жозефина умрет», – сказала она отцу. – «Почему 
67 Далеко не всегда подобное отношение к смерти действительно характерно для детей, по крайней мере, 
отношение к перспективе собственной смерти. Это особенно заметно в семьях атеистического воспитания, 
когда родители объясняют детям, что через тысячу лет их уже «просто не будет». Вот так отразилось подобное 
сообщение в сновидении пятилетнего Вити: