Секс. От нейробиологии либидо до виртуального порно. Научно-популярный гид

Когда мы научились плохому?
Сейчас ревнители традиционной морали любят
вспоминать счастливые времена, когда люди занимались
сексом чинно и благопристойно. Но были ли такие
времена на самом деле? Уже начиная с древних греков,
даже не очень въедливо изучая вопрос, можно поставить
галочки 
напротив 
трансвестизма, 
педофилии 
и
садомазохизма. А ведь были еще и мифы о божествах,
соблазнявших 
какую-нибудь 
прекрасную 
гречанку,
прикинувшись лебедем или быком! «Жизнь двенадцати
цезарей» древнеримского историка Светония – почти что
энциклопедия сексуальных причуд. И даже если мы
обратимся к таким строгим историческим периодам, как
христианское Средневековье и Викторианская эпоха, нас
ждет много интересного.
Да, в Средние века единственно правильной
признавалась миссионерская поза. (Сохранился даже
рейтинг греховности поз, составленный германским
священником XIII века Альбертом Магнусом, позже

---

признанным католическим святым, – по нарастающей: 1)
миссионерская, 2) на боку, 3) женщина сидит на мужчине,
4) секс стоя, 5) догги-стайл.) А за оральный секс в те
времена можно было получить три года тюремного
заключения. Но зато в исповедальном опроснике для
женщин XI века упоминается страпон: «Изготовляла ли ты
предмет в форме пениса, привязывала ли его к интимным
частям тела и прелюбодействовала с другими женщинами
с его помощью?» Это намекает на то, что такая практика
имела место, не говоря уже о том, что для средневекового
священника было в порядке вещей задавать женщинам
подобные вопросы (и если вам кажется, что все это
творилось только в порочной Европе, почитайте русские
требники XIV–XVI веков). Интересно, кстати, что сами по
себе лесбийские игрища волновали блюстителей морали
отнюдь не так сильно, как попытка имитировать мужскую
роль в сексе. Петтинг между дамами не воспринимался
всерьез как сексуальная активность, в то время как
противоестественная 
пенетрация 
действительно
оскорбляла небеса, нанося ущерб природному порядку. На
исповеди также считалось нормальным спрашивать
мужчин про ночные поллюции (за них полагалась
епитимья – пропеть семь лишних псалмов поутру, а
парню, нечаянно увидевшему эротический сон, в церкви
приходилось петь весь Псалтырь; видимо, и такие
прецеденты случались), соблазнение монашек и всяческие
вольности во время секса с женой
[161]
. В общем, можно
предположить, что регулярные исповеди были отдельной
формой сексуальной жизни для обеих сторон. Тут
напрашивается вопрос: а не получается ли так, что
невинная паства узнавала самые интересные сексуальные
тренды из уст дотошных священников, что впоследствии и
приводило к греховным экспериментам? Эта мысль
серьезно взволновала епископа Орлеанского Теодульфа,
который еще в X веке призывал своих коллег не слишком
расширять кругозор подопечных. Впрочем, большинство
священников на этот счет почему-то не беспокоились.
Самобичевания для «укрощения плоти» тоже могли
приобретать эротическую окраску – с точки зрения
выработки условных рефлексов, если человек в состоянии

---

возбуждения периодически будет стегать себя плеткой,
мозг вполне может связать эти два ощущения.
С началом охоты на ведьм стало удобно списывать все
неприличные фантазии на происки демонов, а суровые
ограничения прекрасно стимулировали воображение:
сексуальная 
жизнь 
средневековой 
ведьмы 
была
поинтереснее, чем в «Пятидесяти оттенках серого», и
включала, помимо регулярной смены половых партнеров,
анальный секс, анилингус, игры с болью и температурой
(впрочем, последнее, кажется, выходило ненарочно –
просто было принято считать, что пенис у дьявола
холодный, как лед)
[162]
. Некоторые потерпевшие после
контактов с инкубами давали красочные описания в
лучших традициях хентая, например, им попадались
демоны с удобно приспособленными для двойной
пенетрации членами, временами возникал и третий
отросток. При этом, по наблюдению некоторых
средневековых писателей, к девственницам и вдовам
инкубы почему-то захаживали чаще, а Чосер подмечал,
что рассказов об инкубах сильно поубавилось, когда в
Европе появилось много странствующих монахов,
которые частенько останавливались на ночлег в обычных
жилых домах (видимо, монахи тогда, как ни
парадоксально, играли для заскучавших домохозяек роль
сегодняшних сантехников)
[163]
.
В эпоху Ренессанса нравы стали несколько проще. По
крайней мере, получать удовольствие от секса больше не
возбранялось – мало того, поскольку, согласно воззрениям
тогдашней 
медицины, 
женщина 
считалась
«неполноценным мужчиной» с вывернутым внутрь
пенисом, ей, чтобы зачать ребенка, требовалось что-то
вроде семяизвержения. Поэтому в интересах мужа было
обеспечить жене оргазм (правда, не очень понятно, как в
таких случаях дела обстояли с любовницами). С другой
стороны, именно в это время получили распространение
так 
называемые 
пояса 
верности 
– 
громоздкие
металлические конструкции, которые не дали бы жене
заняться сексом с кем-то другим или хотя бы развлечь себя
своими силами, пока муж в отлучке. Мужья в отлучках

---

бывали часто, периодически перед надеванием пояса жена
успевала забеременеть от своего же благоверного, и это
грозило закончиться трагически – без ключа снять пояс
было невозможно. Не говоря уже о том, что
приспособление сильно мешало гигиене. К XVIII–XIX
векам «клетки для гениталий» стали использовать в
других целях – для борьбы с ужасно вредной, по мнению
тогдашней медицины, мастурбацией, а в ХХ веке такие
пояса, став заметно удобнее, превратились в фетишный
элемент БДСМ.
Но вернемся к старым добрым временам. Реформация
привела к очередному ужесточению канонов сексуальной
жизни. Если католики относились к сексу как к
необходимому злу (во всяком случае, на существование
борделей довольно часто закрывали глаза, чтобы снизить
число изнасилований, внебрачных связей, а еще чтобы
отвлекать мужчин от рукоблудства – с точки зрения
тогдашней теологии эякулировать хотя бы в какую-нибудь
женщину было не так грешно, как растрачивать семя
попусту), то наиболее ярые протестанты возжелали
повсеместно насадить превосходство духа над материей.
Кстати, слово «либертин», которое в XVIII веке станет
синонимом морального нигилизма и причудливых
сексуальных эскапад, придумал Жан Кальвин – так
богослов называл людей, которым с его движением
оказалось не по пути
[164]
. Но гайки закручивались не
очень долго – на протяжении XVII века, по мере роста
европейского населения (с увеличением численности
людей в городах все сложнее было следить за сексуальной
жизнью знакомых) и интереса к естествознанию (тут в
лучшие умы впервые закралась мысль, что Библия –
замечательная книга, но там, где она противоречит
природе и здравому смыслу, возможно, стоит слушать
здравый смысл), нравы становились свободнее, а в XVIII
веке появились либертины в современном значении этого
слова – нигилисты, с энтузиазмом отрицавшие моральные
нормы и приличия. Королем либертинажа, конечно, по
праву можно назвать маркиза де Сада, но он был вполне
детищем своей эпохи, когда в знатных домах считалось

---

нормальным украшать обеденную посуду картинками
очень фривольного содержания, а в гостиных появлялись
«кресла с сюрпризом» для любовных игр – на них сажали
женщин, после чего в кресле срабатывала скрытая
пружина, оно откидывалось назад и фиксировало женские
ноги поднятыми и разведенными в стороны
[165]
. Один из
известных банкиров того времени просил любовницу
маршировать перед ним голой на четвереньках, прикрепив
к заду павлиньи перья. В общем, в XVIII веке умели
развлекаться – и проблемой злосчастного маркиза
оказалось вовсе не его распутство само по себе, а сложное
сочетание железного упрямства, наглости, полного
пренебрежения к нормам (один раз он привез в родное
имение любовницу, выдавая ее за жену) и несоблюдения
правил безопасности в своих игрищах. При ярко
выраженных садистских наклонностях маркиз, в отличие
от некоторых своих героев, не стремился никого убивать и
даже сильно калечить (в основном его интересовала порка
и то, что сейчас назвали бы бондажем), но, бывало,
перебарщивал с творческими экспериментами: одно из
самых громких уголовных дел на де Сада было заведено
после того, как он накормил нескольких проституток
печеньем со шпанской мушкой (препарат из жуков-
нарывников в высоких дозах является сильным ядом, а в
малых использовался как афродизиак). Девушки заболели,
но остались в живых, однако за маркизом закрепилась
репутация душегуба. Добавьте к этому любовь к
богохульствам и пренебрежение к любым авторитетам, и
становится понятно, почему де Сад провел десятилетия в
тюрьме. При этом слабость к порке питал и такой видный
и уважаемый просветитель, как Жан-Жак Руссо.
Викторианские леди и джентльмены тоже были не
такими уж паиньками – знаменитая повесть Стивенсона
про доктора Джекила и мистера Хайда вполне отражает
амбивалентное отношение эпохи к страстям и инстинктам.
Не говоря о том, что в эту эпоху изобрели вибратор
(естественно, не для удовольствия, а для пользы – как
способ лечения истерии), именно тогда пышным цветом
расцвел фут-фетиш. Из-за того, что женские наряды

---

надежно закрывали тело, мелькнувшая из-под длинной
юбки 
ступня 
могла 
стать 
ярким 
эротическим
впечатлением. Игры в наказание были распространенной
темой в викторианской порнографии (да, у них была
порнография! Как в картинках, так и в рассказах и даже в
стихах, например сборник The Whippingham Papers).
Другой популярной «фишкой» у английских лордов
того времени были сексуальные игры с асфиксией. То, что
перекрывание доступа к кислороду вызывает эрекцию, а
порой и семяизвержение, выяснилось опытным путем
гораздо раньше – в ходе наблюдения за повешенными. С
тех пор мужчины начали верить, что аккуратное и не-
летальное придушивание может лечить эректильную
дисфункцию. Викторианские джентльмены посещали
специальные «Клубы повешенных», где проститутки
следили за тем, чтобы клиенты получали специфическое
удовольствие безопасно для здоровья.
В те же времена со своей сексуальностью
экспериментировал австриец Леопольд фон Захер-Мазох,
и о его пристрастиях известно гораздо больше, чем о
причудах чопорных британцев.