Практикум по философии. Содержание заданий практикума привязано к темам семинарских

условием неупотребления таких средств, т.е. под условием подчинения 
материальных целей цели нравственной… 
До известного предела все согласны с этою элементарною истиной; все 
согласны, что непозволительно обогащать посредством преступления ни себя, ни 
своего друга, ни свою, ни его семью, ни даже свой город или целую область, в 
которой живешь. Но эта ясная как день нравственная истина вдруг тускнеет и 
совсем затемняется, как только дело доходит до своего народа. Для его 
предполагаемого блага, для служения его предполагаемым интересам вдруг все 
оказывается позволенным, цель оправдывает средства, черное становится 
белым, ложь предпочитается истине и насилие превозносится как доблесть. 
Народность становится здесь безусловною и окончательною целью, высшим 
благом и мерилом добра для человеческой деятельности. Но такое недолжное 
возвышение есть только призрачное и на деле сводится к унижению народности. 
Так как высшие человеческие блага исключают безнравственные средства для 
своего достижения, то, допуская в свое служение народу и узаконяя именно эти 
дурные способы, мы тем самым ограничиваем народный интерес только теми 
низшими материальными благами, которые могут быть добыты и сохраняемы 
злым и кривым путем. Это есть прежде всего обида для той самой народности, 
которой мы хотим служить. Это есть перенесение центра тяжести народной жизни 
из высшей сферы в низшую, - под видом служения народу это есть только 
служение 
народному 
эгоизму. 
Нравственная 
несостоятельность 
такого 
национализма 
обличается 
и 
историей, 
которая 
достаточно 
громко 
свидетельствует, что народы преуспевали и возвеличивались только тогда, когда 
служили не себе как самоцели, а высшим и всеобщим идеальным благам. А кроме 
того, история же свидетельствует и о фактической неосновательности самого 
представления о нации или народностях как о коренных и окончательных 
носительницах собирательной жизни человечества… 

---

316
История всех народов - древних и новых, - имевших прямое влияние на 
судьбы человечества, говорит нам одно и то же. Все они в эпохи своего расцвета 
и величия полагали свое значение, утверждали свою народность не в ней самой, 
отвлеченно взятой, а в чем-то всеобщем, сверхнародном, во что они верили, чему 
служили и что осуществляли в своем творчестве - национальном по источнику и 
способам выражения, но вполне универсальном по содержанию или предметным 
результатам. Народы живут и действуют не во имя себя или своих материальных 
интересов, а во имя своей идеи, т.е. того, что для них всего важнее и что нужно 
всему миру, чем они могут послужить ему, - они живут не для себя только, а для 
всех. То, во что народ верит и что с верою делает, он непременно признает 
хорошим безусловно, хорошим не как свое, а само по себе, следовательно, для 
всех, и таковым оно обыкновенно оказывается. 
Исторические представители народа могут иногда ложно понимать ту и 
другую сторону национально-универсальной идеи, которой они служат, и тогда их 
служение выходит дурное и безуспешное. Филипп II и герцог Альба очень плохо 
понимали идею церковного единства, парижский Конвент не лучше понимал идею 
человеческих прав; но дурное понимание проходит, а идея остается и 
просветляется в новых, лучших своих проявлениях, если только она 
действительно коренится в душе народа. 
Поскольку универсально народное творчество, т.е. то, что народ 
осуществляет в действительности, постольку же универсально в своем предмете 
истинное самосознание народное. Народ не сознает себя отвлеченно, как какого-
то пустого субъекта, отдельно от содержания и смысла своей жизни, он сознает 
себя именно в том или по отношению к тому, что он делает и что хочет делать, во 
что верит и чему служит. 
Но если сам народ, как ясно из истории, не ставит целью своей жизни себя 
самого, отвлеченно взятого, или материальный интерес своего существования 
отдельно от его высшего, идеального условия, то и каждый из нас не имеет права 
в любви к своему народу отделять его от смысла его жизни и служение его 
материальным выгодам ставить выше нравственных требований. И если сам 
народ своим истинным творчеством и самосознанием утверждает себя во 
всемирном - в том, что имеет значение для всех или в чем он солидарен со всеми, 
то каким же образом истинный патриот может ради предполагаемой «пользы» 
своего народа разрывать солидарность с другими, ненавидеть или презирать 
чужеземцев? Если сам народ видит свое настоящее благо в благе всеобщем, то 
как же патриотизм может ставить благо своего народа как что-то отдельное и 
противуположное всему другому? Очевидно, это не будет то нравственное 
идеальное благо, которое желает сам народ, и мнимый патриотизм окажется в 
противоречии не с чужими, а со своим собственным народом в его лучших 
стремлениях. 
Но существует же, однако, национальная вражда и противоборство? 
Существует, конечно, как некогда существовало повсюду людоедство, - 
существует как зоологический факт, осужденный лучшим человеческим 
сознанием 
самих 
народов. 
Возведенный 
в 
отвлеченное 
начало, 
этот 
зоологический факт тяготеет над жизнью народов, затемняя ее смысл и подавляя 
ее вдохновение, ибо смысл и вдохновение частного - только в связи и согласии 
его со всеобщим.
Против ложного патриотизма или национализма, поддерживающего 
преобладание звериных инстинктов в народе над высшим национальным 
самосознанием, прав будет космополитизм, требующий безусловного применения 
нравственного закона без всякого отношения к национальным различиям. Но 
именно нравственный принцип, если проводить его последовательно до конца, не 

---

317
позволяет 
нам 
удовлетворяться 
этим 
отрицательным 
требованием 
космополитизма. 
Пусть непосредственным предметом нравственного отношения будет 
отдельное лицо. Но ведь в самом этом лице одна из существенных его 
особенностей - прямое продолжение и расширение его индивидуальности - есть 
его народность (в положительном смысле характера, типа и творческой силы)… 
Если мы должны признавать собственное достоинство этого человека, то 
эта обязанность простирается и на все то положительное, с чем он связывает 
свое достоинство; и если мы любим человека, то должны любить его народность, 
которую он любит и от которой себя не отделяет. Высший нравственный идеал 
требует, чтобы мы любили всех людей, как самих себя, но так как люди не 
существуют вне народностей (как и народность не существует вне отдельных 
людей) и эта связь сделалась уже нравственною, внутреннею, а не физическою 
только, то прямой логический вывод отсюда есть тот, что мы должны любить все 
народности, как свою собственную. Этою заповедью утверждается патриотизм как 
естественное и основное чувство, как прямая обязанность лица к своему 
ближайшему собирательному целому, и в то же время это чувство освобождается 
от зоологических свойств народного эгоизма, или национализма, становясь 
основою и мерилом для положительного отношения ко всем другим народностям 
сообразно безусловному и всеобъемлющему нравственному началу. Значение 
этого требования любви к другим народностям нисколько не зависит от 
метафизического вопроса о народах как о самостоятельных собирательных 
существах. Если бы даже народность существовала только в своих видимых 
единичных носителях, то в них она во всяком случае составляет положительную 
особенность, которую можно ценить и любить у чужестранцев так же, как и у своих 
единоплеменников. Если такое отношение станет действительно правилом, то 
национальные различия сохранятся и даже усилятся, сделаются более яркими, а 
исчезнут только враждебные разделения и обиды, составляющие коренное 
препятствие для нравственной организации человечества. 
Требование любить другие народности, как свою собственную, вовсе не 
означает психологической одинаковости чувства, а только этическое равенство 
волевого отношения: я должен так же хотеть истинного блага всем другим 
народам, как и своему собственному; эта «любовь благоволения» одинакова уже 
потому, что истинное благо едино и нераздельно. Разумеется, такая этическая 
любовь связана и с психологическим пониманием и одобрением положительных 
особенностей 
всех 
чужих 
наций, 
- 
преодолев 
нравственною 
волею 
бессмысленную и невежественную национальную вражду, мы начинаем знать и 
ценить чужие народности, они начинают нам нравиться. Но эта «любовь 
одобрения» не может быть тождественна с тою, которую мы чувствуем к своему 
народу, как и самая искренняя любовь к ближним (по евангельской заповеди), 
этически равная любви к самому себе, никогда не может быть с нею 
психологически одинаковою. За собою, как и за своим народом, остается 
неизменное первенство исходной точки. А с устранением этого недоразумения 
устраняется и всякое серьезное возражение против нашего принципа: люби все 
другие народы, как свой собственный.