КНИГА II. МУАД-ДИБ
~ ~ ~
Когда мой отец, Падишах-Император, услышал о смерти герцога
Лето и об обстоятельствах, при которых это случилось, он впал в
ярость. Никогда прежде мы не видели его в таком гневе, Он обвинял
мою мать, кричал о заговоре, вынудившем его посадить на трон бен-
джессеритку. Он обвинял Гильдию и старого злодея-барона. Он обвинял
всех, кто попадался ему на глаза, даже меня, говоря, что я ведьма и
ничуть не лучше всех остальных. Когда я попробовала успокоить его,
сказав, что случившееся вполне закономерно и объясняется обычным
инстинктом
самосохранения,
которым
руководствуются
все
правители, начиная с глубокой древности, он рассмеялся мне в лицо и
спросил, не считаю ли я его беспомощным трусом. Я видела, что его
смятение вызвано не столько смертью герцога, сколько самим фактом
убийства особы королевской крови. Сегодня, оглядываясь назад, я
думаю, что моего отца тревожило некое предчувствие: ведь его род и
род Муад-Диба происходил от одних предков.
Принцесса Ирулан, «В доме моего отца».
— Теперь Харконнену придется убить Харконнена, — прошептал Поль.
Он проснулся незадолго до наступления ночи и сидел на полу темного, герметично
закрытого влаготента. Бормоча себе под нос, он слышал, как шевельнулась в своем углу мать,
спавшая у противоположной стенки.
Поль мельком бросил взгляд на индикатор — табло с показаниями подсвечивалось
фосфорными трубками.
— Похоже, дело к ночи, — сказала Джессика. — Может, поднимешь шторки?
Поль уже отметил, что в последние несколько минут ее дыхание изменилось — значит, она
просто молча лежала в темноте, пока не убедилась, что он проснулся.
— Это ничего не даст, — ответил он. — Прошла буря, и тент засыпало песком. Сейчас я
начну нас откапывать.
— От Дункана по-прежнему никаких известий?
— Никаких.
Поль рассеянно потер герцогский перстень на большом пальце и вдруг ощутил такую
ненависть к планете, на которой Харконнены убили его отца, что его всего передернуло.
— Я слышала, когда началась буря.
Это небрежно брошенное замечание почему-то его успокоило. Мозг сосредоточился на
буре, начало которой он видел через прозрачный полог влаготента: как слюни изо рта дебила
потекли по равнине песчаные ручейки, небо избороздили вихри… Скала с острой вершиной на
его глазах превратилась в пологий бурый холм. Песок заполнял низину, небо словно заляпали
холодной жидкой кашей, и влаготент погрузился во тьму.
Скрипнули под давлением песчаной массы распорки, и наступила тишина, изредка
нарушаемая похрипыванием сноркера, засасывающего с поверхности воздух.
— Попробуй включить приемник, — сказала Джессика.
— Без толку, — ответил он.
Нащупав около шеи трубку влагоуловителя, он втянул в рот теплую жидкость. При этом
Поль подумал, что стал настоящим аракианцем — перешел на «восстановленную воду»,
выработанную из его собственных выделений. Она была пресной и безвкусной, но хорошо
освежала горло.
Джессика услышала, что Поль пьет, и всей кожей почувствовала мягкий, облегающий
влагоджари. Но она отогнала от себя мысль, что надо бы тоже утолить жажду. Принять эту
мысль — значит смириться с Аракисом, смириться с ужасной необходимостью экономить все,
что содержит хоть каплю влаги. Во влагоприемные карманы тента, прошелестев, стекли
несколько капелек — в воздухе, который они выдыхали, тоже был водяной пар.
Если бы она могла снова заснуть!
Но в сегодняшнем дневном сне был эпизод, при воспоминании о котором она вздрогнула.
Она сидит, склонившись над песчаной рекой, и видит написанное кем-то имя — «Герцог Лето
Атрейдс». Слова расплываются в текучем песке, она пробует их восстановить, но не успевает
она дописать последнюю букву, как первая опять исчезает…
Кажется, что песок никогда не остановится.
Сон переходит в рыдания — она плачет все громче и громче. Нет, это не ее рыдания —
каким-то уголком сознания она понимает, что это скорее плач ребенка. И даже не ребенка —
новорожденного младенца. Некая женщина, лица которой ее память не сохранила, медленно
уходит прочь.
Do'stlaringiz bilan baham: |