Книжный вор

* * * ОДИН МАЛЕНЬКИЙ ОБРАЗ * * *
В основном — все так же.
Поезд идет с той же скоростью.

---

Заходится в кашле брат.
Но в этот раз Лизель не видно его лица, обращенного в пол.
Медленно она к нему склоняется. Рукой осторожно поднимает, взяв за подбородок, и тут
перед нею оказывается лицо Макса Ванденбурга с широко распахнутыми глазами.
Он смотрит на нее. На пол падает перо.
Тело теперь больше, пропорционально голове.
Поезд скрежещет.
— Лизель?
— Я же говорю, все хорошо.
Дрожа, она слезла с матраса. Поглупев от испуга, прошла по коридору к Максу. Проведя
немало минут у него под боком, когда все замедлилось, она попробовала истолковать сон. Было
ли это предзнаменование Максовой смерти? Или просто реакция на дневной разговор на кухне?
Может, Макс теперь заменил ей брата? Если так, то можно ли столь небрежно отбросить
собственную плоть и кровь? А может, это было даже глубоко затаенное желание Максовой
смерти. В конце концов, если такую участь заслужил ее брат Вернер, то и этот еврей вполне
заслуживает.
— Неужели ты так думаешь? — прошептала Лизель, стоя над кроватью. — Нет. — Этому
она поверить не могла. Ее ответ подтвердился, когда онемелость тьмы пошла на убыль, и на
тумбочке проступили очертания разнообразных предметов, больших и маленьких. Подарки.
— Очнись, — сказала она.
Макс не очнулся.
Еще восемь дней.
На уроке раздался стук костяшек в дерево.
— Войдите, — крикнула фрау Олендрих.
Открылась дверь, и весь класс удивленно посмотрел на Розу Хуберман, замершую на
пороге. Один-два ученика ахнули при таком зрелище — женщина в виде небольшого комода с
помадной ухмылкой и едкими, как хлорка, глазами. Это. Была легенда. Роза пришла в своей
лучшей одежде, но волосы у нее растрепались — и впрямь полотенце седых резиновых прядей.
Учительница явно оробела.
— Фрау Хуберман… — Ее движения толкались друг с другом. Она обежала глазами
класс. — Лизель?
Лизель посмотрела на Руди, встала и торопливо пошла к дверям, чтобы скорее покончить с
неловкостью. Дверь захлопнулась у нее за спиной, и вот они с Розой в коридоре, одни.
Роза смотрела в сторону.
— Что, Мама?
Та обернулась.
— Не штокай мне, свинюха малолетняя! — Скорость этих слов пропорола Лизель

---

насквозь. — Моя гребенка! — Струйка смеха выкатилась из-под двери, но тут же втянулась
обратно.
— Мама?
Лицо Розы было сурово, но улыбалось.
— Куда ты затолкала мою гребенку, глупая свинюха, воровка малолетняя? Сто раз говорила
не трогать мою расческу, а тебе хоть кол на голове теши!
Розина тирада продолжалась еще, наверное, с минуту, и Лизель успела сделать пару
отчаянных предположений о возможном местопребывании названной гребенки. Поток слов
оборвался внезапно — Роза притянула Лизель к себе, на пару секунд буквально. Даже в такой
близи ее шепот было почти невозможно расслышать.
— Ты просила наорать. Ты сказала, все поверят. — Роза оглянулась по сторонам, а ее голос
был как нитка с иголкой. — Он очнулся, Лизель. Он в сознании. — Она вынула из кармана
солдатика в ободранном мундире. — Просил отнести тебе. Он ему больше всех понравился. —
Роза отдала девочке солдатика, крепко взяла ее за плечи и улыбнулась. Прежде чем Лизель
успела что-то сказать, Роза поставила жирную точку. — Ну? Отвечай! Больше ты нигде ее не
могла забыть?
Он жив, думала Лизель.
— …Нет, Мама. Прости, Мама, я…
— Ну что с тебя толку? — Роза выпустила ее, кивнула и пошла прочь.
Еще несколько секунд Лизель постояла. Коридор был огромным. Она посмотрела на
солдатика в ладони. Инстинкт подталкивал ее бежать домой прямо сейчас, но благоразумие не
позволяло. Вместо этого она сунула покореженного солдатика в карман и вернулась в класс.
Все ждали.
— Глупая корова, — прошептала Лизель себе под нос.
Дети опять засмеялись. Фрау Олендрих не стала.
— Что такое?
Лизель была в такой вышине, что чувствовала себя неуязвимой.
— Я сказала, — с широкой улыбкой пояснила она, — глупая корова. — И в ту же секунду на
ее щеке зазвенела ладонь фрау Олендрих.
— Не смей так говорить о матери, — сказала учительница, но подействовало слабо. Девочка
только стояла и пыталась удержаться от улыбки. В конце концов, она не хуже любого тут умеет
получать «варчен». — Иди на место.
— Да, фрау Олендрих.
Руди, сидевший рядом, осмелился заговорить.
— Езус, Мария и Йозеф, — зашептал он, — у тебя на щеке вся ее рука. Большая красная
рука. Пять пальцев!
— Отлично, — сказала Лизель, потому что Макс был живой.
Когда она пришла домой, Макс сидел в кровати со сдутым мячом на коленях. От бороды у
него чесалось лицо, и стоило большого труда держать заболоченные глаза открытыми. Рядом с
подарками стояла пустая миска из-под супа.
Они не сказали друг другу «Привет».
Скорее, столкнулись зазубренными краями.
Скрипнула дверь, девочка вошла и встала перед больным, глядя на миску.
— Мама влила его тебе в горло силком?
Он кивнул, довольный, утомленный.
— Но он был очень вкусный.

---

— Мамин суп? Правда?
Улыбки у него не вышло.
— Спасибо за подарки. — Скорее — едва заметный разрыв губ. — Спасибо за облако. Твой
Папа мне объяснил про него.
Через час Лизель тоже попробовала кое в чем признаться.
— Мы не знали, что нам делать, если ты умрешь, Макс. Мы…
Много времени у него это не заняло.
— То есть как от меня избавиться?
— Прости.
— Нет. — Он не обиделся. — Вы правы. — Он вяло поиграл со сдутым мячом. — Вы
правильно делали, что думали об этом. В вашем положении мертвый еврей так же опасен, как и
живой, а может, и хуже.
— И еще мне снился сон. — Сжимая в руке солдатика, Лизель подробно описала свой сон.
Она собиралась еще раз просить прощения, но Макс перебил:
— Лизель. — Он дождался, когда она посмотрит на него. — Никогда не проси у меня
прощения. Это я должен просить его у тебя. — Он окинул взглядом все, что она ему
принесла. — Посмотри на них. Какие подарки. — Он взял в руку пуговицу. — А Роза сказала,
что ты читала мне каждый день по два раза, а иногда и по три. — Теперь он смотрел на шторы,
как будто видел сквозь них. Сел чуть повыше и промолчал с десяток безмолвных фраз. На его
лице прокралась тревога, и он тоже признался девочке кое в чем. — Лизель? — Он чуть подался
вправо. — Я боюсь, — сказал он, — что снова засыпаю.
Лизель твердо ответила:
— Тогда я тебе почитаю. А начнешь дремать, я буду шлепать тебя по щекам. Брошу книжку и
буду тебя трясти, пока не проснешься.
Весь остаток дня и добрую часть вечера Лизель читала Максу. Он сидел в постели и
впитывал ее слова, уже в сознании, до десяти часов с минутами. Во время короткой передышки
Лизель подняла глаза от книги и увидела, что Макс спит. Встревожившись, она толкнула его
книгой. Он проснулся.
Макс засыпал еще три раза. Дважды она его разбудила.
Следующие четыре дня он каждое утро просыпался в ее постели, потом — у камина, и
наконец, в середине апреля — в подвале. Он окреп, избавился от бороды, вернулись огрызки
веса.
Во внутреннем мире Лизель то было время великого облегчения. А во внешнем мире многое
пошатнулось. В конце марта засыпали бомбами город под названием Любек. Следующим в
очереди будет Кёльн, и вскоре дойдет до многих других немецких городов, включая Мюнхен.
Да, начальник стоял у меня за плечом.
«Сделай, сделай…»
Бомбы летели — и с ними я.