Закат Европы. Том 1

 
9
 
Всем этим произвольным, узким, привнесенным извне, продиктованным личными
интересами, насильственно навязанным истории формам я противополагаю действительный,
«Коперников», образ мировых событий, таящийся в них и открывающийся только непредубеж-
денному взгляду.
Опять возвращаюсь к Гёте. Что он подразумевает под именем живой природы, как раз
соответствует тому, что я называю всемирной историей в широком смысле, т. е. миром как
историей. Гёте, в своей художественной деятельности выявлявший жизнь, развитие образов,
становление, а не ставшее, как мы видим это на примере «Вильгельма Мейстера» и «Правды и
вымысла», ненавидел математику. У него миру как механизму противостоял мир как организм,
мертвой природе – живая, закону-образ. Каждая написанная им в качестве естествоиспытателя
строка стремится представить образ совершающегося, «чеканных форм в их жизненном раз-
витии». Вживание, наблюдение, сравнение, непосредственная внутренняя уверенность, точная
чувственная фантазия – таковы были его средства раскрытия таинств движущихся явлений.
И таковы средства исторического исследования вообще. Других, кроме этих, не имеется. Эта
божественная прозорливость заставила его вечером после битвы при Вальми у бивуачного огня
сказать свое изречение: «Здесь, с сегодняшнего дня начинается новая эпоха мировой истории,
и вы можете сказать, что вы при этом присутствовали». Ни один полководец, ни один дипло-
мат, уже не говоря о философах, никогда так непосредственно не чувствовал свершения исто-
рии. Эта глубочайшая оценка, высказанная по поводу исторического события в самый момент
его свершения.
И подобно тому, как он наблюдал развитие растительных форм из листа, возникновение
позвонка, происхождение геологических напластований, т. е. судьбу природы, а не ее причин-
ную связь, – так и мы приступим к рассмотрению языка форм человеческой истории, ее пери-
одической структуры, дыхания истории во всем изобилии её доступных нашему восприятию
подробностей.
В других научных областях принято причислять человека к организмам земной поверх-
ности, и на это имеется полное основание. Строение его тела, его естественные функции,
общий доступный восприятию облик – все это делает его составной частью более обширного
целого. Однако, несмотря на глубоко почувствованное сродство судьбы растительного мира
и судьбы человека – постоянный мотив всякой лирики, – несмотря на сходство человеческой
истории с историей любой группы высших живых существ – эту обычную тему бесчисленных
сказок, сказаний и басен, – для человека постоянно делают исключение. Вот здесь надо искать
сравнений, предоставив миру человеческих культур свободно и глубоко воздействовать на
наше воображение, а не втискивая его в предвзятую схему; надо за словами: юность развитие,
увядание, бывшими до сего времени, и теперь более, чем когда-либо, выражением субъектив-
ной оценки и чисто личного интереса социального, морального, эстетического характера, при-
знать, наконец, значение объективного наименования для органических состояний; надо сопо-
ставить античную культуру, как законченный в себе феномен, как тело и выражение античной
души, наряду с египетской, индийской, вавилонской, китайской и западноевропейской куль-
турами, и искать типическое в переменчивых судьбах этих больших индивидуумов, момент
необходимого в необузданном изобилии случайностей, – и тогда, наконец, развернется перед
нами картина мировой истории, свойственная нам и только нам, как людям Западной Европы.

---

О. Шпенглер. «Закат Европы. Том 1»
44