Некрономикон

self-
discovery
). В блестящей новелле «Сторонний» можно выделить как бы два
сообщения — мифологическое, о раздельно-слитом существовании «этого»
и «иного» миров; и психологическое, о прорыве в сознание
бессознательных содержаний. Герой, живущий в абсолютном уединении
некоего замка и не в силах более выносить одиночества, решается взойти
на башню, которая возносится выше самых высоких деревьев,
окружающих замок, в надежде сверху увидеть выход из леса. Добравшись
до верхней площадки башни, он выходит из-под земли… на поверхность.
Соответственно тому, что мир героя оказывается преисподним миром, он и
сам — к вящему своему ужасу — оказывается выходцем с того света.
Ощущение головокружительного ужаса и достигается в первую очередь
этим 
неожиданным 
переключением 
позиций 
«верха» 
и 
«низа»,
вызывающим чувство, что земля уходит из-под ног. Кроме того, в
свойственной Лавкрафту манере, повествование обрывается в самый
момент катастрофы — герой, пораженный ужасом, оставлен лицом к лицу
со своей темной половиной.
В рассказе «Краски из космоса» по-своему реализуется средневековое
представление о нисходящем с неба и, следовательно, способствующем
«возгонке» (сублимации, очищению) зелье. Это «луч или излучение некоей
звезды, или ее отбросы, избытки, сбрасываемые на землю» (их также
называют «звездный студень» и «ведьмино масло»; это студенистые
водоросли, появляющиеся после затяжных дождей). С ним соседствует
другое очистительное снадобье — медвяная роса, содержащая алкалоиды
спорыньи и действующая, в том числе как психоделик. Соединяя в себе
студенистость и способность порождать радужную игру красок,
субстанция, занесенная из космоса, производит, однако, действие, прямо
обратное очистительному.
Культ «Предвечных» и «Иных Богов» (культ Ктулху), положенный
Лавкрафтом в основу его космогонии, оказался в качестве мифологемы
настолько конструктивным, что не только сгруппировал вокруг себя целую
«школу» авторов (среди которых, правда, ни один не выбился из
«учеников» в мэтры), но вошел компонентом в современную мифологию,
создаваемую такими, например, писателями, как Фриц Лейбер или Колин
Уилсон, также исследующими «внутреннее пространство» — пограничные
области психики. По отношению к произведениям Лавкрафта их тексты
представляются как бы металитературой. В фантастике «основного русла»
(
mainstream
) приблизительно тем же образом имплицированно действуют

---

«три закона роботехники», сформулированные Азимовым — «робот не
может причинить вред человеку…», остальная «робопсихология» вытекает
уже из этого. Знаменитый роман английского писателя и философа
К. Уилсона «Паразиты сознания» интертекстуально связан с повестью
Лавкрафта «Тень тьмы времен». Прежде всего прототипом «паразитов
сознания» служат «быстроумцы» (Раса Великих) Лавкрафта, которые,
путешествуя во времени в поисках знания, внедряются в человеческое
сознание и замещают «эго»; добыв же желанное знание, устраняются,
поставив психологические блоки, закрывающие доступ к информационным
банкам 
коллективной 
памяти. 
Но 
они 
отказывают 
людям 
в
преждевременном знании не из враждебности, а во избежание катастрофы;
тогда как «паразиты сознания» лишают людей высшего знания
злонамеренно. Несмотря на различие их функций, и тех и других можно
назвать актуализацией бессознательных содержаний. Персонаж романа
К. Уилсона д-р Оустин исследует те же самые базальтовые руины, на
которые натолкнулся в другой, правда, пустыне профессор Писли,
занимаясь разведкой и саморазведкой. К. Уилсон, словно в духе
постмодерна, 
«отыгрывает 
прием», 
строя 
свой 
роман 
как
полудокументальное произведение, отчет о научных розысканиях д-р
Оустина, где ключом к предмету исследований служит «культ Ктулху»
(извлекает на свет он, кстати сказать, и египетские источники имени
«Азафот»; сам он дает это имя в несколько измененном виде — Абхот).
Доклад о Лавкрафте, прочитанный д-ром Оустином в 1999 (NB!) г.,
порождает 
мощное 
общественное 
движение 
(в 
три 
миллиона
приверженцев), ратующее за то, чтобы базальтовые руины, а вместе с ними
и Предвечные, были оставлены в покое, ибо предостережению Лавкрафта
следует внять; «Здоровый дух в будущем, о прошлом и думать забыть», —
написано на знаменах подвижников «против-Кадата». Обывательский
здравый смысл, не желающий признавать расового бессознательного, а
вместе с тем и огромных латентных возможностей человеческой
психики, — постоянный оппонент К. Уилсона, писателя и философа:
«Человек — это целый континент, но его самосознание не больше чем
садовая полоска при доме… Так называемый “средний человек” слишком
робок, чтобы сделать попытку себя проявить. Он предпочитает уют
садовой полоски при доме».
У Лавкрафта, надо сказать, «средний человек», тот, кто лишь случайно
оказывается затянутым в «смерчеобразное бурление» объективного духа,
более чем счастлив бывает вернуться в уют садовой полоски, но отныне и
впредь тревожат его сны — эти щели ада. В аду к тому же Лавкрафт не

---

только открывает новые, после него ставшие частопосещаемыми, сайты, он
вызывает на дневной свет и некоторых до него неизвестных обитателей
преисподних земель — на банкете по поводу Последней битвы добра и зла
в канун нового тысячелетия (не обязательно третьего), когда д-р Оустин
прочитал свой доклад о Лавкрафте, — Безымянный Ужас, благоухая
мускусом чревоземных, прохаживается об руку с натурщиком Пикмэна, в
окружении Асмодея, Маски Красной Смерти, Гекаты и других
канонических фигур. («Принеси мне голову Прекрасного принца» (1991),
роман написан каноническими в свою очередь фигурами: Р. Желязны, 
new
wave
, и Робертом Шекли, 
mainstream
).
Сопричастным опыту Роберта Блейка («Наваждающий тьму»)
становится герой повести Ф. Лейбера «Мадонна тьмы» Франц Уэстен; и
его завораживает холм, из окна виднеющийся вдали, в городском наволоке.
Писатель 
и 
сам, 
да 
еще 
автор 
макабрических 
рассказов 
о
сверхъестественном, он быстро схватывает литературные аллюзии,
вплетающиеся в переживание им другой реальности. Следя в бинокль за
таинственной фигурой, то появляющейся, то исчезающей на вершине
холма, он называет ее «Затаившийся на верхушке», произведя
бессознательную инверсию лавкрафтовского названия «затаившийся у
порога» («верх» и «низ» во «внутреннем пространстве» легко меняются
местами). Бессознательную — потому, что сознательную параллель
проводит с рассказом «Наваждающий тьму».
Можно и дальше множить примеры того, что за самыми
экстравагантными фантазиями Лавкрафта стоит «отдельная реальность»;
можно говорить об архаичности его слога (даже в письмах он отдает
предпочтение старинным грамматическим формам), который своим строем
иногда напоминает строй библейских текстов, требующий известной
повторяемости (если и считать его стиль данью лорду Дансейни, которым
Лавкрафт восхищался, все же надо сказать, что писать «фантазии в манере
Дансейни» он начал до того, как открыл для себя творчество ирландского
мэтра). Но рассуждениями не дойти ни до какого места, указуя на которое,
можно сказать — вот от чего объемлет душу испуг. Тут нужен опыт другого
порядка.
Без ссылок в тексте упоминаются Д. Андреев, А. Ремизов,
Н. Бердяев, Д. Жуковский, Ф. Сологуб, Тимоти Лири, Ст. Гроф,
Х. Кортасар, К. Кастанеда, У. Шекспир.
Нина Бавина

---