Литература по вопросу в соответствии с программой курса истории русской литературы XIX века в университетах. Учебное пособие предназначено для студентов-филологов

Трагедия «Борис Годунов» 
Над трагедией «Борис Годунов» Пушкин начал работать в Михайловском, и здесь же он 
закончил свое сочинение. Это было любимое его детище, быть может, обязанное своим появлением 
Михайловскому уединению.
В набросках предисловия к «Борису Годунову» Пушкин писал: «Писанная мною в строгом 
уединении, вдали охлаждающего света, трагедия сия доставила мне все, чем писателю наслаждаться 
дозволено: живое вдохновенное занятие, внутреннее убеждение, что мною употреблены были все 
усилия, наконец, одобрения малого числа людей избранных». В письме к Н.Раевскому-сыну Пушкин 
признавался: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить». 
«Борис Годунов» был задуман Пушкиным как истинно русская трагедия, решенная в шекспировских 
традициях. «Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечь в 
драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории… Шекспиру я 
подражал в его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении 
планов, Карамзину следовал я в светлом развитии происшествий, в летописях старался угадать образ 
мыслей и язык тогдашнего времени», - писал Пушкин в набросках предисловии к трагедии. С 
шекспировскими принципами создания трагедии связана у Пушкина даже внешняя форма трагедии 
«Борис Годунов», особенности стиха. Это пятистопный безрифменный ямб, отныне узаконенный 
примером Пушкина для всякой русской трагедии в стихах. Когда-то этот размер он отметил у 
Жуковского. Для Пушкина пятистопный ямб в трагедии вместо шестистопного – это более 
естественные интонации в речах героев и более естественные, жизненные сами герои.
Как и у Шекспира, основа трагического в «Борисе Годунове» не столько внешний, 
событийный конфликт, сколько противоречия и борения души. Борения души отдельного человека 
(Бориса, Дмитрия), борения народной души. По-шекспировски Пушкин изображает и человеческие 
характеры. Они у него не однозначны, не однонаправленны, но объемны; они даны на самом высоком 
художественном уровне, с самой высокой (не дидактической) исторической и объективно-
психологической точки зрения. Это истинно живые и истинно трагические характеры.
Борис Годунов – центральный персонаж исторической драмы («народной трагедии»), в 
основу которой положены события, описанные в 10-м и 11-м томах «Истории государства 
Российского» Н.Карамзина. Его «драгоценной для россиян памяти» посвящена трагедия Пушкина. 
Пушкин, не приемля многого во взглядах Карамзина, полностью принимает версию о прямой 
причастности Бориса Годунова к убийству единственного наследника престола царевича Дмитрия. 
Борис Годунов предстает узурпатором власти, прикрывающимся всенародным избранием. Смута – 
расплата за его грехи. Борис Годунов и Лжедмитрий связаны в трагедии как причина и следствие: 
«незаконностью» первого порождена «беззаконность» второго; кровь притягивается кровью. Крах 
Московского царства, приближение Смуты, страшный пролог. Уже в первой сцене («Кремлевские 
палаты»), предшествующей избранию Бориса Годунова, боярин Шуйский, который расследовал 
угличское убийство, рассказывает вельможе Воротынскому о Битяговских с Качаловым, которых 

---

81
подослал Борис Годунов. Собеседник заключает: Борис Годунов потому уже месяц сидит, затворясь у 
сестры, монашествующей царицы Ирины, что «кровь невинного младенца / Ему ступить мешает на 
престол». Однако оба сходятся на том, что «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, / …и сам в душе 
палач», куда менее родовитый, нежели они, все-таки будет царем на Москве: наступили времена, 
когда смелость стала важнее знатности и власть достается тому, кто решительнее за нее борется. 
Третья сцена («Девичье поле. Новодевичий монастырь») и сцена четвертая («Кремлевские палаты») 
как бы подтверждают мнение бояр. Любопытный и равнодушный к своей политической участи 
народ, плача и радуясь, по указке бояр возводит Бориса Годунова на трон. Бояре и патриарх 
благоговейно (отчасти лукаво) слушают речь нового государя. Характер Бориса Годунова еще не 
раскрыт – все это еще экспозиция, выявляющая завязку глобального исторического сюжета (убийство 
царевича – моральное поражение «победителя» - явление самозванца). Собственно сценическая 
интрига завяжется позже, в сцене «Палаты патриарха», с бегства инока-самозванца Григория 
Отрепьева из монастыря. Начиная с чедьмой сцены («Царские палаты») Борис Годунов выходит на 
первый план. Царь, от которого только что вышел колдун (это указывает на неуверенность правителя 
в своих силах), произносит исповедальный монолог: он царствует шестой год, столько же лет прошло 
между гибелью царевича Дмитрия и воцарением Бориса. Данная хронологическая симметрия 
показательна. Правление оказалось неудачным: голод, пожары, «неблагодарность» черни. Жених 
любимой дочери мертв. Одной смелости для обладания властью мало; право на нее должно быть 
подкреплено внутренней правотой.
…И все тошнит, и голова кружится, 
И мальчики кровавые в глазах… 
И рад бежать, да некуда… ужасно! 
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
Почва уходит из-под ног Бориса Годунова – он это чувствует, хотя ничего еще не знает о 
«воскресении» Дмитрия: Патриарх не решился известить государя о бегстве Григория. Страшная 
новость настигает Годунова в десятой сцене, названной «Царские палаты», ее спешит сообщить 
хитрый Шуйский, с которым накануне московский боярин Пушкин поделился вестью, полученной от 
краковского племянника Гаврилы Пушкина. В уста пушкинского предка вложены мысли автора о 
разорении древних боярских родов – в том числе «Романовых, отечества надежды» - как о 
политической причине Смуты. Это рассуждение меняет все «смысловые пропорции» трагедии, где на 
примере Шуйского показана потеря достоинства древним боярством, а на примере Басманова – 
изворотливая подлость боярства нового. Потрясенный Борис в недоумении: что же такое 
«законность» власти, избранной всенародно и утвержденной церковно. Политические следствия 
порождены моральными причинами; Лжедмитрий способен внушить толпе опасные идеи и повести 
ее за собой: тень убиенного царевича готова сорвать с царя порфиру: «Так вот зачем тринадцать лет 
мне сряду / Все снилося убитое дитя!» Сцена пятнадцатая («Царская дума») служит кульминацией 
«годуновской» линии сюжета. Войска Лжедмитрия движутся на Москву; отправив Трубецкого и 
Басманова на войну, Годунов держит совет с приближенными: как остановить Смуту? Патриарх 
предлагает выход из сложившихся обстоятельств: перенести чудотворные мощи царевича Дмитрия 
из Углича в Архангельский собор столицы. 
…поставить их в соборе 
Архангельском; народ увидит ясно 
Тогда обман безбожного злодея, 
И мощь бесов исчезнет яко прах.
Однако дело в том, что перенести мощи и оказаться в непосредственной «мистической 
близости» от своей жертвы Годунов не может. А значит – он обречен в борьбе с Самозванцем, 
которого породил. Понимая это, изворотливый Шуйский отводит доводы простодушного Патриарха 
(«Не скажут ли, что мы святыню дерзко / В делах мирских орудием творим?») и объявляет, что сам 
явится на площади народной и обнаружит «злой обман бродяги». Годунов во время патриаршей речи 
от ужаса закрывает лицо платком. В то же время Годунов «жалок», ибо в нем «совесть нечиста». Он 
более не властитель, так как зависит от обстоятельств. После этого Борису остается одно – умереть. В 

---

82
двадцатой сцене («Москва. Царские Палаты») Годунов, успев пообещать Басманову, что после 
победы над Самозванцем сожжет «Разрядны книги», уничтожить знать и ум поставит на место рода: 
День этот недалек; 
Лишь дай сперва смятение народа
Мне усмирить… 
Царство Годунова кровью началось, кровью продолжилось, кровью и завершается: «На троне 
он сидел и вдруг упал - / Кровь хлынула из уст и из ушей».
Следуя за Карамзиным, Пушкин показал Годунова мучеником своего злодейства. Он не 
может забыть о смертном своем грехе, у него «мальчики кровавые в глазах». Это определяет не 
только внутреннее состояние и поведение героя, но и во многом движение всей трагедии. 
И.В.Киреевский писал: «Тень умерщвленного Дмитрия царствует в трагедии от начала и до конца, 
управляет ходом всех событий, служит связью всем лицам и сценам, расставляет в одну перспективу 
все отдельные группы и различным краскам дает один общий тон». Годунов хорошо понимает, каким 
жалким может быть тот, в ком «совесть не чиста». Но сам-то Годунов не выглядит жалким. Он 
мучается, но мучения его не мелки, не заурядны. Сам он прежде всего трагически высокий. Басманов 
говорит о нем: 
Высокий дух державный. 
Дай Бог ему с Отрепьевым проклятым 
Управиться, и много, много он
Еще добра России сотворит…
Его высота дает возможность Пушкину высказать через него многие собственные мысли о 
жизни и истории: 
Живая власть для черни ненавистна, 
Они любить умеют только мертвых… 
Ты знаешь ход державного правленья; 
Не изменяй теченья дел. Привычка – 
Душа держав… 
Будь молчалив; не должен царский голос 
На воздухе теряться по-пустому; 
Как звон святой, он должен лишь вещать 
Велику скорбь или великий праздник…
Мудрость героя в высокой трагедии оказывается в большей степени и мудростью самого 
поэта, потому что на самом высоком уровне и герой, и его создатель соизмеримы и близки в 
интеллектуальном плане.
Пушкин писал о шекспировской драме: «Драма стала заведовать страстями и душой 
человеческой…» В Годунове изображены страсти в «предполагаемых обстоятельствах». Эти страсти 
и эти обстоятельства и обуславливают все его поступки, мысли, внутренние жесты, речи. Борис 
Годунов в пушкинской трагедии – это хитрый деспот, на совести которого убийство царевича; это 
человек, полный предрассудков, окруживший себя колдунами и гадателями; но это и нежный отец, 
трогательно преклоняющийся перед наукой, которая неведома ему самому и которую постигает его 
сын; это мудрый правитель государства. При всей своей противоречивости Годунов Пушкина всегда 
и во всем остается героем высокого плана и при этом сохраняет верность себе и правде 
обстоятельств. Это и делает его таким значительным и таким достоверным. В Годунове, в крайностях 
и сложностях его характера, крупными чертами выступает та историческая эпоха, в которую он жил.
Лжедмитрий – беглый инок Григорий Отрепьев, объявляет себя убиенным царевичем 
Дмитрием и захватывает власть в Москве. Литературно-сценический образ русского самозванца 
существовал и до Пушкина (см. М.П.Алексеев «Борис Годунов»); однако поэт не был знаком с 
опытами Лопе де Вега и Шиллера; известная ему трагедия Сумарокова «Дмитрий Самозванец» не 

---

83
могла служить примером. Главный исторический источник – десятый и одиннадцатый тома 
«Истории государства Российского» Н.Карамзина. Подхватывая карамзинскую версию событий 
(временное торжество Самозванца предопределено злодейским убийством юного наследника-
царевича по приказу Годунова), Пушкин «переобосновывает» образ. Лжедмитрий в драме не 
романтический гений зла и не просто авантюрист, он авантюрист, спровоцированный на авантюру. 
Это актер, блестяще сыгравший чужую роль. В момент создания драмы (через два года после смерти 
Наполеона) такой образ не мог не ассоциироваться с наполеоновским типом; связующим звеном 
между ними для Пушкина служил Генрих 4 в изображении Шекспира (с Генрихом 4 Пушкин 
неоднократно сравнивал своего Лжедмитрия). Лжедмитрий вызван к жизни внутрироссийским 
грехом – и только использован врагами России, поляками и иезуитами, во вред ей. Тема Смуты (с 
оглядкой на пушкинский опыт) была разработана историческими романистами – от М.Загоскина до 
Ф.Булгарина (роман «Дмитрий Самозванец», 1830). Для Булгарина Самозванец не более чем 
перчатка на руке иезуитов, затеявших католический заговор против России. Лжедмитрий введен в 
действие лишь в пятой сцене («Ночь. Келья в Чудовом монастыре»), когда уже ясно, что Борис 
Годунов – злодей и узурпатор власти. Больше того, именно в этой сцене мудрый летописец Пимен 
(чьим келейником изображен будущий Лжедмитрий, девятнадцатилетний инок Григорий, из 
галицкого рода бояр Отрепьевых, постригшийся «неведомо где», до прихода в Чудов живший в 
Суздальском Евфимьевском монастыре) окончательно разъясняет и зрителю, и самому Отрепьеву 
нравственно-религиозный смысл происходящих событий:
Прогневали мы Бога, согрешили: 
Владыкою себе цареубийцу 
Мы нарекли.
Выведав у Пимена подробности угличского убийства, Григорий (которого бес уже мутит 
сонными «мечтаниями») решает «вставить свою физиономию в готовую историческую прорезь». В 
сцене «Корчма на литовской границе» Григорий появляется в обществе бродячих чернецов; он на 
пути к своим будущим союзникам – полякам. Один из монахов, пьяница и балагур Варлаам, явно 
напоминающий Фальстафа, бросает на Отрепьева Шекспировскую тень. Являются приставы, 
грамотный Григорий по их просьбе читает вслух приметы беглого инока Отрепьева; вместо своих 
собственных черт («ростом мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса 
рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая») называет приметы пятидесятилетнего монаха Мисаила, 
сидящего тут же. Когда же Варлаам, почуяв неладное, по складам пытается прочесть бумагу, 
Григорий «стоит потупя голову, с рукою за пазухой». Причина проста: за пазухой кинжал. Но куда 
важнее, что это общеизвестная наполеоновская поза. В одиннадцатой сцене («Краков. Дом 
Вишневецкого») Лжедмитрий кажется себе хозяином положения. Он ведет себя как настоящий 
политик, обещая каждому именно то, о чем он мечтает. Иезуитскому патеру Черниковскому – 
«католизацию» России в два года; литовским и русским воинам – борьбу за общее славянское дело; 
патриотическому сыну князя Курбского – примирение с Отечеством всего рода славного изменника; 
опальному боярину Хрущеву – расправу с Борисом; казаку Кареле – возвращение вольности донским 
казакам. Но уже в двенадцатой сцене («Замок воеводы Мнишка в Самборе») в диалоге отца 
прекрасной Марины и Вишневецкого, чьим слугою был Григорий, прежде чем «на одре болезни» 
объявил себя царевичем, дан намек на несамостоятельность, «орудийность» авантюрного героя, его 
зависимость от Марины: «…и вот / Все кончено. Уж он в ее сетях». В следующей сцене («Ночь. Сад. 
Фонтан»), во время свидания, с Мариной это неприятное открытие вынужден сделать и сам 
Лжедмитрий. На мгновение, исполнившись духом Дмитрия, он чуть было не решается сойти со 
страшной политической стези в незаметность обыденной жизни. Любовь к Марине ставит его перед 
выбором: быть ли обладателем польской красавицы по историческому праву, или ее счастливым 
возлюбленным по праву частного человека. Он готов предпочесть второе: 
Что Годунов? Во власти ли Бориса 
Твоя любовь, одно мое блаженство? 
Нет, нет. Теперь гляжу я равнодушно 
На трон его, на царственную власть. 
Твоя любовь… что без нее мне жизнь, 

---

84
И славы блеск, и русская держава? 
Но едва Григорий решается на полный переворот всей своей жизни, как тут же обнаруживает, 
что не может вырваться из тупика, в который сам себя загнал. Ответ Марины таков:
А если я твой дерзостный обман 
Заранее пред всеми обнаружу? 
Выясняется, что Лжедмитрий обезличен и в переносном (как всякий само-званец), и в прямом 
смысле: 
Дмитрий я иль нет – что им за дело? 
Но я предлог раздоров и войны.
Отныне Лжедмитрий именно предлог, повод, человек по собственной воле занявший место, 
лишившее его собственной воли. С дороги, избранной им, ему теперь не дадут свернуть. Эта сцена 
ключевая, кульминационная для сюжетной линии Самозванца. Точно так же, как для сюжетной 
линии Бориса Годунова кульминационной окажется пятнадцатая сцена («Царская дума»). И там и тут 
беззаконным властителям – будущему и нынешнему – сама судьба указывает на решение, которое 
может остановить кровавый ход событий. Достаточно Лжедмитрию отказаться от власти ради любви, 
а Борису принять предложение Патриарха и перенести мощи убиенного царевича из Углича в Москву 
– Смута уляжется. Но такое решение для них уже невозможно – по одной и той же причине. 
Покусившись на власть по собственному произволу, они не властны освободиться от безличной 
власти обстоятельств. Конечно, мистическая вера в себя и свое предназначение, в «счастливую 
звезду» не покидает Лжедмитрия и после разговора с Мариной. В сценах восемнадцатой и 
девятнадцатой («Севск» и «Лес») Лжедмитрий изображен истинным вождем: сначала он уверен в 
победе, несмотря на абсолютное неравенство сил; затем – совершенно спокоен после тяжкого 
поражения. Самозванца более огорчает потеря любимого коня, чем потеря войска, так что его 
воевода Григорий Пушкин не в силах удержаться от восклицания: «Хранит его, конечно, 
Провиденье!» И все-таки нечто важное и нечто трагически неразрешимое в характере и судьбе 
Лжедмитрия после тринадцатой сцены появляется: он не в силах избавиться от мысли, что ведет 
русских против русских, что в жертву своей затее, в оплату годуновского греха приносит ни больше 
ни меньше, как родное Отечество. Об этом он говорит в сцене четырнадцатой («Граница Литовская») 
с князем Курбским-младшим. Образ Курбского, уверенного, что идет умирать за святую Русь, за 
своего «надежу-государя», и счастливо заблуждающегося до самой смерти, служит резким 
контрастом Лжедмитрию, который ведает, что творит. О том же свидетельствует его финальное 
восклицание после одержанной победы в сцене шестнадцатой («Равнина близ Новгород-
Северского»): «Довольно, щадите русскую кровь. Отбой!» И закончит Лжедмитрий тем же, чем 
некогда начал Годунов: детоубийством, устранением законного наследника престола, юного 
царевича Феодора и его сестры Ксении. Действует Лжедмитрий руками приближенных во главе с 
Мосальским, но и Борис Годунов тоже действовал руками Битяговских. Следующая за тем финальная 
ремарка трагедии: «…кричите: да здравствует царь Дмитрий Иванович! Народ безмолвствует» - 
может быть истолкована различно – и как свидетельство народного отрезвления, и как очередное 
проявление народного равнодушия. В первом варианте финал был принципиально иным – народ 
приветствовал нового царя, как некогда приветствовал воцарение Годунова. В любом случае это 
молчание означает, что Лжедмитрий лишился главного источника своей силы –поддержки мнения 
народного, на которое до этого один из персонажей, москвич Пушкин, указывал Басманову, убеждая 
того взять сторону Отрепьева (сцена «Ставка»).
В трагедии Пушкина неоднозначным и тоже по-своему высоким выглядит Лжедмитрий, и он 
тоже иногда провозглашает близкие Пушкину истины: 
Стократ священ союз меча и лиры, 
Единый лавр их дружно обвивает… 
Я верую в пророчества пиитов… 

---

85
В этих словах Дмитрия – особенно в словах «Я верую в пророчества пиитов» - звучит 
собственная пушкинская вера, собственное живое его волнение. Как и Годунов, Дмитрий в трагедии 
Пушкина изображен как герой высокого плана. Дмитрий в трагедии не столько мудр, сколько молод 
и по-молодому одарен. Он отважен в бою, находчив, его мысль быстра и остра. Пушкин называл его 
милым авантюристом и, отмечая его «романтический и страстный характер», сравнивал его с 
Генрихом 4: «Подобно ему он храбр, великодушен и хвастлив… оба любят удовольствия и войну, оба 
увлекаются несбыточными замыслами, оба являются жертвами заговоров». В характере пушкинского 
Дмитрия есть элемент имровизационности – он во всем неожиданный: проиграв сражение, Дмитрий 
оплакивает павшую лошадь. Дмитрий, «разбитый в прах, спасаяся побегом, беспечен он, как глупое 
дитя». Дмитрий – человек, способный вполне, до конца отдаваться своему чувству. В нем та полнота 
жизни (позднее Пушкин чуть по-другому и еще сильнее выразит ее в герое «Каменного гостя» Дон 
Гуане), в которой каждое отдельное мгновение есть вся полнота и вся долгота времени. Это делает 
его безрассудным и бесстрашным и часто привлекательным в своем бесстрашии. Особенно эти 
свойства одаренной и буйной молодости проявляются в любви Дмитрия к Марине. Марина холодна, 
рассудочна, вся внутренне «запланирована» и целеустремленна. В отличие от Марины, Дмитрий и в 
своей любви тоже безрассуден. Безрассуден, как дитя, как поэт. Он целиком, безоглядно отдается 
своей страсти, и этим объясняется его поведение с Мариной. В сцене свидания у фонтана Дмитрий 
признается Марине в своем самозванстве именно потому, что его чувство предельно, оно требует 
полной отдачи и полного торжества, оно не способно удовлетвориться победой, купленной ложью. 
Удивительна это сцена свидания по своей глубокой правде, глубокой психологичности. В ней не 
любовные признания главное, а столкновение характеров, сильных и незаурядных. По существу, на 
таком столкновении характеров, разнородных, подлинно шекспировских, строится вся трагедия 
«Борис Годунов». По-шекспировски, исторически достоверно, крупно и высоко, изображен в 
трагедии Пушкина народ. Народ показан Пушкиным как своеобразный многоликий характер, как 
историческая сила, как воплощенная трагедия истории. Уже в самом начале развития действия, в 
сцене на площади, народ воет и плачет, народ упрашивает Годунова принять царство, на вопрос 
одного из присутствующих на площади, о чем все плачут, другой отвечает: «А как нам знать? То 
ведают бояре…» Здесь трагедия народной жизни обозначена со всей остротой и пронзительной 
художественной силой. По Пушкину, в народе – все истоки исторического движения и народ 
одновременно ничто, от него по сути, ничего не зависит в устройстве жизни. С точки зрения 
Пушкина, одним лишь «мнением народным» сильны властители, но он же показывает, что не сам 
народ, а другие за него распоряжаются и его мнением, и его силой. Это и есть самая глубокая и самая 
доподлинная трагедия истории. Трагедия народа проявляется у Пушкина и в другом. Для автора 
«Бориса Годунова», для всего замысла драмы большое значение имеет понятие «трагическая вина». 
Это понятие в драме связано прежде всего с Годуновым. Но не с ним одним. Понятие трагической 
вины у Пушкина тоже неодномерно и неоднозначно. Годунов в драме является не только ее 
носителем, но и жертвой. Носителем трагической вины в «Борисе Годунове» оказывается и народ, 
представленный Пушкиным в его историческом действии. Народ в ужасе молчит, узнав об убийстве 
боярами Ирины и Федора Годуновых, и тот же народ перед тем несется толпой в царские палаты с 
криками: «Вязать! Топить! Да здравствует Дмитрий! Да гибнет род Бориса Годунова!» Трагическая 
мысль Пушкина в «Борисе Годунове» питается его общим сознанием и понимаем истории. Трагедия 
«Борис Годунов» является историческим произведением.
Историческая драма Пушкина «Борис Годунов», написанная в новой, шекспировской, 
объективной манере, оказалась в известном отношении не менее, а даже более личностной, нежели 
его исповедальные, лирические поэмы романтического периода творчества. В «Борисе Годунове» 
есть еще один герой – автор. Автор и есть тот характер, та личность, что выступает в трагедии 
наиболее ощутимо и незабываемо. С Автором и связана прежде всего та человеческая высота и 
трагедия, которая нам особенно дорога и близка. Объективный характер изображения не мог 
помешать Пушкину высказать себя. Скорее он помог ему высказаться. Он помог ему скрыться за 
объективным текстом с тем, чтобы лучше и полнее, убедительнее выявиться. В трагедии «Борис 
Годунов» Пушкин высказывается не прямо, но голос его хорошо доходит до читателя. Этот 
авторский голос звучал в словах Годунова, иногда – в словах Дмитрия. Но особенно сильно он звучит 
через Пимена – одного из самых дорогих сердцу Пушкина персонажей драмы. Пимен – летописец. 
«Это старец, равнодушно внимающий добру и злу». За этим образом вместе с тем ощутимо 
достаточно действенное авторское, лирическое начало: в нем по-особенному, объективно и вместе с 
тем с внутренним лиризмом претворяется пушкинская точка зрения на то, что есть историк и что есть 
поэт и как это тесно связано между собой. Для Пушкина истинный поэт есть прежде всего летописец 

---

86
своей эпохи, поэт и летописец для него – одна суть. В высшем, духовном смысле они одинаково 
отшельники, они вдали от мирской суеты («Служенье муз не терпит суеты», - скажет Пушкин в 
одном из лучших своих стихотворений, написанных в Михайловском), исполненные высокого 
достоинства, творят свой суд над жизнью, над историей, над сильными мира сего. Именно таким и 
предстает Пимен в пушкинской трагедии:
Борис, Борис! Все пред тобой трепещет, 
Никто тебе не смеет и напомнить 
О жребии несчастного младенца, - 
А между тем отшельник в темной келье 
Здесь на тебя донос ужасный пишет: 
И не уйдешь ты от суда мирского, 
Как не уйдешь от божьего суда.
В этих словах инока Григория о Пимене слышится не только его волнение, не его лишь 
напряженный пафос. Это пафос и волнение лирические, от автора, от Пушкина. Именно так, в келье 
(«Пылай, камин, в моей пустынной келье…»), отшельником чувствовал себя Пушкин в своем 
творческом уединении, в минуты высоких творческих прозрений и порывов. В трагедии действует 
пять основных групп персонажей – виновники, соучастники, участники, свидетели, жертвы. Роль 
невинных жертв играют дети царя. 
Пушкин, закончив «Бориса Годунова», пишет П.Вяземскому 7 ноября 1825 года: «Трагедия 
моя кончена; я перечел ее вслух, один, я бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын!»