|
8. Хориоидпапиллома
доброкачественная опухоль сосудистых сплетений желудочков
головного мозга, производящих спинномозговую жидкость
Тридцать лет назад в любой британской больнице имелся бар для
младшего врачебного персонала, в котором можно было пропустить
стаканчик после долгого рабочего дня, либо же – при наличии свободного
времени – скоротать ночное дежурство за выпивкой, сигаретами и
игровыми автоматами, стоявшими в углу комнаты.
Я получил диплом врача всего четыре месяца назад и теперь работал
интерном в отделении гинекологии. До памятной операции, убедившей
меня стать нейрохирургом, оставалось полтора года. Однажды вечером я
стоял у барной стойки, потягивая пиво и болтая с коллегами: мы обсуждали
пациентов и их болезни в той слегка самодовольной манере, что столь
присуща молодым врачам, беседующим между собой. Пожалуй, я также
испытывал некоторую вину за то, что не спешил вернуться домой к своей
жене Хилари и нашему трехмесячному сыну Уильяму. Внезапно на мой
пейджер пришло сообщение от внешнего абонента. Я добрался до
ближайшего телефона и услышал от Хилари, в чьем голосе звучало
отчаяние, что нашего сына в тяжелом состоянии положили в местную
больницу – с его мозгом было что-то не так.
Отчетливо помню, как пулей преодолел расстояние до станции метро,
а затем, выйдя на нужной остановке, помчался по темным пустынным
улочкам Бэлхама
[3]
– был поздний зимний вечер – к местной больнице. В
тихой палате я нашел убитую горем Хилари, державшую на руках нашего
сынишку, который ворочался во сне, а также педиатра, ожидавшего моего
прихода. Он сообщил, что у Уильяма острая гидроцефалия и что на
следующий день его переведут в детскую больницу на Грейт-Ормонд-
стрит, чтобы сделать томографию.
Следующие несколько недель мы с женой провели в том странном
мире, в который попадает человек, переживающий за жизнь собственного
ребенка, – внешний, реальный мир становится призрачным, а люди,
населяющие его, – отдаленными и туманными. Единственное, что
существует в вашей реальности, – это сильнейший страх, подстегиваемый
безнадежной, всепоглощающей любовью.
Уильяма перевели в пятницу вечером – самое неподходящее время для
того, чтобы заболеть, – и направили на томографию. Поскольку я был
врачом, а ординатор, присматривавший за Уильямом, по странному
стечению обстоятельств оказался старым школьным другом Хилари, мне
разрешили присутствовать в операторском кабинете томографической
лаборатории. Странно было слышать, как два радиолога весело щебечут о
недавней вечеринке, словно им нет дела до малыша, завернутого в одеяло:
он лежал в большом металлическом бублике томографа, а возле него сидела
измученная, отчаявшаяся мать. Я смотрел, как на мониторе компьютера
одно за другим появляются изображения, по мере того как сканер медленно
проходит вдоль головы Уильяма. На снимках можно было разглядеть
острую гидроцефалию, а также опухоль прямо в центре мозга.
После томографии Уильяма отнесли в палату. Мне сказали, что хирург
осмотрит его немного позже. Было очевидно – во всяком случае, мне так
казалось, – что Уильям без сознания и серьезно болен, однако помощник
хирурга заверил меня, что тот просто спит из-за успокоительного, которое
ему дали перед томографией. Приближалась ночь, на улице стемнело.
Наконец нам сообщили, что хирург может и вовсе появиться не раньше
понедельника. Плохо соображая, что происходит, я бродил по длинным
больничным коридорам, которые к тому времени почти опустели, тщетно
пытаясь разыскать хирурга, который явно был столь же неуловимым, как и
нейрохирург в моей больнице. Больше не в состоянии это выносить, я
покинул жену с ребенком и уехал домой, где на глазах у своих
встревоженных родителей вдребезги разбил табуретку на кухне,
поклявшись засудить больницу, если с Уильямом, не дай бог, что-нибудь
случится.
Пока я безуспешно пытался совладать с ситуацией, хирург, как я позже
узнал, все-таки появился, взглянул на Уильяма и выпроводил Хилари из
палаты. Через родничок в голове Уильяма он вставил трубку для
неотложного дренажа, чтобы снизить давление, – по крайней мере
впоследствии я хотя бы мог утверждать, что испугался не понапрасну. Нам
сказали, что опухоль удалят через пять дней, которые превратились для нас
в самую настоящую пытку.
В ночь перед операцией я возвращался с работы на машине. До дома
оставалось всего несколько сотен метров, когда на дорогу прямо передо
мной выскочила черная кошка, и я, не успев затормозить, переехал ее. Ни
до, ни после того мне никогда больше не доводилось сбивать животных. Я
вышел посмотреть, что стало с бедным созданием. Кошка лежала в канаве,
судя по всему, мертвая – с открытым ртом и глазами, слепо глядящими на
луну, свет которой озарял ясное зимнее небо. Я вспомнил, что на запястье
Уильяма нацепили больничный браслет с изображением кошачьей морды:
больница была детская, и там любили подобные штуки. Даже несмотря на
то что я не суеверен, от такого совпадения у меня пробежали мурашки по
коже.
Уильяма прооперировали субботним утром. Все те долгие часы, что
шла операция, мы с Хилари безостановочно бродили по центру Лондона.
Это стало для меня полезным уроком – впоследствии, уже работая
хирургом, я прекрасно отдавал себе отчет в том, насколько тяжело
родственникам оперируемых мною пациентов.
Операция прошла успешно, и Уильям выжил: у него оказалась
доброкачественная хориоидпапиллома, хотя в отчете патолога и было
указано, что опухоль злокачественная. Позже я узнал, что у таких
маленьких детей опухоли крайне редко бывают доброкачественными и
даже в этом случае операции сопряжены с огромнейшим риском. Годы
спустя, когда я проходил стажировку в качестве нейрохирурга-педиатра, на
моих глазах от потери крови умер ребенок в той самой операционной, в
которой оперировали моего сына. Хирург-наставник – тот самый, что спас
Уильяму жизнь, – на этот раз не справился с точно такой же опухолью.
Перепуганные и разгневанные родственники – тяжкое бремя для
любого хирурга, но то, что мне самому пришлось примерить на себя эту
роль, стало чрезвычайно важной частью моего медицинского образования.
Врачи, со смехом говорю я стажерам, могут и потерпеть.
Do'stlaringiz bilan baham: |
