Национальное своеобразие и мировое значение русской литературы XIX в

«Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. Гоголя: состав цикла, функции фантастики, особенности художественного метода.

«В народных сказаниях и преданиях Гоголь черпает сюжеты и мотивы для своих повестей: истории о папоротнике, расцветающем в Иванову ночь, о таинственных кладах, о продаже души чёрту, о полётах и превращениях ведьм и т. д. Черты персонажей украинского фольклора отразились в народных образах, созданных Гоголем. Таковы, например, чернобровые парубки и черноокие дивчины, во внешнем и внутреннем облике которых многое идёт от лирических песен. На основе народной эпической песни вырастает образ мужественного патриота Данилы Бурульбаша, беспощадно карающего измену. Комические персонажи «Вечеров» нередко восходят к традиционным фигурам украинского кукольного театра: мужик-простак, сварливая баба, пройдоха-цыган. Народной фантазии был обязан Гоголь и многочисленными фантастическими персонажами своих повестей: ведьмы, колдуны, оборотни, русалки и больше всего чёрт, которому народное суеверие готово было приписать всякое злое дело на земле». [1]
В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» фантастика народных преданий и верований становится выражением определённых идейных тенденций. Нередко фантастические персонажи выступают у Гоголя как «нечистая сила», как носители зла, как враждебные человеку существа. Черти, ведьмы, колдуны стремятся напакостить человеку, сбить его с истинного пути, погубить его. Иногда эта борьба злого и доброго начал принимает трагический оттенок. Такова история Петруся и Пидорки,рассказанная в повести «Вечер накануне Ивана Купала». Тёмная сила приобретает власть над людьми и в « Страшной мести», становясь источником кровавых ужасов. Преступлений против человечности. Это было романтическим отображением в творчестве Гоголя тех непонятных ещё для него процессов, которые он наблюдал в современной ему действительности. Так, фантастика в «Вечере накануне Ивана Купала» выражает губительную силу золота. Но у Гоголя более или менее явственно звучит мотив конечного торжества высоких моральных и общественных принципов над всяческими ухищрениями тёмных сил. Иногда вмешательство сверхъестественного в человеческую жизнь служит у Гоголя утверждению добра и справедливости. Так, например, светлым колоритом овеяна фантастика «Майской ночи», где одновременно торжествует правда и в судьбе панночки-русалки и во взаимоотношениях реальных персонажей. В иных случаях «нечисть» становится у Гоголя предметом осмеяния и терпит поражение в своих попытках вредить человеку. Смелый и умный Вакула сумел оседлать чёрта и заставил его служить себе. Воля и сметка человека торжествует над тёмными силами в «Пропавшей грамоте».В повестях Гоголя фантастическое сплетается с реальным, при этом иногда в такой мере, что трудно бывает различить, где кончается одно и начинается другое. Так «Майской ночи» всё случившееся на берегу пруда можно было бы понять, как сон Левко. Но в руках у него оказывается весьма реальное письмо комиссара к Голове, решившее судьбу молодых героев повести. Этот приём получил широкое распространение в романтической литературе, но он по-разному осмысливается в различных течениях романтизма.
«У Жуковского вторжение потустороннего в ход земных событий было выражением религиозно-мистических представлений о зависимости человеческой жизни от высших сил. У крупнейшего представителя немецкого романтизма Гофмана причудливое сплетение фантастического и действительного выражало ощущение ирреальности и непостижимости бытия. Для Гоголя в подобном сочетании фантастики и реальности характерно подчинение иллюзорного действительному. Это мы находим в повестях «Сорочинска ярмарка» и «Майская ночь», где всё фантастическое в конце концов получает реальное объяснение. Налёт таинственности снимается, и на передний план выступает реальная жизнь, повседневный быт».
Рисуя фантастические фигуры, Гоголь нередко изображает их наподобие обыкновенных людей. Таков, например, черт в «Ночи перед рождеством». «Это – «настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинны, как теперешние мундирные фалды». Он и действует как обыкновенный человек. Ухаживая за Солохой, чёрт «целовал её руку, брался за сердце, охал…». Фантастическое теряет здесь свой чудесный ореол и становится одним из средств комизма, одним из средств осмеяния быта и нравов людей.
Фантастика в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» имеет и ещё одно значение: она отображает верования и суеверия народа. Этнографическая верность гоголевской «демонологии» была своеобразным показателем складывающегося реализма писателя. Гоголь обнаруживает здесь понимание исторической эволюции народных воззрений: чем ближе действие той или иной повести к современной эпохе, тем меньше у народа веры в чертей и ведьм, тем смелее и насмешливее люди обращаются с нечистой силой.
По Гоголю, человеческая душа является своего рода ареной, на которой происходит постоянная, извечная борьба добра и зла, темного и светлого начала, бога и дьявола. Гоголь, погружаясь в народный быт, пытается понять, что есть добро, а что есть зло (дьявольское начало). He случайно в его произведениях демонические силы вплетены в человеческий быт, являются его составной частью. Характерно, что «бесовщина» возникает как раз именно там, где процветает бездуховное начало, где люди живут в праздности и пьянстве, лжи и разврате. «Чертовщина» Гоголя — это своего рода метафора, овеществленное темное начало в человеке. Характерно, что, изображая «бесовское начало», Гоголь не рисует «гордого князя тьмы», падшего ангела, Вельзевула. «Князь тьмы» — это сила, противостоящая личности, вставшей на путь самосовершенствования и служения богу. Это искушающее начало. У Гоголя же нет личностей. Предметом его изображения являются не личности, но духовная жизнь народа, представляемая в лицах. Его персонажи — это своего рода маски, марионетки в руках главных сил, между которыми и разворачивается основной конфликт в его произведениях — между божественным и бесовским началом в человеке. Речь у Гоголя идет не о способе передвижения на пути служению богу, но о том, чтобы наставить людей на этот путь, ибо в этих всех Басаврюках, Солохах, Чубах и проч. не просто бога мало, его там нет вовсе.

У Гоголя, таким образом, можно наблюдать как бы два уровня, два пласта действа: на арене борются персонажи и нечисть, а за кулисами, подспудно, противостоят бог и дьявол (отсюда и «сценичность» произведений Гоголя, «карнавальное» начало, о котором говорили многие исследователи). Для того, чтобы противостоять дьяволу, нужно принять сторону бога, увидеть его. А для этого надо очиститься — очиститься от «нечисти»: злобы, глупости, пьянства, зависти, похоти и проч. Таким образом, в творчестве Гоголя перед нами предстает не ад и не рай (как, напр., у Данте или Мильтона — ад или рай могут обрести только те, кто уже узрел бога, а, соответственно, и дьявола), но, скорее, чистилище. Какие-то из персонажей проходят его (напр., кузнец Вакула из «Ночи перед рождеством»), какие-то нет (напр., Хома Брут из «Вия»),

Примечательна функция описаний природы у Гоголя. Мир, по Гоголю, — есть творение бога, и его присутствие в нем неизбывно. Описания природы у Гоголя — это своего рода гимны божественной сути, разлитой во всем вокруг. По Гоголю, все прекрасное — божественно, и все божественное — прекрасно. Ho понятие «прекрасного» отнюдь не тождественно у него понятию «красота» (напр., красота панночки в «Вие», красота произведения искусства в «Портрете»). Прекрасное, по Гоголю, есть именно воплощение бога на земле.

Именно с такого описания начинается первая повесть «Вечеров...». Как своего рода антитеза ему предстает перед нами описание ярмарки — сцены беспробудного пьянства (Солопий), обмана (цыгане), зависти (мачеха) и т. д. Kpacная свитка, куски которой черт ищет по всей ярмарке — есть символ присутствия «нечисти» во всем, происходящем здесь. He случайно и то, что Солопий пугается свиного рыла, появившегося в окне («близость» к черту из-за пьянства обусловливает этот страх).

Сходная же расстановка сил описывается в «Пропавшей грамоте», где вся нечисть появляется вследствие беспробудного пьянства, которому предается гонец, отправленный с грамотой к царице. Характерно и то, что Гоголь почти стирает грань между реальным и ирреальным миром, в который погружаются персонажи в результате алкогольного или наркотического опьянения (напр., «Невский проспект», «Вий»). До конца так и не ясно, было ли все, приключившееся с гонцом, на самом деле, или это лишь привидевшиеся ему события (ср. с пушкинским «Гробовщиком»). Данный ход также логичен, так как мир — есть творение бога, следовательно, тот, кто подпадает под действие «нечисти» и отдаляется от бога, отдаляется и от реального мира (божьего творения), попадая в мир «бесовский», ирреальный. Характерно, что «ирреальность» колоссально возрастет у Гоголя в Петербургских повестях, где сам город предстает уже не как часть мира естественного, божественного, но как нечто фантасмагоричное, ирреальное, почти полностью подпавшее под бесовское начало и порождающее уже не людей, а каких-то уродов («Шинель», «Нос», «Записки сумасшедшего»).

С описаниями «чертовщины» контрастирует в «Вечерах...» представление Гоголя о молодости, так как молодые люди — это те, кто еще не успел сделать своего выбора, те, кто в силу своего возраста пока невинен. Именно молодые люди противостоят нечисти, порождаемой и исходящей от старшего поколения, которое уже погрязло в грехах (напр., аппозиция Вакула/его мать, Солоха, в «Ночи перед рождеством»; Петр и Ивась/Корж в «Вечере накануне Ивана Купала»; Левко/его отец, голова, в «Майской ночи, или Утопленнице», Катерина и Данило/отец Катерины, колдун, и т. д.). Вполне в духе христианских пророчеств (Исайя) о том, что «грехи отцов падут на детей их», Гоголь ставит вопрос об ответственности старшего поколения за неокрепшие души молодого поколения, утверждает, что человек ответственен не только за свою загубленную душу, но и тех, кто оказывается в сфере его влияния (напр., ответственность Тараса Бульбы за судьбу своих сыновей).

Именно корыстолюбие Коржа толкает Петра на преступление (убийство невинного младенца) в «Вечере накануне Ивана Купалы», именно «безобразия», творимые головой, являются той причиной, которая впускает «нечисть» в окружающий божественный мир в «Майской ночи, или Утопленнице». Характерно, что и сака Утопленница также пострадала по вине злой мачехи (ведьмы), что отчасти и является причиной, по которой она помогает Левко. Символичен и сам процесс «узнавания» нечисти, внешне совершенно неотличимой от людей. Характерно, что об этом прямо заявляют персонажи «Вия», когда говорят о том, что «любая старая баба — ведьма» или что все бабы, что на базаре, — ведьмы, а также то, что ведьму невозможно отличить ни по каким внешним признакам.

Отношение Гоголя к женщинам в целом довольно примечательно. В утверждаемой им оппозиции темного и светлого начал женщина занимает как бы промежуточное положение. По Гоголю, «женщина влюблена в черта» (как он пишет в «Записках сумасшедшего»), что впрямую изображается им, например, в «Ночи перед рождеством» в образе Солохи. Женщина у Гоголя это всегда искушающее начало, не случайно с женитьбой в произведениях Гоголя постоянно связано так много неприятностей. Женщина вносит сумятицу в борьбу добра и зла, происходящую в мире, и в результате почти всегда оказывается (вольно или невольно) на стороне черта. В «Ночи перед рождеством» Оксана является причиной того, что Вакула связывается с чертом, в «Страшной мести» — Катерина отпускает на волю прикованного в подвале колдуна, Иван Федорович Шпонька теряет покой из-за того, что его хотят женить, в «Записках сумасшедшего» одна из причин сумасшедствия главного героя — дочь его начальника, в которую он влюблен, Андрия приводит к пониманию бессмысленности творимого козаками, а впоследствии к смерти от руки собственного отца то, что он подпадает под чары прекрасной полячки, неприятности Чичикова в «Мертвых душах» начинаются с того, что он, кокетничая на балу с понравившейся ему блондинкой, вызывает неудовольствие остальных женщин и т. д.

Единственная ипостась, когда женские образы у Гоголя приобретают иное звучание и иные функции, — это когда женщина выступает в роли матери. Материнство — это то божественное, что заключено в женщине и благодаря чему она может подняться над грешным-миром. Это и мать Остапа и Андрия, беззаветно любящая своих сыновей и тоскующая по ним, это и мать из «Записок сумасшедшего», к которой главный герой обращает свои последние призывы, это даже Солоха по отношению к Вакуле.

Пороки «мужские» — пьянство, курение люльки, ничегонеделание, тупое упрямство и проч. — также являются проявлениями бесовского начала, но мужчина, по Гоголю, обладает возможностью выбора. Он открыт как для светлого, так и для темного начала, поэтому основная вина (и ответственность) за исход борьбы между богом и дьяволом лежит именно на нем.

Быт гоголевских козаков, состоящий в основном именно из пьянства, неумеренной еды, курения люльки и ничегонеделанья (напр., Пацюк из «Ночи перед рождеством»), богато представленный в «Вечерах...», сменяется повествованием с менее выраженными «внешними» атрибутами бесовщины. «Нечистота» не есть ведьмы или колдуны, но то бездуховное, косное существование, которое отвращает человека от бога. По существу, сборник «Миргород» составляют вполне бытовые произведения, и только в «Вие» есть элементы «фантастического». Гоголь, проникая в сущность бытия, постепенно отказывается от «внешних» проявлений бесовщины. Ему уже не требуются фольклорно-мифологические метафоры для того, чтобы показать бесовскую суть происходящего. Переход к такого рода повествовательности намечен еще в двух последних повестях «Вечеров...» — «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» и «Заколдованное место», где фактического присутствия нечистой силы нет. Глупость и алчность деда из «Заколдованного места», завершающаяся тем, что его с головы до ног обливают помоями, а также тем, что вместо клада он находит в котле какой-то мусор, во многом напоминает сюжет первой повести сборника — «Сорочинской ярмарки». Таким образом, бесовщина, начинаясь в человеческом бытии (композиция сборника — первая повесть «Сорочинская ярмарка» и последняя «Заколдованное место»), в него же и уходит.

Здесь хотелось бы сразу подчеркнуть различие категорий «автор» и «рассказчик». Само слово «автор» (от латинского auctor) означает «основатель», «созидатель», «сочинитель», тогда как narrator - всего лишь «рассказчик», «пересказчик» и даже просто «перечислитель». Большой толковый словарь русского языка. Гл. ред. С.А. Кузнецов. - Санкт-Петербург: Норинт, 1998. Автор создает нечто новое, еще не бывшее; рассказчик же только пересказывает увиденное и услышанное, так сказать, воспроизводит перечень фактов. Он противостоит автору, как регистратор - творцу, и конечно, занимает низшую ступень в иерархической структуре произведения. Знаменателен в этом отношении как пример цикл рассказов Н.В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки», написанный в сказовой манере. «Устраняясь из повествования, автор как будто ограничивает свою роль тем, что записывает народный эпос. - Отмечает Степанов Н.Л.: Представленная «мистификация» настолько удалась автору, что долгое время его сказ и впрямь воспринимался как запись, или, по крайней мере, аранжировка народной легенды и внимание критиков и исследователей было направлено не столько на истолкование собственно гоголевской художественной мысли, сколько на поиски прямых источников сюжета этого произведения в устном народном творчестве».

«Вечера на хуторе близ Диканьки», написаны Гоголем в сказовой манере. Сказ - особый вид повествования с установкой на чужое слово, строящийся от некоего отдаленного от автора лица (конкретно поименованного или подразумеваемого), обладающего собственной речевой манерой.
Литературное понятие «сказ» употребляется в двух смыслах:
1) жанр произведения,
2) форма повествования.
Однако на практике эти понятия не всегда четко разграничиваются.
«Сказ … имеет тенденцию не просто повествовать, не просто говорить, но мимически и артикуляционно воспроизводить - слова и предложения выбираются и сцепляются не по принципу только логической речи, а больше по принципу речи выразительной, в которой особенная роль принадлежит артикуляции, мимике, звуковым жестам и т.д.». (Б.М.Эйхенбаум).
О его своеобразии исследователи пишут чаще всего в связи с собственно стилистическим, «верхним» слоем его сочинений. Однако Гоголь не всецело придерживается сказовой манеры избранного им рассказчика, не отождествляет авторское отношение к событиям с отношением рассказчика - Рудого Панька или дьячка Фомы Григорьевича. Повествование только от имени Фомы Григорьевича во многом суживало бы возможность многостороннего показа действительности, стилистический диапазон рассказа. Круг наблюдений рассказчика ограничен и не дает возможности раскрыть в монологической системе речи реальную сложность и противоречивость явлений. Этим объясняется, что в ряде повестей «Вечеров на хуторе близ Диканьки» рассказчик уже не выступает как конкретное лицо, лишен точной характеристики.
У Гоголя рассказчики находятся на первом плане в «Предисловиях» к 1-й и 2-й частям книги. Сами «Предисловия» ведутся от лица «издателя» и являются своеобразной композиционной рамкой произведения. Они построены в форме сказа, имитирующего живую разговорную речь. Непринужденная и доверительная беседа Пасичника с аудиторией, к которой он обращается «запросто, как будто какому-нибудь свату своему, или куму» просторечие подчеркивают достоверность самобытного уклада Диканьки, в который органично вписываются полные фантастики предпраздничные вечера у Рудого Панька.
Рудый Панек выступает в цикле «Вечеров» именно как издатель; формально ему принадлежит авторство лишь предисловии соответственно к первой и второй части (книжке) «Вечеров». В остальном же рассказы «передоверялись» другим рассказчикам, также заявленным в предисловиях.
Смена рассказчиков и типов повествования - о двух основных типах повествования в «Вечерах», романтически-сентиментальном («высоко-беспонятное летание») и разговорно-провинциальном писал В. В. Виноградов - создавала довольно стройную композицию цикла, в котором каждая повесть композиционно обретала своего «двойника».
Непринужденная и доверительная беседа Пасичника с аудиторией, к которой он обращается «запросто, как будто какому-нибудь свату своему, или куму» просторечие подчеркивают достоверность самобытного уклада Диканьки, в который органично вписываются полные фантастики предпраздничные вечера у Рудого Панька.
оголь создает особый образ издателя сборника, хуторского Пасичника Рудого Панька. Но это не условное лицо, как традиционно применяется; он не просто замещает автора и говорит за него. Сказ Пасичника выявляет резкое своеобразие его личности. Оно обусловлено тем, что Пасичник принадлежит другому, чем писатель, миру. И этот мир является антитезой Диканьки. Постепенно из слов Пасичника выясняется, что мир этот - Петербург. В нем всё устроено не так, как в Диканьке. На противопоставлении «наших хуторов» - «вашим хоромам» и строится характеристика Диканьки. Он начинается описанием вечерниц, основанных на подлинных этнографических реалиях: «…у нас, на хуторах, водится издавна: как только кончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, - тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, и подчас и скрыпка, говор, шум…»
Обратим внимание на повествовательную манеру каждого из рассказчиков.
В первой части книги «паничу в гороховом кафтане» принадлежат две повести - «Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь, или Утопленница». Необходимо отметить, что их общность создается очевидной близостью сюжетных мотивов, композиционных и стилевых приемов. Это же отмечает и Ю. В. Манн, который классифицирует повести первого сборника на 2 типа по временному плану. «Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь…» в этом отношении относятся к современности и, следовательно, строятся иначе, чем повести, относящиеся к прошлому.
В «Сорочинской ярмарке» действие происходит «лет тридцать…назад», в начале 19 века. Около этого времени происходят и события «Майской ночи…». И Ю.В. Манн утверждает, что «большей точности и не требуется, важно уже то, что это наше время, время читателя, которое противоположно прошлому».
Данный исследователь сегодняшний временной план выявляет и в организации материала. «Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад… Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки?..»
Рассказчик постоянно пускается в, казалось бы, ненужные отступления от основной темы, но эти отступления, эта словоохотливость и придают художественную выразительность рассказу, так как из них возникает конкретная и вместе с тем типическая картина жизни украинского села. В то же время эти, казалось бы, излишние, подробности и отступления характеризуют самого рассказчика, превращают его в реальный, конкретный персонаж, воспринимаются как круг его, рассказчика, а не автора наблюдений, ограниченных умственным горизонтом рассказчика, его представлениями о жизни.
Рассказчики повестей, за исключением «горохового панича», высмеянного за книжность своего рассказа самим Рудым Паньком, выступают как носители народного начала, разделяя и наивную веру народа в сверхъестественное, в «нечистую силу», и его неприязнь к панству. Уже в предисловии к «Вечерам на хуторе», написанном от лица «пасичника Рудого Панька», как ранее указывалось, подчеркнуто противопоставление его «мужицких» рассказов «светской», салонной литературе. Иронически показывая тот переполох, который произведет появление его повестей в чопорной обстановке Дворянских салонов, Гоголь утверждал право на изображение народной жизни во всем ее многообразии. Предисловие мотивирует жизненную правдивость повестей, подчеркивает народность их содержания и стиля. Обращаясь к читателям чуждого ему дворянского круга, пасичник просит извинения за простоту своего рассказа: «Вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму...» Безыскусственность и правдивость своих повестей Рудый Панько все время противопоставляет вычурному, книжному рассказу.
В «Вечерах на хуторе» все время чувствуются как бы два голоса: голос рассказчика и голос автора.
Рассказчики в «Вечерах» являются носителями житейски-трезвого взгляда на жизнь, нередко ограниченного наивными предрассудками. Они не подымаются над бытом, над уровнем взглядов и отношений своих героев, а выступают наравне с ними, будучи полностью погружены в их интересы, в круг их представлений.
Иное дело автор, который в «Вечерах» выступает как носитель положительного идеала, выражая свое стремление к прекрасному и в то же время трагически переживая его неосуществимость. Автор утверждает здоровое и прекрасное начало в человеке, сохраненное народом. Но именно в народе, как в целом, как в коллективе, а не только в его отдельных представителях, у которых это начало может быть заслонено мелким, случайным, бытовым. Выражение этого высокого идеала цельного и благородного человека Гоголь видел, как уже указывалось, прежде всего в народном творчестве, в песне
«Вечера на хуторе близ Диканьки» представляют собой единый художественный цикл, обладая его наиболее устойчивыми признаками. Из них главные:
- композиционная рамка,
- единство места и времени рассказывания,
- наличие нескольких рассказчиков, чем и мотивировано различие индивидуальных стилей и разнообразие тематики.

3.