больше говорить.
Вводные таковы, вопрос только в том, как мы ими распорядимся. И
тут, собственно, возникает действительная проблема. Наш мозг ленив, он
так устроен, это логика эволюционной экономики: если нет жёсткой
необходимости действовать — не действуй.
Почему животные не страдают от ожирения?
Заполучить пищу для
дикого зверя — труд и риск. И он всегда ищет баланс между калориями и
той ценой, которую за них придётся платить. Так что, если можно обойтись
без лишних калорий, животное легко без них обходится.
Наш мозг — мозг животного. И он категорический противник траты
сил, если потребность не слишком сильна, а прагматическая цель
неочевидна. В каком-то смысле он, наверное, правильно рассуждает.
Проблема в том, что живёт наш «зверь» (мозг) в
мире культуры
и
общественных отношений, а тут всё наоборот: ты побеждаешь только
в том случае, если действуешь с запасом и на опережение
.
Мы не были созданы природой для жизни в культурной среде. Именно
поэтому нас дрессируют и воспитывают так,
как ни одному другому
животному даже в страшном сне не привидится.
Нас годами учат, тренируют, формируют: обычное Homo, невзирая на
слёзы, крики и причитания, превращают в Homo sapiens. Нас готовят к
тому, чтобы мы смогли сыграть свою партию в сложной социальной игре.
Надо оно нам или не надо? — вопрос риторический. После того как
нас выдрессировали, мозги культурой прокомпостировали, мы вынуждены
играть в эту игру.
Мы никогда не вернёмся в
прежний животный рай, из которого нас
изгнали. Даже Альцгеймер нас в него не вернёт. Эта плёнка засвечена,
защитный слой снят. Придётся играть в эту игру до конца.
Родившись, мы обречены на жизнь. Став человеком разумным, мы
обречены на жизнь в культуре, а она сложна и противоречива.
Буддисты считают жизнь человека страданием и
даже не пытаются
скрывать её бессмысленность. Христиане говорят о том же самом, но
обещают вроде как, что за пережитые страдания мы получим некую
небесную компенсацию.
Но если мы действительно поняли, что «случайность» только кажется
нам «случайностью», а на самом деле это
проявление железобетонной
закономерности, то почему мы рассуждаем о страдании таким образом?
Если нет альтернативы, то как мы вообще можем считать это
качеством, какой-то характеристикой?
Если у одного и того же предмета качества могут быть разные —
«осетрина первой свежести», «второй свежести», «не осетрина вовсе», —
это имеет смысл обсуждать.
Но когда нет альтернативы, и
у всех жизнь только такая, и никто не
воспринимает её как-то иначе, то зачем мы говорим о её качестве?
Зачем мы предполагаем, что может быть иначе,
если иначе быть не
может? Зачем, если само наличие этого предположения — о возможности
преждевременного выхода в нирвану, о достижении Царствия Небесного на
земле, о безусловном счастье — делает нас несчастными?
Мы придумываем приятные иллюзии, чтобы себя дополнительно
помучить? Это такой изощрённый способ садо-мазо?
Do'stlaringiz bilan baham: