|
23.
ДРАМКРУЖОК
На следующий день, придя во двор, Миша увидел дворника дядю Василия, выходящего с черного
хода с молотком и гвоздями в руках.
Миша заглянул туда и увидел, что проем, ведущий в подвал, заколочен толстыми досками. Вот так
штука! Теряясь в догадках, он вернулся во двор. Дядя Василий поливал асфальт из толстой брезентовой
кишки.
— Дядя Василий, дай я полью! — попросил Миша.
— Много вас тут, поливальщиков! Баловство одно. — Дворник был не в духе.
Миша осторожно спросил:
— Что это ты, дядя Василий, плотничать вздумал?
Дворник тряхнул кишкой и обдал струей воды окна второго этажа.
— Филин, вишь, за свой склад беспокоится, а ты заколачивай. Из подвала к нему могут жулики
залезть, а ты заколачивай. В складе одно железо, а ты, обратно, заколачивай. Баловство одно!
Вот оно что! Филин велел забить ход в подвал. Тут что-то есть. Недаром Борька не пускал его
вчера в подземный ход… Это все не зря!
Борька торговал у подъезда папиросами. Миша подошел к нему:
— Ну, пойдем в подвал?
Борька осклабился:
— Ход-то заколотили.
— Кто велел?
Борька шмыгнул носом:
— Известно кто: управдом велел.
— Почему он велел? — допытывался Миша.
— “Почему”… “Зачем”… — передразнил его Борька. — Чтобы мертвецы не убежали, вот
зачем… — И, отбежав в сторону крикнул:
— И чтобы дурачки вроде тебя по подвалу не шатались!
Миша погнался за ним, но Борька юркнул в склад. Миша пригрозил ему кулаком и направился в
клуб.
Записка Журбина подействовала. Митя Сахаров отвел ребятам место, но предупредил, что не даст
им ни копейки.
— Основной принцип искусства, — сказал он, — самоокупаемость. Привыкайте работать без
дотации. — И наговорил еще много других непонятных слов.
Шурка-большой проводил испытания поступающим в драмкружок. Он заставлял их
декламировать стихотворение Пушкина “Пророк”. Все декламировали не так, как следовало, и Шура
сам показывал, как это надо делать. При словах “И вырвал грешный мой язык” — он корчил зверскую
физиономию и делал отчаянный жест, будто вырывает свой язык и выбрасывает его на лестницу. У него
это здорово получалось! Маленький Вовка Баранов, по прозвищу “Бяшка”, потом все время глядел ему
в рот, высматривая, есть там язык или нет. После испытаний начали выбирать пьесу.
— “Иванов Павел”, — предложил Слава.
— Надоело, надоело! — отмахнулся Шура. — Избитая, мещанская пьеса. — И, гримасничая,
продекламировал:
Царь персидский — грозный Кир
В бегстве свой порвал мундир…
Знаем мы этого Кира!.. Не пойдет.
После долгих споров остановились на пьесе в стихах под названием “Кулак и батрак”; о мальчике
Ване — батраке кулака Пахома.
Шура взялся играть кулака, Генка — мальчика Ваню, бабушку — Зина Круглова, толстая
смешливая девочка из первого подъезда.
Миша не принимал участия в испытаниях. Подперев подбородок кулаком, сидел он за шахматным
столиком и думал о подвале.
Борька нарочно его обманул. Он сказал отцу, и Филин велел заколотить ход в подвал.
Что же угрожает складу, где хранятся старые, негодные станки и части к ним? Эти части валяются
во дворе без всякой охраны. Кому они нужны? Кто полезет туда, особенно через подвал, где нужно
ползти на четвереньках?
А может быть, филин — это тот самый Филин, о котором говорил ему Полевой? Миша вспомнил
его узкое, точно сплюснутое с боков, лицо и маленькие, щупающие глазки. Как-то раз, зимой, он
приходил к ним, дал маме крошечный мешочек серой муки и взял за это папин костюм, темно-синий
костюм с жилетом, почти неношенный. Он все высматривал, что бы ему еще выменять. Его маленькие
глазки шарили по комнате. Когда мама сказала, что ей жалко отдавать костюм, потому что это
последняя память о папе, Филин сказал: “Вы что же, эту память с маслом собираетесь кушать?” Мама
тогда вздохнула и ничего ему не ответила.
Нужно обязательно выяснить, в чем тут дело. Пусть Борька не думает, что так легко его провел.
Миша внимательным взглядом обвел клуб.
А нельзя ли попасть в подвал отсюда?
Ведь клуб тоже находился в подвале, правда, под другим корпусом, но это не важно: подвалы
как-то, наверно, соединяются.
Миша обошел клуб, тщательно исследовал его стены, оттягивал плакаты, диаграммы, залезал за
шкафы, но ничего не находил. За кулисами в полумраке виднелись прислоненные к стене декорации:
фанерные березки с черно-белыми стволами, изба с резными окошками, комната с часами и видом на
реку.
Миша раздвинул декорации, собираясь пробраться к стене, как вдруг из-за кулис появился
товарищ Митя Сахаров:
— Поляков? Что ты здесь делаешь?
— Гривенник затерялся, Дмитрий Иванович, никак найти не могу.
— Что за гривенник?
— Гривенник, понимаете, такой круглый гривенник, — бормотал Миша, но глаза его неотступно
смотрели в одну точку.
За щитом с помещичьим, в белых колоннах домом виднелась железная дверь. Миша смотрел на
нее и бормотал:
— Понимаете, такой серебряный двугривенный…
— М-да… Что за чепуха! То гривенник, то двугривенный… Ты что, с ума сошел?
— Нет, — Миша все смотрел на дверь, — был у меня гривенник, а затерялся двугривенный. Что
тут непонятного?
— Очень непонятно, — пожал плечами Митя Сахаров. — Во всяком случае, ищи скорей свой
гривенный—двугривенный и убирайся отсюда.
Растопыренной ладонью Митя Сахаров откинул назад волосы и удалился.
Do'stlaringiz bilan baham: |
