Книжный вор

ДНЕВНИК СМЕРТИ: ПАРИЖАНЕ
Пришло лето.
У книжной воришки все складывалось отлично.
А у меня было небо цвета евреев.
Когда их тела переставали выискивать щели в двери, восставали их души. Ногти царапали
дерево и нередко вгонялись в него силой чистого отчаяния, а души устремлялись ко мне, прямо в
мои руки, и мы выбирались из тех душевых — на крышу и дальше, в надежный простор
вечности. Мне поставляли их без перерыва. Минута за минутой. Душ за душем.
Никогда не забуду первый день в Освенциме, первый приход в Маутхаузен. Там, в
Маутхаузене, мне потом не раз приходилось подбирать души у подножья высокого обрыва —
когда побег жутко не получался. Изломанные тела и мертвые милые сердца. И все равно это
было лучше газа. Кого-то я ловил еще на середине. Спасены, думал я, подхватывая их души в
воздухе, пока оставшаяся часть их существа — телесная оболочка — рушилась на землю. Все
были легки, как ореховые скорлупки. Небо в тех местах дымное. Печной запах, но такой
холодный.
Я содрогаюсь, когда вспоминаю все это, пытаясь стереть из памяти.
Дую теплом себе в ладони, чтобы разогреть их.
Но трудно согреть руки, если души еще дрожат.
— Боже.
Думая о них, это имя я произношу всегда.

---

— Боже.
Говорю это дважды.
Произношу Его имя в тщетных попытках понять.
— Но понимать — это не твоя работа. — Это я сам себе возражаю. Бог никогда ничего не
говорит. Думаете, вы один такой, кому он не отвечает? — Твоя работа — это… — И тут я
перестаю себя слушать, потому что, сказать прямо, я себя утомляю. Такие мысли меня ужасно
выматывают, а предаваться усталости — такой роскоши я лишен. Я обязан продолжать работу,
потому что хотя и не для каждого человека на земле, но для подавляющего большинства это
верно: смерть никого не ждет, а если и ждет, то обычно не очень долго.
23 июня 1942 года, группа французских евреев в немецкой тюрьме на польской земле.
Первый, кого я забрал, был у дверей, его сознание неслось, потом перешло на шаг, замедлилось,
замедлилось…
Прошу вас, не сомневайтесь, когда я говорю: в тот день каждую душу я принимал, будто
новорожденную. Я даже поцеловал нескольких в изможденные отравленные щеки. Я слышал их
последние задушенные вопли. Исчезающие слова. Я наблюдал их видения любви и освобождал
от страха.
Я унес их всех, и, как никогда, в тот день мне нужно было чем-то отвлечься. В безысходном
отчаянии я посмотрел на мир сверху.
Я смотрел, как небо становилось из серебряного серым, потом — цвета дождя. Даже облака
старались смотреть в другую сторону.
Иногда я брался представлять, как все выглядит над облаками, без вопросов зная, что
солнце светловолосо, а бескрайняя атмосфера — гигантский синий глаз.
Они были французы, они были евреи, они были вы.

---