Книга также выходила под названием «Сейчас самое время»

Двенадцать
Едва открыв глаза, я понимаю, что нахожусь в больнице. Они все
пахнут одинаково, и мне до боли знакома трубка, прикрепленная к моей
руке. Я пытаюсь сесть в кровати, но голова разламывается, и к горлу
подкатывает желчь.
Подбегает медсестра с тазиком, но поздно. Большая часть попала мне
на грудь и на простыню.
– Ничего страшного, – успокаивает медсестра. – Сейчас мы все
уберем.
Она вытирает мне рот, помогает перевернуться на бок и развязывает
ночную рубашку.
– Скоро придет врач, – сообщает она.
Медсестры никогда не рассказывают, что знают. Их берут на работу за
пышные волосы и жизнерадостный вид. Они должны выглядеть бодрыми и
здоровыми, чтобы пациентам было к чему стремиться.
Помогая мне переодеться в чистое белье, медсестра болтает со мной –
рассказывает, что раньше жила в Южной Африке у океана:
– Там солнце ближе к Земле и всегда жара.
Она вытаскивает из-под меня простыни и проворно стелет чистые.
– А в Англии у меня ужасно мерзнут ноги, – признается она. – Так,
теперь переворачивайся обратно. Уже? Вот так, молодец. Надо же, как мы
все успели – вот и доктор пришел.
Бледный лысый доктор средних лет вежливо здоровается со мной и
пододвигает стул от окна к кровати. Я все надеюсь, что в одной из этих
больниц рано или поздно найду идеального доктора, но пока все не то. Мне
нужен чародей в плаще с волшебной палочкой или рыцарь с мечом – тот,
кому неведом страх. А этот вежлив и внимателен, как продавец.
– Тесса, – произносит он, – ты знаешь, что такое гиперкальциемия?
– А если я скажу «нет», мне можно будет выбрать что-то другое?
Доктор смутился. В том-то все и дело: они не понимают шуток. Жаль,
что у него нет ассистента. Лучше всего подошел бы шут: пока доктор
выносит заключение, тот щекочет его перышком.
Доктор листает лежащую у него на коленях историю болезни.
– При гиперкальциемии повышается уровень кальция. Чтобы его
понизить, мы даем тебе бисфосфонаты. Тошнота и рассеянность уже
должны уменьшиться.

---

– Я всегда в рассеянности, – сообщаю я ему.
– У тебя есть вопросы?
Он выжидательно смотрит на меня. Мне жаль его расстраивать, но о
чем я могу спросить этого заурядного человечка?
Он говорит, что медсестра даст мне снотворное. Встает и кивает на
прощание. В этот момент шут выложил бы до двери дорожку из банановых
корок, а потом уселся бы около меня на кровати. Мы бы вместе хохотали в
спину улепетывающему доктору.
Когда я просыпаюсь, уже темно, и я ничего не помню. Это пугает меня
до смерти. Секунд десять я борюсь с этим чувством, суча ногами в
сбившихся простынях, в полной уверенности, что меня похитили или того
хуже.
Ко мне подбегает папа, гладит по голове, снова и снова шепчет мое
имя, словно заклинание.
Тут я все вспоминаю. Я прыгнула в реку, уговорила Кэла пойти за
покупками, потратила кучу денег, и теперь я в больнице. Но от того, что я
на минуту забыла, кто я, сердце мое заколотилось, как у трусливого
зайчишки: я ведь и правда не могла ничего вспомнить. Я стала никем и
знала, что это случится снова.
Папа улыбается мне.
– Хочешь пить? – спрашивает он. – У тебя в горле не пересохло?
Он наливает мне стакан воды из кувшина, но я качаю головой, и папа
ставит его обратно на стол.
– Зои знает, что я тут?
Пошарив в кармане пиджака, папа достает пачку сигарет, подходит к
окну и открывает его. Веет холодом.
– Пап, здесь нельзя курить.
Он закрывает окно, прячет сигареты в карман.
– Да, – соглашается он, – пожалуй.
Папа садится ко мне на кровать, берет меня за руку. Я задумываюсь: а
вдруг папа тоже забыл, кто он?
– Пап, я потратила кучу денег.
– Я знаю. Ничего страшного.
– Я не думала, что с картой так получится. Я ждала, что карту вот-вот
не примут, но в каждом магазине ее принимали. Правда, у меня остались
чеки, так что можно все вернуть.
– Тише, – говорит он. – Все хорошо.
– Как Кэл? Я его перепугала?
– Ничего, переживет. Хочешь его повидать? Они с мамой сидят в

---

коридоре.
За последние четыре года они никогда не навещали меня втроем. На
меня накатывает страх.
Они заходят с серьезными лицами. Кэл сжимает мамину руку, мама
явно растерялась, папа придерживает дверь. Все трое стоят у кровати и
глядят на меня. Выглядит это как предвестие того дня, что неминуемо
настанет. Но потом. Не сейчас. Дня, когда я не смогу взглянуть на них,
улыбнуться и попросить, чтобы они перестали действовать мне на нервы и
сели.
Мама пододвигает стул ближе к кровати, наклоняется и целует меня.
От ее родного запаха – маминого стирального порошка и апельсинового
масла, которым она брызгает в горло, – у меня наворачиваются слезы.
– Ты так меня перепугала! – признается мама и качает головой, будто
не может в это поверить.
– И меня, – шепчет Кэл. – Ты отключилась прямо в такси, и водитель
подумал, что ты пьяная.
– Да ну?
– Я не знал, что делать. Он сказал, если тебя стошнит в машине, нам
придется доплатить.
– Меня стошнило?
– Нет.
– Значит, ты послал его куда подальше?
Кэл улыбается, но уголки губ дрожат.
– Нет.
– Хочешь, садись ко мне на кровать.
Он качает головой.
– Ну что ты, Кэл, не реви! Иди садись ко мне. Будем вспоминать, что
накупили.
Но Кэл садится на колени к маме. Что-то я раньше такого не видела.
Пожалуй, как и папа. Даже у Кэла изумленный вид. Он утыкается маме в
плечо и плачет навзрыд. Мама круговыми движениями поглаживает его по
спине. Папа смотрит в окно. Я растопыриваю пальцы на одеяле перед
собой. Они очень бледные и худые, как у вампира, который высасывает из
людей жизнь.
– В детстве я мечтала о шелковом платье, – рассказывает мама. –
Зеленом с кружевным воротником. У сестры такое было, а у меня нет, так
что я могу понять, почему тебе так хочется красивую одежду. Если
надумаешь опять сходить по магазинам, я отправлюсь с тобой. – Широким
жестом она обводит комнату. – Пойдем все вместе!

---

Кэл отрывается от маминого плеча и смотрит на нее:
– Правда? И я?
– И ты.
– Интересно, за чей счет, – ворчит с подоконника папа.
Мама улыбается, тыльной стороной ладони вытирает Кэлу слезы и
целует его в щеку.
– Соленые, – произносит она. – Соленые, как море.
Папа наблюдает за ней. Знает ли она, что он на нее смотрит?
Мама пускается рассказывать о своей избалованной сестрице Саре и
пони по имени Танго. Папа смеется и замечает, что едва ли она может
пожаловаться, будто ее детство прошло в нищете. Тогда мама в пику отцу
заявляет, что порвала со своей обеспеченной семь ей, чтобы выйти замуж
за папу и еле-еле сводить концы с концами. Кэл репетирует фокус с
монеткой: перекладывает фунт из руки в руку, а потом разжимает кулак и
показывает, что фунт исчез.
Так здорово слушать их болтовню, непрерывное журчание их речи.
Когда они рядом со мной, кости ноют не так сильно. Может, если я буду
лежать тихо, как мышка, они не заметят бледной луны за окном, не
услышат грохота тележек с лекарствами в коридоре. Они останутся на всю
ночь. Мы будем шуметь, шутить, травить байки до самого восхода солнца.
В конце концов мама замечает:
– Кэл устал. Я отвезу его домой и уложу спать. – Она поворачивается к
папе: – Увидимся дома.
Она целует меня на прощание, в дверях посылает мне еще один –
воздушный – поцелуй. Я буквально чувствую, как он касается моей щеки.
– Пока, – говорит Кэл.
И они уходят.
– Она ночует у нас? – спрашиваю я у папы.
– Сегодня так будет лучше.
Он подходит ко мне, садится на стул и берет меня за руку.
– Знаешь, – начинает он, – когда ты была совсем маленькой, мы с
мамой не спали ночи напролет и наблюдали, как ты дышишь. Нам казалось,
если мы перестанем смотреть, ты забудешь, как дышать. – Его рука
шевелится, пальцы чуть-чуть разжимаются. – Можешь надо мной смеяться,
но это правда. Когда дети становятся старше, тревога уменьшается, но
никогда не проходит. Я все время за тебя волнуюсь.
– Почему ты мне об этом рассказываешь?
Он вздыхает:
– Я знаю, ты что-то задумала. Кэл сказал мне, что ты составила какой-

---

то список. Я должен об этом знать. И не потому, что хочу помешать, но
чтобы тебя уберечь.
– Разве это не одно и то же?
– Вовсе нет. Тесс, у меня такое ощущение, словно самое главное в
твоей жизни происходит без меня. И это очень больно.
У него срывается голос, и папа умолкает. Неужели ему действительно
нужно только это? Просто принимать участие? Но как я расскажу ему про
Джейка и его узкую односпальную кровать? Как я признаюсь, что это Зои
велела мне прыгнуть и мне пришлось подчиниться? Следующими в списке
наркотики. А после наркотиков еще семь пунктов. Если я расскажу папе, он
все запретит. А я не хочу пролежать остаток жизни на диване, свернувшись
калачиком под одеялом и положив голову на папино плечо. Список –
единственное, что спасает меня от отчаяния.

---