Книга также выходила под названием «Сейчас самое время»

Тридцать три
Я просыпаюсь в цветах. Вазы тюльпанов, гвоздики, как на свадьбе; на
тумбочке возле кровати пенится гипсофила.
Я просыпаюсь и вижу папу, который по-прежнему держит меня за
руку.
Все предметы в комнате удивительны – кувшин, вон тот стул. Небо за
окном ярко-голубое.
– Тебя не мучит жажда? – спрашивает папа. – Хочешь пить?
Мне хочется мангового сока. И побольше. Он подсовывает подушку
мне под голову и держит стакан, пока я пью. Не отрываясь, смотрит мне в
глаза. Я глотаю сок. Папа дает мне перевести дух и снова наклоняет стакан.
Когда я напиваюсь, вытирает мне рот салфеткой.
– Как с ребенком, – замечаю я.
Папа молча кивает. На его глазах проступают слезы.
Я засыпаю. И снова просыпаюсь. На этот раз мне хочется есть.
– Дашь мне мороженого?
Папа с улыбкой откладывает книгу:
– Сейчас.
Вскоре он возвращается с клубничным мороженым. Он оборачивает
палочку салфеткой, чтобы не капало, и я сама держу его и ем. Объедение. Я
поправляюсь на глазах. Не думала, что мое тело на это способно. Мне ясно,
что с клубничным эскимо в руке я не умру.
– Пожалуй, я могла бы съесть еще одно.
Папа заявляет, что если я хочу, то могу съесть хоть полсотни.
Вероятно, он забыл, что мне нельзя сахар и молочные продукты.
– У меня для тебя сюрприз. – Папа роется в кармане пиджака и
выуживает оттуда магнит на холодильник. Сердечко, крашенное в красный
цвет и кое-как покрытое лаком. – Его сделал Кэл. Он передает тебе привет.
– А мама?
– Заглядывала пару раз. Но ты была очень слаба, и посетителей почти
не пускали.
– Значит, Адам не приходил?
– Еще нет.
Я дочиста вылизываю палочку мороженого. Дерево царапает язык.
– Принести еще? – спрашивает папа.
– Нет. А теперь иди.

---

Папа приходит в замешательство:
– Куда?
– Я хочу, чтобы ты встретил Кэла из школы, отвел в парк и поиграл с
ним в футбол. Купил ему чипсов. Потом вернешься и расскажешь, как вы
погуляли.
Папа смущенно смеется:
– Я вижу, ты проснулась не в духе!
– Позвони Адаму. Пусть придет днем.
– Какие еще пожелания?
– Передай маме, я хочу, чтобы она сделала мне подарок – купила
дорогой сок, кучу журналов и косметики. Если ей на меня наплевать, то
пусть хоть накупит мне всего.
Папа бодро берет листок бумаги и записывает название тонального
крема и губной помады, которые я попросила. Он спрашивает, не хочу ли я
чего-нибудь еще, и я заказываю булочки с черникой, шоколадное молоко и
шесть шоколадных яиц. В конце концов, Пасха не за горами.
Папа трижды целует меня в лоб и обещает скоро вернуться.
Когда он уходит, на подоконник садится птичка. Она ничем не
примечательна – не гриф и не феникс, а самый обычный скворец. Заходит
медсестра, поправляет простыни, наливает воду в кувшин. Я показываю ей
птичку и в шутку говорю, что это дозорный смерти. Она цыкает на меня и
советует не искушать судьбу.
Но птица настораживается и смотрит прямо на меня.
– Еще не пора, – говорю я ей.
Приходит доктор.
– Что ж, – начинает он, – в конце концов мы подобрали правильный
антибиотик.
– В итоге, а не в конце.
– Жаркие выдались деньки.
– Неужели?
– Я имею в виду, для вас. Такая сильная инфекция, как правило,
вызывает бред.
Пока врач выслушивает меня стетоскопом, я читаю на значке его имя.
Доктор Джеймс Уилсон. Он примерно одних лет с моим отцом. Брюнет;
волосы на макушке редеют. Худее папы. Выглядит устало. Врач
осматривает мои руки, ноги и спину – нет ли подкожного кровотечения?
Потом садится на стул у кровати и делает пометки в истории болезни.
Доктора ожидают от пациентов вежливости и благодарности. Это
упрощает им работу. Но сегодня у меня нет желания соблюдать приличия.

---

– Сколько мне осталось?
Доктор удивленно поднимает глаза.
– Давайте дождемся вашего отца и тогда все обсудим.
– Зачем?
– Чтобы мы вместе решили, как вас дальше лечить.
– Но болею я, а не папа.
Врач убирает ручку в карман. На его лице выступают желваки.
– Тесса, я не собираюсь обсуждать с вами возможные сроки. Это не
имеет смысла.
– Для меня имеет.
Не то чтобы я настолько расхрабрилась. Это не новогодние зароки.
Просто у меня под мышкой катетер, и я потеряла несколько дней жизни на
больничной койке. И мне совершенно очевидно, что важно, а что нет.
– Через два месяца моя лучшая подруга родит – мне нужно знать,
доживу ли я.
Доктор скрещивает ноги и тут же выпрямляет. Мне его немного жаль.
Не каждый день врачам приходится иметь дело со смертью.
– Было бы неверно вас обнадеживать. Но расстраиваться раньше
времени тоже не стоит.
– Пусть так. Все равно вы знаете больше, чем я. Ну пожалуйста,
Джеймс.
Медсестрам запрещено называть врачей по имени, и в обычной
ситуации я бы на это тоже не осмелилась. Но что-то изменилось. Умирать-
то мне. И я имею право знать когда.
– Если вы ошибетесь, я не стану предъявлять вам претензий.
Доктор мрачно усмехается:
– Хотя нам удалось победить инфекцию и вам явно стало лучше,
анализ крови не дал полной картины, так что пришлось еще кое-что
обследовать. Когда вернется ваш отец, мы вместе обсудим результаты.
– Вы нашли что-то в периферической крови?
– Тесса, мы с вами не очень хорошо друг друга знаем. Не лучше ли
дождаться вашего отца?
– Нет. Скажите мне.
Он глубоко вздыхает, как будто ему не верится, что он готов сдаться.
– Да, у вас поражена периферическая нервная система. Мне очень
жаль.
Вот и все. Рак изрешетил меня своими пулями, прикончил иммунную
систему, и теперь врачи бессильны. Каждую неделю у меня брали кровь на
анализ – проверяли, нет ли поражения нервов. И наконец нашли.

---

Я всегда думала, что, когда мне скажут наверняка, у меня перехватит
дыхание, как от удара в живот. Что боль будет тупой. Но я ошибалась. Боль
острая. Сердце колотится, перегоняя адреналин. Я держу себя в руках.
– Папа знает?
Доктор кивает:
– Мы собирались вместе вам об этом сказать.
– И какой у меня выбор?
– Тесса, у вас поражена иммунная система. Выбор невелик. Если
хотите, можем продолжать переливания тромбоцитов, но едва ли этого
хватит надолго. Если сразу после трансфузии
[11]
у вас начнется анемия, нам
придется прекратить процедуры.
– И что тогда?
– Тогда мы постараемся сделать все возможное, чтобы вы чувствовали
себя хорошо, и оставим вас в покое.
– А нельзя каждый день переливать кровь?
– Нет.
– Значит, я не протяну и двух месяцев?
Доктор Уилсон смотрит мне в глаза:
– В самом лучшем случае.
Я знаю, что похожа на груду костей, обтянутых липкой пленкой. Я
вижу по глазам Адама, что он потрясен.
– Ты меня помнил не такой, да?
Он наклоняется и целует меня в щеку:
– Ты красавица.
Но мне кажется, что именно этого он всегда боялся: делать вид, что я
ему нравлюсь, когда я подурнею окончательно и расклеюсь.
Он принес мне тюльпаны из своего сада. Я засовываю их в кувшин с
водой. Адам просматривает открытки с пожеланиями выздоровления. Мы
болтаем о всяких пустяках – о том, как принялись растения, которые они с
мамой купили в садоводческом центре, о том, что его мама теперь проводит
больше времени на свежем воздухе и наслаждается весенними деньками.
Адам бросает взгляд в окно и что-то шутит о том, какой чудный вид
открывается из окна на стоянку машин.
– Адам, я не хочу, чтобы ты себе врал.
Он хмурится, будто не понимает, о чем речь.
– Не надо делать вид, что я тебе нравлюсь. Мне такая анестезия не
нужна.
– Что ты хочешь этим сказать?

---

– Я не хочу, чтобы ты притворялся.
– Я не притворяюсь.
– Я тебя не виню. Ты же не знал, что я так расклеюсь. А дальше будет
только хуже.
Адам на мгновение задумывается, потом сбрасывает кроссовки.
– Что ты делаешь?
– То, чего мне по-настоящему хочется.
Он откидывает одеяло и ложится рядом со мной. Обнимает меня,
прижимает к себе.
– Я люблю тебя, – сердито шепчет он мне в шею. – У меня
разрывается сердце, но я все равно тебя люблю. И не смей возражать мне,
что это неправда. Никогда больше так не говори!
Я кладу ладонь на его щеку, и он прижимается к моей руке. Мне
приходит в голову, что Адам одинок.
– Прости, я была неправа.
– Еще бы!
Он не смотрит на меня и, похоже, едва сдерживает слезы.
Адам проводит со мной целый день. Мы смотрит MTV, потом он
читает оставленную папой газету, а я дремлю. Мне снится Адам, несмотря
на то что он здесь, рядом со мной. Мы бредем куда-то по снегу, но почему-
то нам жарко и мы в купальниках. Мы идем глухими тропами, мимо
заснеженных деревьев, по извилистой дороге, у которой нет конца.
Проснувшись, я понимаю, что проголодалась, и посылаю Адама еще
за одним клубничным мороженым. Едва он уходит, как я начинаю по нему
скучать. Кажется, будто больница опустела. Как такое может быть? Я
сцепляю пальцы под одеялом и не расплетаю, пока Адам не ложится рядом.
Он разворачивает эскимо и протягивает мне. Я кладу мороженое на
тумбочку:
– Потрогай меня.
Адам смущается:
– Мороженое растает.
– Ну пожалуйста.
– Я лежу рядом. Я прикасаюсь к тебе.
Я кладу его руку к себе на грудь:
– Вот так.
– Тесс, не надо, я могу сделать тебе больно.
– Нет.
– А если войдет медсестра?
– Мы запустим в нее судном.

---

Адам нежно сжимает через пижаму мою грудь:
– Вот так?
Он касается меня бережно, словно я драгоценность, словно он
очарован мной, восхищен моим телом – даже сейчас, когда оно слабеет. Его
кожа соприкасается с моей, и мы оба вздрагиваем.
– Я хочу заняться любовью.
Он замирает:
– Когда?
– Когда вернусь домой. Еще хоть раз перед смертью. Обещай мне.
Его взгляд меня пугает. Я еще никогда не видела у Адама такого
выражения лица. В нем столько искренности и мудрости, будто он видел то,
чего и представить нельзя.
– Обещаю.

---