Исай Калашников Жестокий век Гонители

Глава 3 
В сопровождении десятков нукеров Хасар ехал по степи. Палило 
полуденное солнце. Шлем, притороченный к передней луке седла, 
слепил глаза жарким блеском позолоты, а когда Хасар прикасался к 
нему – обжигал пальцы. 

---

Лошади дышали часто и трудно, с взмыленных боков на черствую 
траву падали хлопья грязной пены. Воздух был горек. Он обдирал 
пересохшее горло. 
Утомленные, одуревшие от зноя нукеры вяло переговаривались: 
«Эх, попить бы чего-нибудь холодненького!..», «В тени бы 
полежать». Хасар и сам устал, его, как и нукеров, мучила жажда, но 
он мог бы без питья и отдыха скакать еще очень долго. Он гордился 
своей выносливостью. Его жилистое, упругое тело не знало 
усталости. При нужде он мог не слезать с седла целые сутки. Но 
сейчас такой нужды не было. Старший брат поручил ему 
ничтожное дело – проверить, не утаил ли кто из нойонов стад и 
табунов. Ему ли считать хвосты и головы!.. Разить врага мечом и 
копьем, первым врываться на коне в чужие курени – вот его дело. 
Но старший брат шлет его из одного края улуса в другой, как 
простого нукера. По праву рождения он должен быть первым в 
улусе после хана. А Тэмуджин отдалил его, зато приблизил шамана 
Теб-тэнгри, дойщика кобылиц Боорчу, сыновей кузнеца Джэлмэ и 
Субэдэя, пленного тайчиутского воина Джэбэ… Чужих людей из 
чужих племен держит у своего стремени, а родные братья… 
– 
Э-э, юрта! – крикнул один из нукеров. 

---

Они подъехали к низине, плешивой от солончаков – гуджиров. На 
пологом скате у бьющего из-под земли родника стояла 
обшарпанная юрта, рядом пасся конь под седлом, чуть дальше, где 
вода родника растекалась широкой лужей, плотной кучей стояли 
кобылицы с жеребятами, отбиваясь хвостами от оводов. 
Вдали темнела еще одна юрта. 
Соскочив с коня, Хасар набрал пригоршни прозрачной ледяной 
воды, плеснул на горячее лицо, на шею, громко фыркнул. Гремя 
стременами, оружием, нукеры расседлывали коней… 
Из юрты выскочил молодой пастух, босой, в рваном распахнутом 
халате, узнав Хасара, пал ниц. 
– 
Ты чей раб? 
– 
Твоего дяди, великий нойон, Даритай-отчигина. Меня зовут 
Кишлик. Он приподнял голову, по испуганному лицу катились 
капли пота. 

---

– 
Встань, Кишлик. Ты чего так напугался? Мы не враги. Один 
живешь? 
– 
С женой, великий нойон. 
– 
А в той юрте кто живет? 
– 
Тоже пастух стад твоего дяди. Бадай его имя, великий нойон. 
– 
У тебя есть кумыс, Кишлик? 
– 
Кумыса нет. Но есть кислый дуг. – Кишлик вскочил на ноги, 
заглянул в юрту, тихо позвал: 
– 
Бичикэ, иди сюда. 
Сам побежал к роднику, раздвинул траву, выволок из воды бурдюк, 
притащил к юрте. 
– 
Хороший дуг, великий нойон, холодный, зубы ломит. Бичикэ! 

---

Жена Кишлика вышла из юрты с рогом в руке, наклонилась, 
нацедила напитка, подрагивающей рукой протянула Хасару. Дуг 
был и в самом деле холодный. Хасар пил с остановками, цокал 
языком. Нукеры жадно смотрели на него, облизывали пересохшие 
губы. 
– 
Еще! 
Бичикэ снова наполнила рог, подала. Широкий рукав халата 
скатился, обнажив не тронутую загаром руку с мягкой, 
шелковистой кожей. С руки Хасар перевел взгляд на лицо Бичикэ. 
Оно рдело от смущения, но в глазах была не робость – 
любопытство. И еще была в ее лице какая-то влекущая к себе 
свежесть. Хасар хмыкнул, запрокинул голову, широко разинул рот 
и, как в ведро, вылил дуг из рога. Бичикэ удивленно ахнула, 
засмеялась, но тут же зажала ладонью рот. Хасар улыбнулся, 
положил руку на ее плечо. 
– 
Дай попить моим молодцам… И приготовь хороший ужин. 
– 
У нас ничего нет, кроме твердого, как камень, хурута, – сказал 
Кишлик. – Из чего моя жена приготовит хороший ужин? 

---

Муравьи ползали по его босым ногам. Кишлик одной ступней 
почесывал другую, встревоженно посматривал на Хасара. 
– 
А тот, Бадай, кого пасет? – Хасар кивнул в сторону чернеющей 
вдали юрты. 
– 
Овец. 
– 
Вот и вези овцу. Да, считал ли кто-нибудь овец и этих кобылиц? 
– 
Не знаю… 
– 
Ну, поезжай… 
Хасар зашел в юрту, снял тяжелый пояс с оружием, лег на постель 
из невыделанных шкур. Тут было немного прохладнее, чем под 
горячим солнцем. 
Лениво потянулся, позвал: 

---

– 
Бичикэ! 
Она вошла в юрту. Хасар велел снять с его ног гутулы. Обхватив 
одной рукой носок, второй – запятник пропыленного гутула, она 
потянула на себя. 
Гутул сидел туго. Босыми ногами Бичикэ твердо уперлась в землю, 
литые икры напряглись, влажные губы приоткрылись. Сильна, 
ловка, красива… 
Стянув гутулы, она вытерла капельки пота с лица, подняла на него 
глаза, молча спрашивая позволения уйти. 
– 
Подожди, Бичикэ… Теперь сними халат. 
Она склонилась над ним, нерешительно взялась за полу. Хасар 
засмеялся. 
– 
Не мой. Свой халат сними. 

---

Цветком степного мака вспыхнули уши Бичикэ. Он схватил ее за 
руки, притянул к себе. Бичикэ упруго, как большая, сильная 
рыбина, рванулась и отлетела в сторону. Вскочила с резвостью 
сайги на ноги, попятилась к выходу. 
– 
Стой! 
Бичикэ остановилась. Глаза ее стали широкими от испуга. В 
повороте головы, во всем чуть согнутом теле угадывалось желание 
сорваться, бежать без оглядки. Хасара забавлял ее испуг, влекла к 
себе упругая сила молодого тела, но было очень уж жарко, и он 
знал, что никуда она не убежит. 
Милостиво разрешил: 
– 
Иди. 
Вечером Хасар с нукерами сидел у огня. Бичикэ подавала мясо. 
Хасар косил на нее веселым глазом, прижмуривался, озорно шутил. 
Бичикэ будто не замечала его взглядов и острых шуток, ни разу не 
улыбнулась, двигалась настороженно, все время поглядывала на 
мужа. А Кишлик, в своем драном халате похожий на потрепанную 
ветром ворону, сгорбившись, ходил вокруг огня. 

---

– 
Ну что ты кружишь? – спросил его Хасар. – Садись с нами, ешь и 
пей. 
Кишлик покорно сел к огню, но есть не стал. Хасар потрепал его по 
спине. 
– 
Богато живешь, пастух Кишлик. 
– 
Как все. Не лучше других. 
– 
Скромный! А может, не ценишь своего богатства? 
– 
Какие у меня богатства, великий нойон? Мы не голодны, и 
хорошо. 
– 
А Бичикэ? Такая жена много стоит. Я бы хотел, чтобы такая 
женщина прислуживала у порога моей юрты. Хочешь, дам за нее 
коня с седлом. 

---

– 
Не хочу, великий нойон. Бичикэ для меня… – Кишлик не смог 
подобрать слова, запнулся, развел руками. 
– 
Какой несговорчивый! – благодушно забавлялся Хасар. – Смотри, 
прогадаешь. Ну ладно, я дам тебе коня с седлом и пленную татарку. 
– 
Не надо так шутить! – взмолился Кишлик. 
– 
Успокойся, – сказал Хасар. – Может быть, твоя Бичикэ ничего не 
стоит, только с виду… Может быть, она мне и даром не нужна. Ты 
поезжай к Бадаю, который пасет овец, скажи: утром буду у него. 
Пусть встретит как следует. Там и ночуй. 
– 
Мы поедем вместе с Бичикэ? – Кишлик резво вскочил на ноги. 
– 
Нет, она останется тут. 
Хасар отодвинулся от огня, лег головой на седло. На степь 
опускались сумерки. Еле ощутимое движение воздуха несло 
прохладу. Днем Хасар поспал и сейчас чувствовал во всем 
отдохнувшем теле бодрость, радовался предстоящей ночи с 
влекущей к себе новизной… 

---

Кишлик все еще стоял, беспомощно оглядываясь. 
– 
Иди! – прикрикнул на него Хасар. 
Взяв уздечку, тяжело передвигая ноги, Кишлик ушел, растворился 
в сумерках. Нукеры укладывались спать. Хасар поднялся, поманил 
Бичикэ пальцем и, когда она подошла, подхватил на руки, легко 
поднял, понес к юрте. Она коротко вскрикнула, забила руками и 
ногами. Из сумрака выскочил Кишлик, упал на колени, пополз, 
хватаясь за его гутулы. 
– 
Не делай этого, великий нойон. Не топчи моего очага. У тебя есть 
все, у меня – только Бичикэ. Не делай этого… 
Толкнув Бичикэ в юрту, Хасар обернулся, легонько пнул Кишлика. 
– 
Глупый харачу, ты хочешь, чтобы я сам готовил себе постель? 
Поезжай. Нукеры, проводите этого дурака! 

---

Встречный ветер выжимал из глаз Кишлика слезы, размазывал по 
щекам. 
Кобылица распластывалась в беге, но он беспрестанно бил ее по 
боку концом повода. 
Курень его хозяина стоял недалеко, и Кишлик прискакал в него, 
когда там еще не спали. Не дослушав его сбивчивого рассказа, 
Даритай-отчигин охнул, забегал по юрте. 
– 
Пропала моя голова! Что сделает со мной Тэмуджин за укрытый 
от его глаз табун? Вечное синее небо, огради меня от гнева его 
безудержного! 
– 
Я останусь без жены… Защити… 
– 
Не мог укрыть кобылиц, пустоголовый! Разинул рот! 
– 
Он отобрал у меня жену… Он твой племянник. Поедем. Пусть не 
трогает… 

---

– 
Хэ, не трогает. Станет он ждать нас с тобой. Это же Хасар! Э-э, 
погоди… – Даритай-отчигин остановился. – Хасар спит с твоей 
женой? 
Хорошо, Кишлик, очень хорошо. Дай Хасару горячую женщину – 
все забудет. 
Хе-хе, ему не до табуна сейчас… 
– 
Бичикэ моя жена? Моя! – теряя разум, закричал Кишлик. 
– 
Если бы на твоем коне поехал чужой, ты мог беспокоиться – 
загонит. 
А жене что сделается? Ступай! И помалкивай. Ступай. – Тыча 
легкими острыми кулаками в спину, Даритай-отчигин вытолкал его 
из юрты. 
Спотыкаясь, Кишлик добрел до коновязи. Стал отвязывать повод – 
не слушались руки. Тяжелыми толчками билось сердце, из груди 
поднимался тугой ком, перехватывая дыхание. Кишлик поднял 

---

глаза к небу, может быть, для молитвы, может быть, для проклятия, 
но огромные звезды пошли кругом, и он осел на землю, вцепился 
руками в иссеченную копытами траву, завыл, как воют собаки, 
почуявшие близость своего конца. 
Кто-то грубо рванул его за воротник, поднял на ноги. 
– 
Ты чего вопишь? 
– 
Огня! – потребовал другой голос. 
При свете звезд Кишлик разглядел у коновязи толпу всадников. 
Спешенный воин в остроконечном шлеме крепко держал его за 
воротник. 
Вспыхнуло сразу несколько огней. Лошадиные морды 
придвинулись к Кишлику, обдавая лицо горячим влажным 
дыханием. Перегибаясь через луку седла, к нему склонился 
худощавый человек с суровым навесом бровей над острыми 
глазами. 

---

– 
Мужчина, а кричишь, будто девочка, разбившая нос! 
Кишлик узнал строгого воина. Это был Субэдэй-багатур. 
– 
Подожди, братишка… 
Стукнув по земле гутулами, с седла соскочил один из всадников, 
подошел к Кишлику. Это был Джэлмэ, старший брат Субэдэй-
багатура. Братья были очень похожи друг на друга, но в то же 
время – разные. Брови Джэлмэ не так нависали на глаза, взгляд был 
мягче, лицо полнее, и ростом он был ниже, плотнее долговязого 
Субэдэя. Разглядывая Кишлика, Джэлмэ говорил: 
– 
Во все горло человек орет в трех случаях: когда пьян, когда у него 
большая радость и когда большое горе. Что у тебя, пастух? 
За стеной юрты вкусно похрапывал один из нукеров, у порога 
изредка приглушенно всхлипывала Бичикэ. Хасару не спалось. 
Слишком долго спал днем, слишком жестка была постель из 
невыделанных шкур, слишком многого ожидал от Бичикэ. Сама 
Бичикэ тут ни при чем, она не хуже других… Лучшая женщина – 

---

та, которую желаешь. Всегда ждешь чего-то иного, не похожего на 
все прежде. Но все похоже, все то же. За обманутым ожиданием 
следует равнодушие. 
Ему надоело хныканье Бичикэ, но и уговаривать, и ругать ее было 
лень. 
Пошарил вокруг себя руками, нащупал смятую шапку, бросил к 
порогу. Бичикэ замолчала. Хасар задремал. Стук копыт разом 
отогнал дрему. Выскочил из юрты, на ходу затягивая пояс, 
растолкал нукеров. Пока они спросонок сообразили, что к чему, 
неизвестные всадники окружили юрту. 
– 
Эй, Хасар, пусть твои люди разведут огонь! 
С облегчением вздохнув, Хасар вложил меч в ножны: он узнал 
голос Джэлмэ. 
Запылал огонь. Джэлмэ и Субэдэй-багатур спешились, их нукеры 
остались сидеть на лошадях. 

---

– 
Садитесь! – по-хозяйски пригласил Хасар. – Какие заботы не 
дают вам спать? 
Братья сели, подвернув под себя ноги, ничего не ответили ему, 
молча разглядывали его нукеров, и что-то в их молчании внушало 
беспокойство. 
– 
Что-нибудь стряслось? 
Снова они ничего не ответили, но Джэлмэ перевел взгляд на него, 
спросил сам: 
– 
Чем тут занимаешься? 
– 
Езжу по куреням… – Вспомнив, какое незавидное, ничтожное у 
него дело, Хасар скривился – язык не поворачивается сказать, что 
он, брат хана, считает кобылиц, волов, овец… 
Подождав, Джэлмэ с осторожной настойчивостью спросил снова: 
– 
Что тут делаешь? 

---

Настойчивость покоробила Хасара, злясь, ответил: 
– 
Я здесь по велению моего брата! 
– 
Я знаю, что хан Тэмуджин повелел тебе проверить, сколько у 
кого есть скота. Но не знаю, было ли тебе велено спать с женами 
беззащитных пастухов… А? 
Хасару показалось, что он ослышался. Ему ли говорит такие 
предерзостные слова Джэлмэ? Ему, Хасару? Перед лицом нукеров! 
Со свистом вылетел из ножен меч, по светлому лезвию пробежал 
красный отблеск огня. 
Дрогни Джэлмэ, отшатнись, он бы обрушил меч на его голову. Но 
Джэлмэ даже глазом не моргнул, даже бровью своей лохматой не 
пошевелил. Да говорил ли он что-нибудь? Может быть, все-таки 
ослышался? 
Длинноногий братец Джэлмэ весь подобрался, как рысь, готовая к 
прыжку. И глаза округлились, как у рыси. Предостерег Хасара: 

---

– 
Осторожней! Меч вручен тебе, чтобы разить врагов… 
– 
Ты что сказал, Джэлмэ? Ты что мне сказал? – задыхаясь, 
допытывался Хасар. 
– 
Я только спросил: по повелению ли хана ведешь себя так, будто 
только что отвоевал эту землю? 
– 
А ты меня учить будешь? Ты, сын безродного харачу! Не стану 
поганить меча твоей кровью. Нукеры, свяжите их и дайте плетей по 
голому заду! 
Неуверенно, оглядываясь на всадников, молчаливо стоящих в 
темноте, нукеры Хасара двинулись к братьям. Джэлмэ поднял руку. 
– 
Именем хана Тэмуджина – не двигайтесь! 
«Именем хана Тэмуджина»… Кто получил право говорить так, 
неприкосновенен, как сам хан. Слова Джэлмэ не только 
остановили, заставили попятиться нукеров, но и образумили 
Хасара. Он увидел перед собой лицо старшего брата с гневно 
растопыренными колючками рыжих усов и холодным пламенем в 

---

глазах… Попробуй тронь его любимчиков – родного брата предаст 
злой казни. Что ему братья… Пусть считают хвосты и головы. А 
ханством будут править такие вот бесстыдники. 
– 
Ну, Джэлмэ, ты еще дождешься… 
Угроза прозвучала слабо – тявканье собаки, которой дали пинка. 
– 
Не грози, Хасар. И мой отец, и мой дед знали, как обращаться с 
железом, в их руках и самое твердое становилось мягким. Свое 
умение отец передал мне с Субэдэем. Уезжай, Хасар, не порть свою 
печень. Эй, пастух! 
Ну, где твоя жена? 
Из юрты (Хасар и не видел, как он туда прошел) показался Кишлик. 
С опущенной головой, ни на кого не взглянув, подошел к Джэлмэ, 
сдавленным голосом сказал: 
– 
Спасибо, справедливые нойоны. 

---

– 
Благодари не нас, а хана Тэмуджина. Он сказал: в дни битв воин 
должен быть подобен тигру рычащему, в дни мира – телку, 
сосущему вымя матери. И никому не дано переиначить его слово. 
Даже брату, даже лучшему другу самого хана. 
Нукеры подвели коня. Хасар взлетел в седло, помчался в степь, 
унося в сердце тяжесть неутоленной злобы.