Ирония в творчестве В. Ерофеева. Жанровые признаки детской народной несказочной прозы в рассказах Л. С. Петрушевской

2.4. «Черно-белые полосы» жизни героев
Из человеческих судеб, из людских «полосатых жизней», сочетающих в себе «белое» и «черное», Петрушевская намеренно отбирает только «черные», наиболее напряженные, накаленные, драматичные «полосы». При условии отсутствия «альтернативы», в положении, когда из оппозиции «черное-белое» вырывается только один из полюсов, «чернота», не имеющая противовеса, уже не выглядит «очень-черной». Лишенная цветового спектра, не оттененная другой гаммой, избегнувшая контраста с «белым», «чернота» выглядит единственно-убедительной и возможной, «не-такой-уж-черной», а скорее – серой, обыденной, обыкновенной (Морозова: 5).
Автор «играет» с читателем: она сознательно переводит неординарное в ранг ординарного, необычное в положение обычного, исключительное в разряд привычного; тем самым ей мастерски удается, с одной стороны, за счет «эксклюзивности» событий добиться высокого эмоционального накала письма, с другой – за счет «умножения» их количественного присутствия в тексте вызвать «симптом привыкания» и благодаря этому сохранить иллюзию достоверности и жизнеподобия изображаемого (Ефимова: 11).
Эффект исключительности изображаемых героев и обстоятельств снимается не только благодаря закону «перехода количества в качество», т.е. когда огромное «количество» не-типичного начинает восприниматься как «качественно» иное – уже типичное и неопасно-знакомое (в результате привыкания к нему), но и благодаря предельной детализации текста, насыщения его бытовыми подробностями (то, что Е.Щеглова назвала «бытовым натурализмом»), привлекающими своей конкретикой и отвлекающими от осознания неправдоподобия нагромождаемых ужасов. При этом «детализация» у Петрушевской носит особый характер: конкретная деталь не является признаком конкретики индивидуализированного мира, но чертой мира без-индивидуального; деталь – характерологическая особенность определенной социальной среды в целом, а не личностного мира конкретного персонажа. Именно поэтому ни черт урбанистического пейзажа, ни «топографических» признаков, ни «координат» местности в рассказах Петрушевской нет. Место событий в рассказах Петрушевской «конкретно» настолько, насколько это не мешает ему быть универсально-типизированно-социально-обобщенным (Костюков: 32).
«Фон» и «контекст» (как в отношении событий, так и в отношении героев) в рассказах Петрушевской ослаблены настолько, что можно говорить едва ли не о полном их отсутствии: антураж событий стерт, границы пространств «кулуарны», а количество героев минимизировано: «лишних» героев у Петрушевской нет. Отсутствие «фона» усиливает «крупный план» в рассказах Петрушевской: «недостаток» фоновых деталей компенсируется отточенностью и резкой прорисованностью, контрастной (темный – светлый, черный – белый, добрый – злой, божественный – дьявольский и т.д.) выразительностью тех немногих обобщающих деталей, которые создают общую картину (Строева: 6).
Осознанно-избирательным подходом к отбору материала объясняется и необычность формирования сюжета в произведениях Петрушевсюй, и его однообразие. В.Бондаренко: «Схема всегда одна и та же» (Бондаренко: 17). И.Пруссакова: «этапы великого пути» героев Петрушевской всегда одни и те же – «любовь, нелюбовь, одиночество, гибель» (Прусакова: 13). А.Михайлов: «В центре, как правило, ОНА. Это или «обыкновенная приличная еврейская женщина с большими черными глазками» («Али-баба»), или «тихая, пьющая женщина со своим ребенком, никому не видимая в однокомнатной квартире» («Страна»). Таков диапазон. Между этими крайностями еще куча вариантов. Потом идет ОН, который или «сразу после рождения их общего ребенка стал гулять, много пил и иногда дрался» («История Клариссы»), или какой-нибудь интеллигентный неудачник, чьи «мечты бы могли исполниться и он мог бы соединиться с любимой женщиной, но путь его был долог и ни к чему не привел» («Я люблю тебя»). К ней и к нему могут подключаться второстепенные действующие лица, как-то сосед (-ка), товарищ (подруга) по работе, человек, стоящий рядом в очереди в пивбар или лежащий на больничной койке случайный собутыльник и т.д. и т.п. Они, как им и положено, играют свои зловещие, либо положительные вспомогательные роли. Дальше – сама ситуация, сюжет. Он сводится в основном к тому, что два упорных человека, прошедших трудную школу борьбы друг с другом, доводят общими усилиями дело до того, «когда уже ничего не нужно и не дорого, по крайней мере, одному партнеру, когда ему становится плевать на все, – и именно этот момент подстерегает более упорный, более настойчивый противник, который в ответ на жест равнодушия издает крик победы, столь же равнодушно встречаемый уходящим в даль партнером, — он уходит в даль».
Фиксированность, константность сюжетной канвы у Петрушевской очевидна и сопровождается тем, что «зачастую сюжет вообще выходит за рамки данной реальности». К началу повествования действие, как правило, уже завершено, и частичное «развертывание» сюжета происходит ретроспективно, в воспоминаниях и «лирических исповедях» героев («Время ночь», «Свой круг», «Еврейка Верочка» и др.). Сюжет сознательно «свернут», «сгущен», «спрессован», «сжат» настолько, что «лишен каких бы то ни было пустот». Роль «пустот» у Петрушевской берут на себя те «белые» полосы в человеческой судьбе, о которых шла речь выше (Славникова: 27).

Заключение
Bойнович ерофеев ирония творчество Таким образом, в результате проделанной работы можно сделать следующие выводы. . Сатира Войновича заслуживает серьезного и непредвзятого подхода. Перед нами проза мастера, умеющего оригинально использовать и артистически сочетать элементы литературных традиций. Войнович пишет о людях, условиями тоталитарного режима превращенных в озлобленную, запуганную и жадную толпу. И следует заметить, у него эти люди подчас действуют в ситуациях, повторяющих самые героические и трогательные коллизии мировой классики, русской классики и фольклора. Истоки знаменитого юмора Войновича следует искать и в поэтике русской народной сказки, и у Гоголя, и у Салтыкова-Щедрина, и в какой-то степени у Марка Твена и у Ярослава Гашека. Но прежде всего - дело в персональной оптике, с самого начала предполагавшей остранённый взгляд на вещи в сочетании с комизмом изумления, который не всегда и самим автором осознавался в полной мере. В одной из бесед Войнович размышляет об этой специфике: ...например, в той же повести «Мы здесь живём» я написал об одном персонаже, что на нём были милицейские галифе и белые тапочки. Когда я читал это вслух, люди смеялись, а я удивлялся: чего смешного-то?.. Именно реакция публики помогла мне понять, что я пишу с юмором. Это ведь прежде всего не то, что специальные юмористы пишут как специальную юмористику. Часто читатель как подлинный юмор воспринимает то, что он попросту узнаёт». Выходит, что в случае Войновича мы наблюдаем своеобразный трагикомический гиперреализм. Наблюдательность писателя остра, но и горестна, ирония не дает повода забыть, что его персонажи - это оболваненные, обездоленные бедолаги, живущие словно в бредовом сновидении, но мучающиеся по-настоящему. Войнович неистощим в изображении комических ситуаций, но слишком сострадателен, чтобы смешить. И сегодня мы читаем Войновича иначе: не только смеемся над героями, но и глубоко сочувствуем им. . Художественное пространство «Москвы - Петушков» создается, в основном, посредством почти беспрерывного цитирования других текстов. С помощью цитации перечисляются культурные коды, существенные для создаваемого мира - происходит его своеобразная инвентаризация. Произведение вводится в ряд текстов культуры и само становится списком таких текстов - т.е. гипертекстом. Особенности стиля «Москвы - Петушков», в первую очередь, отсылают нас к стилю Н.В. Гоголя (что дополняется сюжетными сходствами с «Мертвыми душами» и прямым намеком автора - подзаголовком поэма). Вспомним, например, любовь Гоголя к повтором и подробным описаниям, эпические и периодические сравнения, затмевающие основной сюжет сюжетом, порожденным метафорой (например, знаменитое сравнение толпы на балу с мухами, вьющимися около рафинада в «Мертвых душах»). Прием развития риторических фигур занимает значительное место также и в художественной палитре В. Ерофеева. События в «Москве - Петушках» происходят как результат развертывания тропов и развития микросюжетов отдельных цитат - зачастую игра слов определяет действие.