Глава Творчество В. П. Астафьева

2.2. ДУХОВНОЕ ОДИНОЧЕСТВО СОВРЕМЕННОГО ЧЕЛОВЕКА

Нравственные категории не извлекаются из непосредственного опыта индивида, но равным образом они не впитываются с молоком матери, в них концентрируется нравственная культура народа и человечества. При благоприятных условиях обеспечивается преемственность форм жизни, поведения, оценок, и освоение нравственных категорий происходит как бы само собой, ибо естественность исполнения нравственных норм, самооценок и поступков воспринимается и совершается как свобода. Эволюционное развитие культуры порождает иллюзии об отклоняющемся от нравственных норм и понятий поведении как об аномалии человеческого естества. Но и при разрушении эволюционного ряда, его преемственных связей невольно предполагается, что человек, например, двадцатого века превосходит человека восемнадцатого столетия хотя бы тем, что время протекших столетий очеловечило его более древних пращуров. Современный человек может находиться на вершине научных исканий, на вершине технических способностей и в то же время бросить на произвол судьбы стареющую мать, растоптать чужую боль, в упоении научно-технического исследования не брать в расчет антигуманный характер результатов своих разработок.

Основа очеловечивания — это не только предметно-практическая орудийная деятельность, но и обретение нравственных понятий. Нравственность кристаллизуется в формах культуры, а христианство создало высочайший тип культуры. Всякая культура имеет свою устремленность и свои следствия, которые не всегда совпадают. Устремленность христианства к истине, к любви, к прощению и милосердию, приобщенности к глубинам человеческой души проторила пути к нравственному совершенствованию, к очеловечиванию. Отрицание христианства в формах атеизма фактически становилось претензией на создание нового типа культуры, в которой оказались представлены более высокие формы очеловечивания. И опять-таки, хотя диалектика настойчиво утверждала закон прогресса через снятие, отрицание отрицания, практики от диалектики предпочли форму критикуемой ими же негации, тотального разрушения прежней меры культуры, возжелав совершить свой антропосоциогенез, сохранив для высшего восхождения к человеку коммунистического будущего преимущественно орудийную деятельность и создав новые мифологемы духа, немногим отличающиеся от дохристианских, а порой и вовсе внечеловеческих. В ряду безоглядной критики и отвержения традиций культуры едва ли не правофланговым оказался научный атеизм. Речь идет о той форме категорического высокомерия над религиозным духом, которое выливалось в вандализм, до коего не дошли и не додумались иноземные поработители, исповедующие к тому же нехристианскую религию. Практический атеизм искоренителей довольствовался тощими клише — лозунгами: «Бога нет!», «Религия — мракобесие, опиум», «В светлом будущем нет места религии и попам-душегубам». Здесь не требовался даже рационалистический критический анализ, свойственный атеистам французского просвещения, довольно было обнажить шашки и крушить, уничтожать, жечь,требовалось поголовно стать воинствующими безбожниками. В результате «пропагандисты научного атеизма привыкли рассматривать себя не столько как исследователей духовной жизни, сколько как борцов против заведомо «чуждой» идеологии и конструкторов «нового человека». Поэтому для них (как, впрочем, и для соответствующих редакторов и издателей) решающими были не критерии глубины и достоверности в объяснении религии, а идеологическая «воинственность» и непременная «наступательность». Именно поэтому, кстати, атеистические публикации постепенно стали зоной, закрытой для серьезной критики…» Нынче атеисты укрылись подчас в званиях религиоведов, якобы «объективно» изучающих религии мира, отвергая «конфессиональный патриотизм». С. Н. Булгаков еще на заре XX века разглядел в таких объективистах евнухов, сторожащих гарем и пытающихся разглагольствовать о глубинах любви. Почему мысль вновь и вновь возвращает нас к историческим урокам христианства, религии вообще? Расчеты на расцвет новой духовности через избавление от религии как тьмы прошлого не оправдались. Для духовности всё чаще, всё более не остается ни времени, ни места. Ей и не отведено подлинного места в современной жизни, в современной школе. Труд россиянина всегда был нелегок, и все-таки находилось время для молитвы и покаяния. То, в чем ныне нередко видят лишь внешнюю ритуальность, оживляло усталое тело, побуждало к благодарности за прожитый день, к раздумьям о причиненном зле, несправедливости, распре, подвигало человека к доброму поступку и прощению.
Икона в светелке — каждодневная мера и оценка для пробуждающегося и засыпающего человека, не забывающего соприкоснуться взглядом, душой с красным углом, но в России издавна общение с иконой — это и есть непосредственное общение с Богом. По-видимому, одним атеистическим мракобесием нельзя объяснить крушение религиозного духа нашего народа, а вместе с ним и нравственности. Разорение храмов, истребление монастырей, уничтожение священнослужителей не без малых оснований рассматривалось разрушителями в качестве кратчайшего пути к полному избавлению от веры. Но мы погрешили бы против истины, если бы не соотнесли угасание религиозного духа в нашей стране с тенденциями всех цивилизованных обществ.[13] До сих пор устойчивость моральных норм поддерживается семейными традициями, трагедии же деградации нравственности обнаруживаются обычно там, где такие преемственные нити ослабли или исчезли вовсе. Нынешние сексологи, например, пишут о крушении христианских норм морали. Что же, в частности, имеется в виду? Добрачная целомудренность, супружеская верность, раскаяние в непорядочных по отношению к семье поступках. Скепсис и ирония в отношении традиционных форм морали остаются сомнительными завоеваниями человечества.
Вместе с тем самая возможность подобного свидания, совершенно недоступная для других призывников, убеждает нас, что Васконяны — привилегированная, или, как бы мы сказали сегодня, «номенклатурная» семья. Мальчика возили в школу на машине, по утрам он пил кофе со сливками, еду ему готовила домработница, которая была для него и нянькой и мамкой, поскольку родителям было недосуг с ним возиться. Однажды Васконян с характерной для него милой картавостью, даже сообщил новым товарищам, что у них, Васконянов, была в областном театре отдельная «ожа» (то есть ложа). «Парни-простофили» долго не могли допереть, что это такое», прокомментировал автор эту и впрямь впечатляющую деталь васконяновского житья.
Таким образом, Васконян в глазах обитателей казармы — барачных и деревенских жителей. — несомненный чужак, выходец из иной социальной и культурной среды, резко отличной и даже подсознательно им враждебной. Ко всему прочему, он еще и чужак по национальному признаку: отец — еврей, мать — армянка. И, разумеется Астафьев совершенно прав, утверждая, что, в силу всех названных причин, Васконян скорее всего был бы смят и уничтожен за одну, от силы, за две недели…
Но случилось как раз обратное. К этому долговязому, худому, доверчивому чудаку — грамотею и разумнику, по уверению писателя, «прониклись почтением имеющий тягу к просветительству Бугдаков и, как и все детдомовцы, сострадающие всякому сироте, тем более обиженному. Бабенко, Фефелов и вся их компания. Они не давали забивать Васконяна.
(«Кто плачет, кто мучается, кто умирает в этом тяжелом тумане?… А что, если вся страна наша чертова яма?» (А. Нелуер «Сегодня» от 2 марта 1993 г.).
И в самом деле — место это адово: «равнодушно-злые люди», выгоняющие новобранцев из вагонов, «хриплый ор», «безвестность», «вселенский вой иль стон», «жуткий вой», исторгаемый «не по своей воле и охоте» тупо шагающими людскими колоннами. Удивительно ли, что «покорность судьбе» тотчас овладела Лешкой Шестаковым, ввергнутым в этот кошмар мобилизацией, и душу его немедля «посетило то, что должно поселяться в кармане и тюрьме, - всякое согласие со всем происходящим». Автор далее постоянно сравнивает два таких разных, но здесь таких одинаковых общественных местах: тюрьма и казарма. Ведь даже для Лешки слово «казарма» не пугающее, не тревожное, а презренное». «Здесь все сурово, все на уровне современной пещеры, следовательно, и пещерной жизни, пещерного быта… Лешка отметил про себя: «Будто в берлоге», но смятения не испытал, только тупая покорность… угнетала и поверх этого томили еще два желания — хотелось до ветру и поесть». Поэтому автор своей художественной силой преобразует эту казарму в дьявольское, адское: убогие, полуврытые в землю, «что ни пламя, ни проклятье земное, ни силы небесные не брали эти подвалы», «лишь время было для них гибельно — сопревал они покорно оседали в песчаную почву со всем своим скудным скарбом, с копошащимся в них народом, точно зловещие гробы обреченно погружались в бездонные пучины». К этой сумрачной картине — закопченное жердье нар, белеющее на торцах «костями», как бы уже побывавшими в могиле», с выступавшей на них серой. Автор не забывает о своей литературой цели, - о самом правдивом романе о войне, но главным пока для него остается первоначальная реальность, пахнущая серой, «гнилью, прахом и острой молодой мочой». «Ивовые маты кишели клопами и вшами … маты изломались, остро, будто ножки, протыкали тело, солдатики, обрушив их, спали в песке, в пыли, не раздеваясь. В нескольких казармах рухнули потоками, сколько там задавило солдат — никто так и не потрудился учесть… Случалось, что мертвые красноармейцы неделями лежали в полуобвалившихся землянках и на них получали пойку живые люди».
Казарма с ее порядками столь отвратительна, что «Аннинский с Нелцером опять дружно отметили авторскую ремарку: на месте расположения 21-го полка ныне плещется рукотворное Обское море. И плещется неспроста: сама материальная память о «чертовой яме» смыта с лица земли (не Божий ли промысел?). Но, с другой стороны, позволительно ли, чтобы все было смыто и забыто, и дамы и Академгородка нежились на пляже, не подозревая, что где-то здесь когда-то «доходили до ручки» молодые сибирские ребята, и лишь обские воды скрыли на век безобразные следы их тягот и страданий?».
Если же автор отправляет своих героев-новобранцев на сельхозработы и смягчает свой обвинительный тон («веселые вояки», «не менее веселые девчата»), то дает им душевное затишье. Впереди их поджидало адское местечко совсем другого рода, и совсем другой «вселенский вой». А пока в деревне Осипово: «воля вольная! Разлился солдатский строй, разбрелся… Шли кто как, кто с кем, - в обнимку с зазнобами. До комбайна дошли, замедлили шаг, останавливаться начали, поглядывая на кучи соломы».
Итак, В.П. Астафьев начинает рассказ о войне, с месяцев, предшествующих отправке новобранцев на фронт. Постоянными отступлениями в прошлое своих героев он раскрывает и обосновывает главное свойство существования людей в стране, пережившей 17 год, гражданскую войну, коллективизацию, политические репрессии.
Солдаты напоминают «несчастных арестантов из дореволюционных времен» или бродяг. Они обезличиваются ужасным бытом, превращающимся в пылинку в «сером, густом облаке пыли». Они, оторванные от дома и сбитые в кучу, в стадо, помещенные в холодное и грязное помещение, вскоре становятся ко всему равнодушными, кроме еды и сна. Теперь эта «сгорбленные старички с потухшими глазами, хрипящим от простуды дыханием»(«Ребята — вчерашние школьники, зеленые кавалеры и работники — еще не понимали, что в казарме жизнь как таковая обезличивается: человек, выполняющий обезличенные обязанности, делающий обезличенный, почти не имеющий смысла и пользы труд, сам становится безликим, этаким истуканом, давно и незамысловато кем-то вылепленным, и жизнь его превращается в серую пылинку, вращающуюся в таком же сером, густом облаке пыли»). Даже великаны, вроде Коли Рындина, стали «ближе к небу, чем к земле». «Коля Рындин начал опадать с лица, кирпичная каленость сошла с его квадратного загривка, стекла к щекам, но и на щеках румянец объявлялся все реже и реже, разве что во время работы на морозе. Брюхо опало…, руки вроде бы удлинились, кость круче выступала на лице, в глазах все явственнее сквозила тоска».

Выводы по главе 2

Владимир Астафьев - один из наиболее выдающихся писателей XX века, чье творчество отличается уникальными идеологическими и эстетическими особенностями. В его произведениях отражен образ жизни советского общества, а также его нравственные и культурные ценности. В данном исследовании мы рассмотрели идеологические и эстетические особенности прозы В. Астафьева 90-х годов, а также его жизнь и творчество.В начале 90-х годов произошли значительные изменения в общественной жизни России, что сказалось и на творчестве В. Астафьева. В его произведениях стали звучать новые темы, связанные с проблемами социальной несправедливости, национальной идентичности, глобализации и экологии. Важной особенностью прозы Астафьева является ее глубокая связь с реальностью, что делает его произведения особенно актуальными и понятными для современного читателя.
Одной из ключевых особенностей творчества Астафьева является его идеологическая направленность. В своих произведениях он выступает за гуманистические ценности, осуждает несправедливость и борется за права человека. Он говорит о том, что любовь к родине не означает слепую верность власти, и что каждый человек имеет право на свободу и достоинство. Важным моментом является то, что Астафьев не навязывает своих идей читателю, а лишь ставит перед ними вопросы и позволяет самостоятельно сделать выводы.
Одновременно с идеологической направленностью, в творчестве Астафьева присутствуют и эстетические особенности, которые делают его произведения уникальными. Он использует простой, но выразительный язык, который позволяет читателю легко погрузиться в атмосферу произведения. Важно отметить, что Астафьев не ограничивается использованием только литературных приемов, но и включает в свои произведения элементы народной культуры, что делает его творчество еще более богатым и интересным.
Жизнь и творчество В. Астафьева - это неотъемлемая часть нашей культуры и истории. Его произведения затрагивают самые важные проблемы, которые актуальны и сегодня, и будут актуальны еще долгое время. В своих произведениях Астафьев напоминает нам о том, что каждый человек имеет право на свободу и достоинство, и что важно бороться за гуманистические ценности. Его творчество остается важным и актуальным, и продолжает вдохновлять нас на преодоление трудностей и борьбу за свои идеалы.