Глава Творчество В. П. Астафьева

ГЛАВА 2. ДУХОВНОЕ ОДИНОЧЕСТВО ЧЕЛОВЕКА В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ ПО РАССКАЗУ В. АСТАФЬЕВА «ЛЮДОЧКА»

2.1 «ЧЕЛОВЕК СОЗДАН ДЛЯ СЧАСТЬЯ, КАК ПТИЦА ДЛЯ ПОЛЕТА»
Последняя четверть XX века в русской литературе определилась властью зла. Вспомнив Бодлера, можно сказать, что современная литературная Россия нарвала целый букет fleurs du mal. Ни в коем случае я не рассматриваю отдельных авторов лишь в качестве элементов моей «икебаны», достаточно убежденный в их самозначимости. Однако сквозь непохожие и порою враждебные друг другу тексты проступает любопытный архитекст. Он не просто дает представление о том, что делается сейчас в русской литературе. Об этом пусть позаботятся ученые слависты. Важнее, что сумма текстов складывается в роман о странствиях русской души. Поскольку русская душа крутилась в последнее время немало, ее опыт выходит далеко за границы «славянских» интересов, превращая повествование в авантюрный и дерзкий сюжет. Когда-то сталинские писатели мечтали создать единый текст советской литературы. Современные писатели пародируют их мечту[19]. Если коллективный разум советской литературы телеоцентричен, то в новой литературе цветы зла растут сорняками, как попало. Базаров, герой романа «Отцы и дети», был нигилистом, скандализировавшим обшественную нравственность, однако его ключевая фраза звучала как надежда: «Человек хорош, обстоятельства плохи». Я бы поставил эту фразу эпиграфом к великой русской литературе. Основным пафосом ее значительной части было спасение человека и человечества. Это неподъемная задача, и русская литература настолько блестяще не справилась с ней, что обеспечила себе мировой успех.
Обстоятельства русской жизни всегда были плачевны и неестественны. Отчаянная борьба писателей с ними во многом заслоняла собой вопрос о сущности человеческой природы. На углубленную философскую антропологию не оставалось сил. В итоге, при всем богатстве русской литературы, с ее уникальными психологическими портретами, стилистическим многообразием, религиозными поисками, ее общее мировоззренческое кредо в основном сводилось к философии надежды, выражению оптимистической веры в возможность перемен, призванных обеспечить человеку достойное существование[20]. Недаром проницательный маргинальный философ второй половины XIX века Константин Леонтьев говорил о розовом христианстве Достоевского, а также Толстого, почти полностью лишенного метафизической сути, но зато решительно развернутого в сторону гуманистических доктрин, напоминавших французских просветителей. Русская классическая литература замечательно учила тому, как оставаться человеком в невыносимых, экстремальных положениях, не предавать ни себя, ни других; эта проповедь до сих пор имеет универсальное образовательное значение. Мысль Набокова о том, что Достоевский — писатель для подростков, формирующий молодое сознание, приложима в какой-то степени и ко многим другим русским писателям. Но если для Запада опыт русской литературы стал только частью общего литературного знания, и его инъекция, бесспорно, благотворна, то русское культурное общество в свое время получило такую дозу литературного проповедничества, что в конечном счете стало страдать чем-то наподобие моральной гипертонии, или гиперморалистической болезнью.
Правда, в начале XX века в русской культуре произошел серьезный разрыв с традицией. Он отразился в философии (например коллективный сборник «Вехи», описавший национальные стереотипы прогрессивного сознания), в изобразительном искусстве русского авангарда, а также в литературе «серебряного века». Длившийся около двадцати лет, богатый именами и стилистическими школами, «серебряный век», с точки зрения традиционной ментальности, представлял собой декаданс, однако его значение во многом определилось отказом от предшествующей антропологии. Пожалуй, наиболее скандальным произведением той поры оказался небольшой роман Федора Сологуба «Мелкий бес». Его постулат: зло имеет не социальный смысл, а широко и привольно разлито в человеческой душе. Философии надежды здесь нечего делать. Однако русская литература не захотела расставаться с оптимистической иллюзией. Она потянулась за народническим беллетристом Владимиром Короленко с его крылатыми словами: «Человек создан для счастья, как птица для полета», за Горьким, возвестившим: «Человек — это звучит гордо». Оба высказывания легли в фундамент социалистического реализма[21].
христианского мировидения — реальность этого художественного мира. Если советский суд противоположен Божьему суду как заведомо неправедный («…суд здесь не Божий, а советский»), значит, защищать антихристианское государство (то есть советских учителей, советских врачей и так далее) в определенном — страшном — смысле означает поступать против своей христианской совести». Может быть поэтому у героев Астафьева в большинстве случаев отсутствует патриотическое воодушевление? Ведь люди из сибирской глубинки едут защищать совершенно чужое им государство, с чуждыми для них ценностями.
Родина и «Бог небесный» накануне самой страшной войны в российской истории оказались враждебны друг другу. Бог мешает воевать «за Родину» Коле Рындину, ведь именно на советской Родине его «отменили», выгнали, оплевали». Глумление над Христом стало опорой нового патриотизма, отвергающего веру, царя и отечество. В солдатских массах становится распространенной советская прибаутка: «Бога нет, царя не надо, мы на кочке проживем».
Но тяжело и болезненно водила революционная идея в традиционные сознания. Об этом свидетельствуют напутствия родных перед отправкой на фронт солдат: «…усталые женщины … что-то привычное наказывали, говорили то, что век и два века назад говорили уходящим на битву людям … крестя украдкой служивого, взнося молчаливую молитву Богу, вновь в сердце вернувшемуся…». Старшина Шпатор тоже не потерял традиционного мировоззрения: «Простите меня, дети, простите! … Не уносите с собою зла … С Богом!». Сильно боялся старшина, что советское перевоспитание душу живую убьет, погасит в ней «быдловое существование», свет добра, справедливости, достоинства, «уважения к ближнему своему, к тому, что было, есть в человеке от матери, от отца, от дома родного, от родины, России, наконец, заложено, предано, наследством завещано?».
Такая стойкость хоть и малой части народа дает возможность возвращения Бога, преодоления разрыва между традиционным русским патриотизмом и христианской совестью, «дарует надежду, что дикий огонь, зажженный провозгласителями передовых идей, возможно-таки «погасить».
Валентин Петрович Астафьев - один из самых известных и популярных советских и российских писателей XX века. Его произведения отличаются глубоким психологизмом, реалистической проработкой деталей и яркой характеристикой образов. В 90-х годах прошлого века проза Астафьева приобрела новые идеологические и эстетические особенности.
Одной из главных идеологических особенностей прозы Астафьева 90-х годов стала критика современного общества и власти. В своих произведениях он описывает трудности и лишения, которые испытывают простые люди, а также критикует бюрократию и коррупцию. Он показывает, что многие люди в современном обществе живут в нищете и лишениях, не получая должной помощи от государства.
В творчестве В. Астафьева часто встречается конфликт между советским патриотизмом и христианской совестью. Этот конфликт проявляется в разных аспектах жизни героев его произведений.
Советский патриотизм - это идеология, которая призывает граждан России любить свою страну и быть готовыми защищать ее интересы. Однако, христианская совесть, которая основывается на принципах веры, может противоречить советскому патриотизму. В творчестве Астафьева, герои часто сталкиваются с выбором между этими двумя идеологиями.
Например, в романе "Охота на льва", главный герой Лёва сталкивается с выбором между службой в армии и своей христианской совестью. Он должен выбрать между тем, чтобы служить своей родине и тем, чтобы не убивать людей, как приказывает ему его вера.
В другом романе, "Царь-рыба", герой Тихон также сталкивается с конфликтом между советским патриотизмом и христианской совестью. Он должен выбрать между тем, чтобы помочь своей деревне, которая страдает от засухи, и тем, чтобы не нарушать свои христианские принципы, которые запрещают ему убивать рыбу.
Таким образом, в творчестве В. Астафьева часто прослеживается конфликт между советским патриотизмом и христианской совестью, который проявляется в выборе героев между верностью своей родине и своими верованиями. Эта тема актуальна для многих людей, которые сталкиваются с выбором между собственными убеждениями и идеологиями, которые пропагандирует государство.
Еще одной идеологической особенностью прозы Астафьева 90-х годов стала критика идеологии коммунизма и социализма. Он показывает, что эти идеологии не смогли решить многих проблем, с которыми сталкиваются люди в современном обществе. Он также критикует идеологическую пропаганду и упрощение сложных проблем.
Эстетической особенностью прозы Астафьева 90-х годов стала более свободная форма изложения. Он использовал различные жанры, такие как роман, повесть, рассказ и дневниковую запись, чтобы передать различные аспекты жизни и общества. Он также использовал многие стилистические приемы, такие как повторы, эпитеты и метафоры, чтобы создать яркие образы и передать настроение произведения.
Еще одной эстетической особенностью прозы Астафьева 90-х годов стала более глубокая проработка психологии персонажей. Он описывает внутренний мир героев, их мысли и чувства, и показывает, как они реагируют на различные события. Он создает яркие и многогранные образы, которые остаются в памяти читателя.
Таким образом, проза Астафьева 90-х годов отличается критикой современного общества и власти, критикой идеологии коммунизма и социализма, более свободной формой изложения и более глубокой проработкой психологии персонажей. Он создает яркие и запоминающиеся произведения, которые до сих пор остаются актуальными и интересными для читателей.
Еще одной эстетической особенностью прозы В. Астафьева 90-х годов стало использование элементов магического реализма. В некоторых произведениях он использует элементы фантастики и мистики, чтобы передать глубинные эмоции и мысли героев. Например, в романе "Сибирские горки" он описывает героя, который говорит с духами и зверями, и которому это помогает в жизни.
Еще одной идеологической особенностью прозы В. Астафьева 90-х годов стала критика российской действительности и поиск выхода из сложившейся ситуации. В произведениях автора можно увидеть жесткую критику бюрократии, коррупции и беззакония, которые стали характерными для России в 90-х годах. Он также ищет ответы на вопросы о том, как сохранить национальную культуру и традиции, как преодолеть трудности и сохранить свое достоинство.
В целом, проза В. Астафьева 90-х годов отличается глубокой идеологической и эстетической проработкой, использованием различных жанров и стилей, более глубокой проработкой психологии персонажей, а также элементами магического реализма. Автор создает яркие и запоминающиеся образы, которые позволяют читателю лучше понять сложности и противоречия российской действительности в 90-х годах.