Филипп Август

Трудное примирение

Филиппа и Ингеборги

Узаконивая детей Агнессы Меранской, Иннокентий III надеялся перетянуть короля Франции на сторону императора Оттона. Уже в конце весны 1201 года папа дал ему знать о намерении императора договориться с ним. Но Филипп II отныне желал соблюдать нейтралитет в делах империи. Кроме того, несмотря на несколько бесплодных попыток, папа не смог добиться его активного участия в новом крестовом походе. Этот поход, четвертый по официальной нумерации, начался в 1202 году и быстро отклонился от своей главной цели – защиты латинских государств и освобождения Иерусалима. Вылившись в борьбу между христианами, он завершился захватом Константинополя и большей части Византийской империи. В 1204 году ее императором стал Бодуэн, граф Фландрии и Эно, шурин Филиппа Августа.

Очевидно, что в этом странном предприятии прямая ответственность короля Франции не просматривается; инициатива завоевания Византии исходила от венецианцев, которые таким образом заставили крестоносцев расплатиться за свою транспортировку и впоследствии обеспечили себе главенствующее положение в константинопольской торговле. Однако этот неожиданный итог крестового похода, на который Иннокентий III возлагал большие надежды, никак не способствовал тому, чтобы папа стал меньше гневаться на короля Филиппа, до сих пор не сдержавшего своих обещаний относительно Ингеборги. Поэтому ссора между Иннокентием III и Филиппом Августом возобновилась с новой силой. Вскоре она приобрела опасный масштаб в королевстве Французском и кулуарах власти.
Несмотря на королевские обещания, мытарства королевы продолжались. Замок Этамп стал для нее всего лишь почетным узилищем. Если раньше еще были сомнения относительно растущего отвращения Филиппа к его супруге, то теперь линия поведения, которую он избрал, даже несмотря на опасность потерять власть, должна была внести полную ясность. Несчастная жертва, Ингеборга не понимала, что происходит. Не надеялась она разве на окончание своих злоключений, когда супруг похитил ее? После этого короткого периода надежды кошмар вернулся. По всей вероятности, король Филипп рассчитывал, что Ингеборга отречется от своей клятвы по поводу состоявшейся супружеской близости. Однако ему пришлось разочароваться, и его раздражение еще больше возросло после смерти Агнессы Меранской. Он ее, конечно, любил, как, впрочем, любил и Изабеллу де Эно, но когда пришло время испытаний, он оставил при себе юную королеву, расставшись при этом с Агнессой. Короче, отвергая ее, Филипп подчинялся государственным интересам, но он считал, что этот поступок, который так дорого стоил его возлюбленной, принес ему мало пользы. Он возлагал ответственность за столь ничтожные результаты на папу и Ингеборгу.
Итак, королева продолжала свою жизнь затворницы. В первую пору после развода один епископ описывал ее как молодую женщину, которая посвятила себя молитвам, чтению, ковроткачеству и не знала ни смеха, ни игр. Ее несчастья и слезы не мешали ей, однако, молить Бога о здоровье и благополучии Филиппа.
В начале 1203 года она так сильно страдала от притеснений, что написала одно мрачное письмо папе. Она жаловалась на своего супруга, который не приходит к ней и старается отбить у нее вкус к жизни. Он велел мучить ее с помощью лицемерных посланников, которые ее оскорбляют, говорят о ней плохо, заставляют ее подтвердить, что она не состояла с мужем в плотском союзе. У нее нет ни малейшего утешения. Под страхом королевского гнева никто не осмеливается ее навестить, чтобы дружелюбно с ней побеседовать. К ней не допускают никаких посланников из родной страны, и никакие письма от датского семейства не доходят до нее. Ее ограничивают в питании, ей отказывают во врачебном уходе, не позволяют мыться в бане. При ней нет никого, кто мог бы сделать ей необходимое кровопускание, поэтому она опасается за свою жизнь и боится вскоре заболеть тяжелым недугом. Хуже того, она не может ни исповедаться, ни выслушать проповедь какого‑нибудь священника. Она бывает только на редких мессах и никогда на других службах. Это описание Ингеборга заканчивает ужасными, душераздирающими подробностями.
Сварливые женщины, которых король поместил в ее окружение, насмехаются над ней и разговаривают с ней, как если бы она была презренной особой. Потеряв вкус к жизни, она помышляет о смерти. Она боится, что ради того, чтобы избежать продолжения своих пыток, она может принести ложную клятву и сделать заявления, противные супружеским законам, иначе говоря, солгать, чтобы брак был аннулирован. Если она проявит слабость в этом отношении, дабы покончить с травлей, которой ее подвергают, она умоляет папу рассматривать как недостоверные все признания, которые могут быть вырваны из нее под принуждением. Она принимает, таким образом, меры предосторожности против того, кого называет «мой сеньор Филипп, могущественный король Франции». Она знает об ответственности своего супруга за ее страдания, поскольку проведала, что приставленные к ней злые женщины действуют по королевскому приказу и жалеют ее, как только ее покидают и заканчивают свою печальную службу. И тем не менее она его извиняет, ибо хитрые советники своими уловками ввели короля в обман и заблуждение. В конце своего письма она взывает к папе по причине своих ужасных страданий.
Между 1203 и 1207 годами Иннокентий III писал королю несколько раз. Он указывал ему, что вмешивается лишь по поводу частного дела и нисколько не претендует на то, чтобы заниматься делами королевства. Он разъяснял ему его ответственность перед Богом. В ответных письмах Филипп приводил свои доводы, утверждая, что любые плотские контакты с Ингеборгой для него невозможны. Не уступающие друг другу в упрямстве, папа и король непрестанно спорили до тех пор, пока Филипп не велел вернуть королеву ко двору в 1213 году.
Однако уже в 1207 году он облегчил ей условия жизни: сменил ее окружение и положил конец дурному обращению с ней. Тем не менее Ингеборга оставалась в замке Этамп до самого возвращения к королю. Почему же он тогда сделал некоторые послабления своей супруге? Было бы иллюзорным искать причину этого в смерти королевы‑матери Адели, скончавшейся в 1206 году. Прошло уже много времени с тех пор, как сын удалил ее от двора и перестал слушать ее советы. Он велел погрести королеву в цистерцианском аббатстве Понтьон, рядом с ее отцом, Тибо, графом‑палатином Труа. С тех пор как король прогнал от себя в 1201 году своего дядю, архиепископа Гийома, голос этого представителя шампанского клана больше не звучал в королевском совете.
После отъезда Гийома Белорукого король решительно ввел в дело свою правительственную команду и стал предоставлять все больше инициативы Герену, Руа, Готье Младшему и Анри Клеману, которые под его присмотром распоряжались текущими делами королевства. Какое же влияние они оказывали на запутанные семейные дела своего государя начиная с 1201 года? Эти советники, кажется, не поддерживали Филиппа в его упрямстве. Известно только, что брат Герен старался исправить ситуацию, насколько это было в его силах, и желал примирить короля с Церковью. Ему понадобилось несколько лет, чтобы достичь этой цели, и ответственным за промедление в этом случае был именно король Филипп, который упрямился до абсурдного, продолжая притеснять королеву Ингеборгу. Первые семейные трудности заставили короля немного поступиться властью в пользу своей правительственной команды. Однако он сумел найти козла отпущения в лице архиепископа Реймсского и таким образом ограничить ущерб, нанесенный его авторитету. В дальнейшем он уже не мог повторить подобную операцию, и плохое обращение, которому он подвергал королеву с 1201 по 1207 год, стоило ему намного дороже¹⁹⁶.
В нашем распоряжении есть один убедительный текст. Его обычно не цитируют, как если бы хотели хранить в тайне, чтобы пощадить память о Филиппе Августе. Автор текста – член королевского окружения, и не самый заурядный. Речь идет о Ригоре. При жизни своего хозяина первый биограф Филиппа II, умерший в 1208 году, вставил этот текст в последнюю версию «Деяний», которую он довел до 1206 года. Он, не колеблясь, с живостью порицает короля за несчастья, которые он навлек на королевство, и проводит разительное сравнение между Филиппом и Ингеборгой. Своим упрямством и гневливостью король нарушил покой королевства, накликал беду на французскую Церковь, клир и народ. В противоположность Филиппу, который не остановился перед тем, чтобы лишить свободы свою законную жену, Ригор изображает Ингеборгу как святую королеву, украшенную всеми достоинствам и добродетелями¹⁹⁷.
Как хронист отважился написать такие вещи? Его смелость поразительна. Она может быть истолкована только в том смысле, что Ригор передает не только лишь чувства и мнения «города», клира и, разумеется, «ученых», но также и то, что думало королевское окружение. Можно с уверенностью утверждать, что при дворе существовала оппозиция Филиппу, поскольку известно, что после 1201 года сформировалась особая группировка вокруг наследника престола, юного принца Людовика, и парижского преподавателя Амори де Бена. Эта группировка сильно волновалась в 1206 году, когда Людовику исполнилось двадцать лет, и тогда же Филипп ясно понял, что ему следует поладить с папой и общественным мнением. Начиная с 1207 года он больше не позволит себе третировать свою супругу.
Брат Герен защищал короля и воспользовался этим случаем, чтобы усилить свое влияние. В 1209 году он велел приговорить к сожжению на костре членов самого твердого ядра оппозиции, учеников Амори де Бена, обвиненных в ереси¹⁹⁸. Именно с 1207 года он начал затмевать остальных членов правящей команды и стал «особым советником», «вторым по влиянию в королевстве», «главой королевского совета».
Брачный союз с Агнессой Меранской имел своим следствием уменьшение личной власти короля, что могло послужить для него тревожным предостережением. Впрочем, Филипп II довольно легко прошел через это и даже извлек выгоду из ситуации, чтобы исключить последнего магната из своего совета. Однако абсурдное упрямство, которое он, несмотря на самые настойчивые советы, демонстрировал в период между 1201 и 1207 годами, а также грубое обращение с королевой имели более тяжелые последствия.
Не совершил ли он худшую из ошибок, когда забыл обязанности своего положения и обычай, заставлявший королей подчинять свою личную жизнь интересам государства? Филипп Август отдал приоритет своим чувствам перед королевским долгом: он не смог преодолеть своей неприязни, отвращения и ненависти к Ингеборге. Точные мотивы этого не слишком важны: плохие воспоминания о начале брака или сожаление о том, что пришлось отвергнуть Агнессу Меранскую, угрызения совести по поводу ее печальной участи. Впрочем, возможно, что все эти побудительные мотивы сплелись воедино и усилили свой эффект. Однако в глазах советников, Церкви и общественного мнения всё это не должно было влиять на Филиппа II при исполнении им своих королевских обязанностей. Непостижимое для всех упорство короля подорвало его престиж и пагубно сказалось на королевстве. В конце концов он осознал, какому риску подвергает свою страну. Когда он перестал изводить Ингеборгу в 1207 году, то извлек уроки из своих ошибок и промахов. Он знал теперь, что его импульсивность таит в себе угрозу, и обнаружил, насколько его упрямство может быть опасным и затмевать ему разум. Он понял, что должен поделиться властью с советниками – особенно с тем из них, кто показал себя наиболее компетентным, то есть с братом Гереном – и доверить им большую часть управления королевством.
В некотором смысле каприз вынудил его обуздать и ограничить свою великую жажду власти.
Однако Филипп Август был властным правителем: он уже дал этому множество подтверждений, в частности, когда выбрал компетентных людей, а также в пору завоевания Нормандии. И он до конца остался верен себе. Желая быть единственным королем, он отказался сделать соправителем своего сына Людовика, несмотря на политические интриги и кампании, затевавшиеся сторонниками принца. Он так любил власть, что принял необходимые меры, даже самые болезненные, чтобы ее сохранить, как мужчина, который соглашается на тяжелый компромисс, позволяющий ему удержать при себе любимую женщину. После стольких огорчений не потеряет ли он уверенность в своих способностях решать всё самостоятельно, и не появится ли у него комплекс неполноценности? Он, кажется, понял опасность и стал все более следовать советам Герена, которого он считал политиком очень высокого уровня.
Наконец в 1213 году Филипп II пошел на крайнее унижение, санкционировав возвращение Ингеборги ко двору. Государственные интересы возобладали в очередной раз, и политическая подоплека, присутствовавшая от начала и до конца в этой необычной и печальной истории, проявилась со всей очевидностью в заключение.
Планируя высадку в Англии, Филипп Август искал поддержки у папства и военного союза с морской страной, которая заменила бы ему Португалию, ибо граф Ферран Фландрский, правитель португальского происхождения, восстал против него. Загоревшись мечтой о завоевании Англии, Филипп снова стал нуждаться в датском флоте. Поэтому в апреле 1213 года он призвал к себе Ингеборгу, с которой жил раздельно уже почти двадцать лет. Он принял ее как королеву, к великой радости народа.
Вильгельм Бретонец, капеллан и хронист Филиппа Августа, замечает, что в дальнейшем порицать короля было бы не за что, если бы только он не отказывал своей супруге в праве на плотскую близость¹⁹⁹. Поскольку Вильгельм Бретонец завершил свои «Деяния» после смерти Филиппа Августа, можно предположить, что он доносит разговоры, которые велись при дворе, и тем самым отражает реальные отношения, сложившиеся между супругами. Выходит, Филипп II Ингеборга общались «как брат и сестра» все десять лет своей совместной жизни? Кажется, это действительно было так.
Остается лишь одно легкое сомнение по этому поводу. Впрочем, оно основано только на обращении «дражайшая супруга», которое Филипп использовал в сентябре 1218 года, когда письменно обещал Ингеборге, что в случае ее смерти раздаст 10 тысяч ливров милостыни и назначит ежегодную ренту в сто ливров, чтобы священники исправно творили молитвы за упокой ее души. Однако королева отдала королевству всё, что принесла в качестве приданого при вступлении в брак, и можно видеть простую формальность в обращении, которое Филипп вновь повторит при составлении своего завещания в 1222 году²⁰⁰.
Более странными могут показаться восхищенные воспоминания Людовика IX о том, что его дед демонстрировал глубокую христианскую веру, благочестие и покорность Церкви. В 1223 году, когда умер Филипп II, Людовику было уже девять лет²⁰¹. Следовательно, он превосходно помнил своего деда. Разве стал бы Людовик Святой хвалить Филиппа Августа в таких выражениях, если бы под конец жизни тот не воздал все должное своей супруге? При королевском дворе знатные семейства ухитрялись хранить в секрете некоторые стороны своей личной и интимной жизни. Был ли Людовик IX в курсе ревностно скрываемой фамильной тайны? Заключим, что годы совместной жизни Филиппа Августа и его супруги окружены загадочным ореолом.
После смерти Филиппа в 1223 году Ингеборга станет вдовствующей королевой, очень достойной, благочестивой и внимательной к своим родным. В своем молитвеннике она отметила даты смерти своих родителей, а также день битвы при Бувине. Однако она не вписала туда дату смерти своего супруга. Вот еще дополнительная загадка. Считала ли королева, что память об этом дне столь глубоко запечатлелась в ее сознании, что она не рискует его забыть? Сдержанная и скромная, она удалилась со двора после 1223 года и возвращалась туда лишь по случаю очень больших церемоний, одновременно семейных и королевских. Ей выделили во вдовий удел Орлеан, который, согласно обычаю, был еще раз занесен в список домениальных земель перед смертью ее супруга. Обосновавшись на некоторое время в Корбее, она затем провела остаток жизни в своих орлеанских владениях. В документах эпохи правления Людовика IX Ингеборгу иногда называют «королева Орлеанская», чтобы отличать ее от двух других королев, которые жили тогда во Франции: Бланки Кастильской, вдовы Людовика VIII, и Маргариты Провансской, супруги правящего короля. Помогала ли Ингеборга жене Людовика Святого, страдавшей от нападок своей свекрови Бланки и ее сторонников? В этом нет ничего невозможного, ибо один из слуг Маргариты точно находился в контакте с «королевой Орлеанской»²⁰².

***

Государственные интересы возобладали на каждом этапе этих странных взаимоотношений между Филиппом и Ингеборгой. Но, слишком медля положить конец мучениям своей жены, король утратил былой престиж в глазах собственных приближенных, в глазах Церкви и общественного мнения. Король Франции сделал из этого выводы: первый раз в 1201 году, когда позволил проявлять больше инициативы своей правительственной команде, и еще больше к 1207 году, когда начал все дальше отходить в тень, уступая место Герену. Не есть ли это характерная черта государственного мужа, достойного своего звания: позволить проявиться талантам того человека, чью деятельность считаешь наиболее полезной для страны?

Поскольку Филипп Август в итоге отошел в тень по причине своих семейных проблем, можно ли ограничиться утверждением, что женщины, которых он так любил, оказали огромное влияние на его правление и власть? По правде говоря, это влияние носило прежде всего негативный характер, поскольку оно привело к тому, что Филипп не мог больше доверять своему собственному суждению и править самостоятельно, не боясь опасных последствий. Осталась последняя загадка, которая присоединяется к другим: почему, в самом деле, до сих пор не стало предметом обсуждения это самоустранение короля Филиппа от власти, несмотря на бесспорные свидетельства документальных источников? Должен ли победитель при Бувине избежать любой критики? Оставаться ли ему неприкасаемым в данном случае?